Отражения

После всех неудач, с которыми ей пришлось столкнуться, Элиза и подумать не могла, что в конце концов она всё-таки победит. Забавно было, что разгадка всегда была так близко. Никто был прав: она не понимала правил их игры. До поры до времени. Она хотела быть идеальной, хотела быть правильной, хотела, чтобы её любили. Она продолжала обманывать себя, притворяясь благородной девой, заводя нежную дружбу с принцами, хороня в себе мысли о том, что ей, на самом деле, на них глубоко наплевать. Она гладила по голове Эми и Драгона, говорила о том, как они для неё важны, но привязанность эта была ничем иным, чем привязанностью к питомцу. Она была хозяйкой, а «товарищи» были её собаками. У Элизы с Никто было невероятно много общего. Может, поэтому их так тянуло друг к другу? У Элизы были свои игрушки, у него – свои (и она – одна из них). И оба они страстно желали победить. Разница была лишь в том, что волшебник признавал свою гнилую натуру, девчонка же исправно надевала на себя лицемерную маску, потому что не хотела верить, что она «плохой человек». Ведь если злодейка так совершенна, то она – абсолютная жертва (это комфортно и привычно): виноват весь мир, но не Элиза.  Она правда старалась играть по правилам (а были ли они?), пока золотые глаза смеялись, наблюдая за тем, как злодейка победоносно преподносит рог оленя. Она – охотница (читай: убийца), уже тогда готовая идти по головам, хоть и отрицала. Уже тогда ей было не жаль.  Вина – отвратное чувство. Колдун его не испытывал. Чем больше Элизе приходилось сражаться за собственное выживание, тем яснее становилось, что и ей пора бы от него избавиться – перестать обманывать себя. Вина – это так по-человечески! А Элиза, разумеется, человек. И всё же как они с ним были похожи. Элиза начала свои маленькие эксперименты, когда ручка оказалась у нее в руках (они не люди – всего лишь чернила: так утешала себя, пока не осознала, что это не имеет значения), а Никто переместил свое внимание на другую куклу (вот, что было важно). О, без сомнений она ревновала. Злилась и била зеркала, только бы не видеть раздражающих золотых глаз. И чем больше Элиза злилась, тем громче в ушах звенел его хохот. Никто был прав: такие как они не умеют любить, лишь обладать. Такие как они не умеют делиться. Такие как они могут разве что переломать ноги своего возлюбленного противника, чтобы тот ползал под пятками точно червь.  Глаза колдуна всегда сквозили превосходством. Это её раздражало. Если вначале Элиза играла для того, чтобы вернуться домой, к середине истории карты перемешались. И когда она была так близка к становлению принцессой, в голове была только одна картина, вызывающая дрожь во всем теле: Никто. Перед ней. На коленях. К чёрту этот реальный мир. И дело даже не в тягостях, а в том, что он скучен. В реальности так, как здесь, не поиграешь. В реальности игры, наверное, были бы честными. А от того пропал бы весь азарт. После ее побега из тюрьмы, их игра превратилось в своего рода соревнование: кто кого искуснее обманет, кто кого изящнее подставит и кто кому воткнет самый красивый нож в спину. В заключении Элиза изменилась. Вернее, совсем не изменилась. Она просто позволила себе дышать. В конце концов, они ужасно похожи. Их противостояние её возбуждало. Она не могла спрятать этот безумный огонек, и с каждым днем её горящие глаза все больше нравились Господину Никто. Он знал, что победит, и всё же этот запал, это рвение, с которым Элиза была готова идти до конца, не могли не восхищать его. Так же, как его не могла слегка не будоражить мысль, что она делает всё это ради него одного. Элиза не раз говорила, что в случае победы она потребует очаровательного волшебника в качестве награды. Сначала Никто лишь смеялся, уверенный, что она шутит (или надеется, что это может хоть как-то пойти ей на пользу). Но когда во сне она схватила его за волосы, притянула к себе и поцеловала, колдуну показалась, что шутка эта вышла из под контроля. Он никогда бы не признался себе в этом, но глаза Элизы пугали. Ему нравился её огонь, но тогда он был ярче, чем горящая ферма на фоне ночного неба. Колдун понял: злодейка была им одержима. Она оттягивала его волосы и оставляла черные засосы на ключицах и шее. В Элизе не было нежности, только желание обойти его, чтобы сделать своим. Никто видел в Элизе себя. Это одновременно страшило и привлекало. Тогда, ведомый странным порывом, на секунду он поддался этой ведьме, ответил на поцелуй, позволил немного покрутить им, как ей хотелось. Элиза прикусывала ему нижнюю губу, водила языком по небу, а он, послушный (какая гадость!) даже не пытался отобрать у неё инициативу. Чем больше колдун ей позволял, тем злодейка становилась наглее. Она повалила волшебника на траву, уселась сверху, схватилась когтями за белоснежную шею и принялась ёрзать бедрами, дразня. А потом снова его поцеловала, и Никто бы рад продолжить эту их маленькую игру в поддавки, но стон, сорвавшийся с губ, выдал слишком многое. Колдун отстранил от себя Элизу резким движением, а ведьма в ответ лишь улыбалась, восседая на нём точно властительница на троне. И улыбка её странная: попробовала на вкус то, что так хотела, и теперь обязана была сожрать до последнего кусочка. Сжечь бы чёртовку в этом пожаре, но как бы не злился, не мог (да и пожар игрушечный). С ней было жутко интересно. Колдун посмотрел на Элизу тогда так искренне, как не смотрел никогда. С такой ненавистью за то, что она позволила себе подлезть ему под кожу. Он один, должен всегда быть один, его никто никогда не поймет. Её зеленые глаза приносили утешение, и от этого тошнило. В них он видел, что она абсолютно поехавшая, и он – тоже.  — Милая, ты можешь просто сдаться, и мы всегда будем вместе, – прошептал ей на ухо Никто, заметив, как Элиза в один из дней скучающе водит пальчиком по холодной поверхности стекла. Злодейка не звала его, просто смотрела на свое отражение с какой-то неясной тоской, сжимала края напольного зеркала до побелевших костяшек, с особой жестокостью, на которую была способна только она (или, лучше сказать, они). Грубость её синоним отрицанию, попытка скрыть зависимость от хитрого взгляда золотых глаз (от кого прятать, дорогая, вы же оба уже все давно друг о друге поняли). И все же, душевнобольные не умели проявлять чувства по-другому, без боли и насмешек. И на его слова Элиза рассмеялась. Безумно, хрипло, так, как умел лишь он. Она его не разочаровала, конечно, не могла разочаровать. — Милый, ты можешь сдаться, и мы всегда будем вместе, – прошептала она в ответ, хватая воздух у своего плеча пальцами, но там, разумеется, никого не было. — Я никогда не проигрываю. — А я никогда больше не проиграю. Наивная, но такая очаровательная – у Элизы не было шансов его одолеть. Его план шел точно так, как и было задумано, но пешке об этом знать не стоило. И всё же, в отличии от всех остальных его игр, в приближающийся победе чувствовалась особая сладость. Элиза де Вильрейн – вишенка на торте, которую ему так не терпелось облизать и съесть.   Не удержавшись, колдун вцепился зубами в её шею. Элиза взвизгнула от боли, но дыхание её стало грузным, томным, казалось, что на секунду рассудок её помутнился, и она взаправду подумала о том, что перспектива проигрыша не так ей претит. Она ощутила кожей усмешку колдуна и больше не чувствовала его присутствия. Элиза придвинулась поближе к зеркалу и хорошенько пригляделась к своему отражению. Разумеется, никаких следов не было. А жаль. — В следующий раз я хочу, чтобы ты съел меня по-настоящему, – она сказала одними губами, и всё же добавила, остервенело и искренне, — но я не проиграю. С этими словами она завесила тканью зеркало. Никто особо не интересовался делами Элизы, пока был занят глупенькой принцессой Лючией (может, даже избегал). Та звала его редко, он не всегда приходил. Лишь время от времени не мог отказать себе в удовольствии – иногда казалось, что злодейка будто бы потеряла к нему интерес, будто бы нашла себе кого-то другого. Забавно. Разве ЕГО Элизу могли завлечь какие-то чернила? И каждый раз, приходя, он видел в её глазах все тот же успокаивающий сумасшедший блеск – она была готова разрушить целый мир, и, если потребуется, целую сотню, только ради того, чтобы обойти его, чтобы его поцеловать. Незадолго до балла Элиза намеренно не завесила зеркало. Колдун явился к ней, желая посмеяться над детской верой в скорую победу, но злодейка, как оказалось, ждала его. Она сидела на кресле, напротив отражения, а у её ног покоился верный пёс, ластился, целовал ей ступни, игриво благодарил хозяйку за то, что она позволила ему такую роскошь. Девушка хихикала в ответ, проводила пальцами по его чернильным волосам, нежно изгибала губы, подначивая продолжать, но на щенка не смотрела. Конечно, не могла. Взгляд её смеющихся глаз был прикован лишь к зеркалу.  Она слегка наклонилась, притянула Драгона за подбородок и впилась властным поцелуем в его податливые губы. Элиза ликовала, видя как брови колдуна невольно сдвигаются на переносице. Она решила показать ему, что чувствовала, когда он отдал всё свое внимание другой игрушке. Потому что у неё тоже такие были. Элиза, кажется, не собиралась на этом останавливаться, а Никто, злой, но завороженный, не мог отвести от этой картины глаз. Он редко чувствовал настоящие эмоции, однако сейчас ревность и желание получить всю ее себе заставили тело забиться мелкими конвульсиями. Они с Элизой были пугающе похоже. Кажется, он испытывал в точности то же, что и она всё это время, пока он посвящал себя её сестре. Драгон поднимался легкими поцелуями все выше, от голеней до бедер, пока в один момент голова его не затерялась под пышными юбками госпожи. С раскрасневшихся от поцелуев губ Элизы сорвался первый стон. И всё же, она смотрела только на него. Прямо в его глаза. Злодейка была безумна. Безумно очаровательна. Близкая к тому, чтобы кончить, Элиза вдруг услышала раздраженный голос у своего уха и горячее дыхание прямо на сонную артерию. — Не смей. И она послушалась. Сама не зная, почему, резко приказала Драгону остановиться и выставила непонимающего пса за дверь. — Чёрт, – выругалась Элиза сквозь зубы, услышав, как по комнате звонко разлетается смех волшебника. И всё же, это была ничья. Он проявил свои искрение чувства, она осталась без такой нужной сейчас разрядки.  Финальный акт был близок. Когда все закончится, колдун повалит её на стол и будет доводить почти до оргазма снова и снова, пока она не заплачет. Когда все закончится, Элиза заставит его завершить то, что он прервал, и пусть его лицо будет влажным точно от слёз.  Оба были уверены в своей победе, но если Элиза уже знала, насколько хитер может быть волшебник, пожалуй, Никто её недооценивал. Он видел на какие удивительные поступки была готова злодейка, чувствовал, что она ни перед чем не остановиться, но всё же был непоколебимо уверен в том, что Элиза – простой человек, и не ей тягаться в остроумии с древней могущей сущностью. В этой истории автор был королем, а девчонка – всего лишь пешкой (которая, дойдя до конца доски, несомненно, станет его домашней королевой: он посадит её на цепь и будет целовать непокорный оскал, хватать за волосы, вдалбливаться в рот горделивой чертовки).  Весело кружась в вальсе с замершей Лючией, колдун сам себе в этом признаться не мог, но, пожалуй, больше чем сама победа в этот момент его будоражила мысль о том, как он будет её праздновать. Элиза, окруженная трупами, упавшая к его ногам и смотрящая за тем, как он шутливо целует Лючию в носик (мстит, гадёныш), молчала. Она выглядела непозволительно спокойной для ситуации, в которой оказалась. — Дорогая, ты обиделась? – смеясь пропел волшебник, подтягивая злодейку за руку к себе и заключая её в объятья. — Не дуйся, ты же знаешь, что ты единственная, кого я так обожаю. Сказав это, Никто втянул её в жаркий поцелуй. Элиза вжалась в него всем телом. Теплый и живой. Она дождаться не могла, когда колдун наконец-таки обретёт плоть. Она схватила рукой его шею, подтягивая еще ближе, хотя, казалось, сократить расстояние еще больше между ними было невозможно. Он до боли сжимал её талию – ещё чуть-чуть и под напором треснут ребра. Никто не был с ней нежен. Ему незачем больше было притворяться добрым союзником, которым он так старался выглядеть вначале. А ей более не нужно было делать вид, что она окончательно не сошла с ума. И дело было не в книги, о нет, дело было лишь в нём.  Колдун грубо схватил Элизу за волосы, портя её роскошную причёску, и впился зубами в податливую плоть, как она и просила. Из свежей раны полилась кровь, стекая прямо в девичье декольте. Волшебник провел по красной дорожке пальцами, рисуя кривоватое подобие роз. С губ Элизы сам собой сорвался стон. Он бы взял её здесь и сейчас – они оба этого хотели – но пока не время. Господин Никто беззаботно оттолкнул злодейку, достал откуда-то из нагрудного кармана платок и нарочито брезгливо вытер лицо. Равен смотрел на всё это не понимая происходящего. Казалось, ему даже слегка обидно. Он был главным героем этой истории, истинным игроком, и всё же почему-то колдун отдавал предпочтение второстепенной фигурке, совсем позабыв о его существовании. Да и она, что так привлекла его своей силой и устремленностью, похоже, совсем в нем не была заинтересована. Автор так и остался на обочине чьей-то чужой любовной (ли?) истории.  — Тебе не кажется, что он здесь лишний? – спросила Элиза, указывая пальчиком на Равена. — Дорогуша, но я ведь играл именно с ним, а не с тобой, – самодовольная улыбка украсила его и без того красивые губы. Никто хотел задеть её гордость, хотел её растоптать, хотел подмять под себя и изнасиловать. — И всё же, он проиграл, а я нет. Слова Элизы вызвали неконтролируемый смех. Она и правда была нечто. Даже сейчас, лишенная абсолютно всего, отказывалась сдаваться. — И что же ты сделаешь, моя милая? — Видишь же, сладкий, я забочусь о тебе, – ответ непривычно холодный, и в голосе её не было более их привычной усмешки. Колдун на секунду опешил. Всего на кроткое мгновение – он ведь не мог проиграть какой-то девчонке, её спокойствие, должно быть, просто блеф. — Мне так понравилось наблюдать за тем, как ты был счастлив, но жаль, что пора это заканчивать.  Никто недовольно нахмурился, но позволил ей говорить. — Знаешь, с твоей стороны было невероятно жестоко оставлять меня так часто совсем одну, – нарочито обиженно протянула девушка, — и все же, это дало мне время поближе познакомиться с этой прелестной книжкой. Подойдя к замершей Лючии, Элиза легко забрала фолиант из её тонких рук. Лицо волшебника почти побледнело (куда еще, если и без того кожа мраморный фарфор). Это был абсурд, но, казалось, злодейка была абсолютно уверенна в своей победе. — Потребовалось пожертвовать парочкой статистов, чтобы раздобыть достаточно чернил... Эми. Только сейчас господин Никто заметил, что верной служанки Элизы здесь не было. Она была для него настолько незначительной и неинтересной букашкой, что он никогда не обращал на нее особого внимания. До тех пор, пока это не один из принцев, он не мог заметить чьей-то пропажи. И всё же, она стала одним из главных действующих лиц, а, значит, полнилась материалами для письма.  — ... и кровью небезызвестных нам писателей. Колдун опешил. Как она узнала? Неужели Равен рискнул рассказать? Что ж, это вполне возможно, если он не слепой, то давно уже понял, что Элиза скорее благодарна ему за свои страдания (всё же благодаря этому она встретила самого настоящего волшебника). — Что ты сделала? – Никто старался не выдавать волнения. Таким она не видела его никогда, и все лицо Элизы заискрилось радостью ребенка, который впервые смог обойти взрослого в его же игре. — Знаешь, я узнала, что до тех пор, пока информация технически не противоречит содержанию книги, можно писать все, что угодно. К тому же, в любом месте, если логически она может содержаться, скажем, в конце. Хочешь прочитаю, что я придумала? Господин Никто молчал. В котле его испорченной души кипела ярость. Он злился на себя за неосмотрительность и на эту девчонку за то, что в конце концов она все же позволила себе играть не по правилам, которые он придумал только (и специально) для неё. Вернее, правило было только одно: она несомненно проигрывает, он бесспорно побеждает. Колдун уж было двинулся, желая показать зазнавшейся злодейке, где её место (связанной на его постели), но в последний момент почему-то не смог пошевелиться. Осознание пробежало липким страхом по всему телу. Бог был всемогущ, так как же мог испытывать подобные эмоции, однако... — Элиза с улыбкой наблюдала за свадьбой двух возлюбленных. Несмотря на то, что её физическое тело было уничтожено во время казни, всё прошло именно так, как она и планировала. Богиня создавшая мир помогла сойтись тем, кто был предначертан друг другу судьбой, в конце концов, лишь только пройдя через страдания можно получить счастливый финал. Что же касалось её, бессмертная, разумеется, не могла умереть. Всесильная, она взмахнула рукой и с неба посыпались цветы – свадебный подарок её дорогой сестренке. Теперь у них все будет хорошо, ведь за Равеном и Лючией присматривает самое могущественное существо в этом мире (и даже Безымянный Бог ей не ровня). — Это бред, – рявкнул колдун, неспособный более держать себя в руках. — Я тоже сначала подумала, что ничего не выйдет, однако... Элиза взмахнула рукой. Обстановка резко переменилась. Не осталось больше никого, только они вдвоем в том самом зале, где она почти стала принцессой. Лишь злодейка, сидящая на троне, пока сам Бог пал ниц у её ног. — Я победила. Тебе нравится? Ты обрел плоть, и теперь заперт со мной в мире, который мне полностью подконтролен. Жидкое золото его глаз полнилось ядом, и всё же жгучая ненависть постепенно отступала на второй план, смешиваясь в гремучий коктейль с неприкрытым восхищением. Она и правда смогла его переиграть. К тому же, с каким изяществом. — Хоть я и могу выполнить условия пари прямо сейчас, я не хочу, – голос её – мед, услада для ушей, на которую, тем не менее, слетаются пчелы.  Элиза встала со своего места и склонилась над волшебником. Пальчиком она легко надавила на его подбородок, заставляя взглянуть ей в глаза. В его взгляде читалось желание переломать ей все косточки (о, совсем скоро он этим и займется) и терпкий лепет верующего пред божеством. Она смотрела на него так же. В этом мире (и во всех других мирах) он для неё был всем. Всем, чем она хотела обладать и всем, что она хотела уничтожить.  Им не нужно было никаких зеркал, они сами друг для друга оными являлись.  — В конце концов, ты знаешь, что мне нужен только ты, – она прошептала ему в ухо и слегка закусила мочку. В голосе её сквозило неприкрытое желание. — Мне хватит того, чтобы эта наша игра продолжалась вечно.  Элиза опустилась перед ним на колени, так, чтобы они оказались на одном уровне. Она прижалась щекой к его щеке, ластилась, точно одомашненная кошка, и лишь тем, как она впивалась ногтями в его запястья, злодейка давала понять, что полностью это дикое животное он никогда не сможет приручить.  Кровь его, пачкающая девичьи когти, была красной. Живой Бог в этом мире из фальши. В лживой нормальности беспорядочного по своей натуре бытия, правда лишь в безумии, и они – единственные, кто был честен.   — Ты победил, дорогой, я вся твоя, – прошипела она, касаясь губами его нежной идеальной кожи, — только никогда не забывай, что я в любой момент могу поставить тебя на колени.  Господин Никто беспощадно схватил её за шею и повалил на пол, вжимая Элизу в холодные каменные половицы. Он не церемонился, хватая её так, что ломались кости, в конце концов, она теперь не обычный человек. В глазах злодейки плескалось абсолютное помешательство, и он не мог от них оторваться. И его – отражение все тех же эмоций. Они, сумасшедшие, желали обладать друг другом, точно больше ничего, кроме них двоих, никогда не существовало (ничего значимого уж точно). И всё же, это была абсолютно несбыточная мечта (как и, впрочем, любая другая). Горделивая Элиза не позволит себе сдаться, так же как Никто никогда не проиграет. Всё что им остается — забыться в танце неконтролируемой страсти, рвать и уничтожать бессмертные тела друг друга, разрезать одежду (потому что нужно быть еще ближе, бесконечно ближе), а вместе с этим оставлять глубокие кровавые раны, которые в приливе удивительной несвойственной им нежности они обязательно друг другу вылижут. Они не знали, сколько времени так прошло, потому что для них его не существовало. Колдун грубо брал её снова и снова, пока Элиза совсем не потеряла голос от нескончаемых крикливых стонов. Он вдалбливался в неё так, что, казалось, хотел навсегда оставить свой след не только снаружи (синими следами рук на бедрах), но и внутри, а злодейка в отместку усаживала его на колени и заставляла вылизывать пальцы её ног, рисовать языком сердечки на подушечках, засасывать мизинчики точно леденцы.  Он смотрел на нее гневно, но, кажется, ему нравилось её властолюбие, так же как ей нравилась его  беспощадная тяга к насилию.  — Считаешь, что я гожусь на роль твоей собаки, как этот комок чернил, – раздраженно вставлял Никто, когда она на секунду ослабевала свой контроль над его телом. — Конечно, нет. Если бы ты, точно верный пёс, делал всё по собственной воле, было бы не так интересно.  И когда она вновь давала ему свободу действий, колдун бил Элизу головой об пол, и она заливисто смеялась, сплевывая кровь.  Между ними не было никакой любви. Это было что-то другое, большее, нечеловеческое. Они цеплялись друг за друга так, будто от этого зависело все их существование, будто они – две беспощадно разделенные части одного целого, которые безнадежно стремились слиться воедино, до боли вдавливаясь в тела друг друга только для того, чтобы потом недовольно отстраниться, осознавая, что этой близости недостаточно. Её никогда не будет достаточно.  Они целовались, кусая губы, пока от них не оставалось сплошного кровавого месива. Оставляли синяки, которые лиловыми цветами украшали их кожу. Любимым ведь принято дарить подарки? Они не жалели друг друга, и в каждом их движении – глубокая ненависть, неконтролируемая одержимость, нескончаемый эгоизм и беззастенчивое присвоение. Две сущности в бесконечной борьбе, желающие поглотить друг друга, потому что только так они станут воистину неразлучны. Это был и в самом деле грандиозный финал. Автор, оставленный у руин своего шедевра, окруженный трупами в абсолютно пустом мире, где не осталось никого, кроме двух обезумевших от желания обладать богов. Когда-нибудь (лет так через 100), они, наверное, смогут ненадолго оторваться друг от друга, и мысль об этом вводила Равена в неимоверный животный ужас. Два бесконечно могущественных существа – два абсолютных безумца. Элиза воткнула нож себе в грудь, разрывая руками плоть и доставая оттуда еще бьющееся теплое сердце.   — Дарю.  Никто рассмеялся. — Чудно, у меня как раз своего нет. — Ничего, мне и души будет достаточно. И она снова притянула его к себе. Он засунул свою руку в еще открытую дыру, желая потрогать ее изнутри, а Элиза в ответ лишь скромно откусила кусочек его уха, облизываясь и хохоча.  Что ж, по крайней мере, теперь они никогда не будут одиноки.