Лучшее в твоей жизни свидание

— Ты здесь. Не могли бы мы поговорить наедине?       В спальной комнате все осталось на своих местах. Не буквально, конечно, но висевший в воздухе легкий запах пыли намекал на то, что перестановку главный шеф в интерьере не приветствует. Строгий порядок на полках, идеально заправленная кровать и шторы без единой складочки никак не сочетались с естественным ароматизатором.       Почти полночь. Источниками света служили окна зданий напротив, украшенный лепниной фонарь-столб, что не давал заблудиться на улице, и полная луна, озаряющая спальню серебряным сиянием, — троица, заменившая электричество благодаря панорамному окну. Шарбонно открыл ящик прикроватной тумбочки, на которой, как в ресторане, стояли два бокала и бутылка, видимо, дорогого вина — Роди не разглядел. Он достал штопор и умело справился с пробкой. — Выпьем? — по фужеру разлилось красное, как роскошный рубин, вино. Винс протянул напиток приятелю. По холодному взгляду исподлобья стало очевидно, что он настаивает. Обычно он состраивал такое выражение лица на работе, когда Роди был обязан безоговорочно и незамедлительно выполнить поручение шефа. — Но, Винс, ты же не чувствуешь вкусов? — Ламори опешил, и тактичность как рукой сняло. — Верно. Я не узнáю того самого знаменитого виноградного вкуса, но горечь, которая обжигает горло... Она удивительна. Только благодаря таким, гм, ожогам я связываю вино с терпким вкусом.       Хорошо. Единственное, что смущало и вызывало подозрение, — это приватность. Они вполне могли бы поболтать на кухне — и, кстати, там же закусить, но Винс основательно позаботился об отсутствии свидетелей. Если честно, все это напоминало срочный вызов в кабинет заведующего. Роди попытался выбросить из головы глупые ассоциации: он ведь, в конце концов, гость.       Ламори взял предложенный бокал за низ чаши, но Винсент, держащий его за стебелек, одернул руку, словно на нее пролили вскипяченную воду. Алкоголь вихрем очертил закругленный ободок, но не пролилось ни капли. — Неприемлемо, — в его голосе нетрудно распознать недовольство. — Вино не любит тепло человеческой руки. Уж извини, но даже вне работы я буду дотошен. — Э? — перед глазами Ламори пронеслась вся жизнь. Нет, точнее, один из ее этапов: период учебы в университете и сдача экзамена по этикету. Точнее... провал этого злосчастного экзамена. — Ага, я понял.       «Наверное, отчисление с факультета гостеприимства оправдало себя вновь прямо сейчас», — с крупицей иронии поругал себя в мыслях рыжеволосый, покусывая нижнюю губу. Если бы каким-то волшебным образом Винсент испарился, время остановилось, а сам Роди попал за кадр происходящего, то он бы тут же треснул себя по лицу или, в лучшем случае, драматично положил руку на лоб.       Одолев дежавю, Роди учтиво, но все-таки трафаретно улыбнулся, соглашаясь с замечанием профессионала. Три пальца неловко сжали ножку, как шариковую ручку, но этот жест удовлетворил Винсента. Мужчина похлопотал над собственным напитком, черную бутылку приземлил на пол и выставил стеклянную емкость вперед, призывая званого гостя чокнуться. — Благодарю за то, что ты смог навестить меня, Роди. За встречу, — бокалы звякнули, соприкоснувшись друг с другом.       Ламори, не спуская с друга глаз, отпил совсем немного. Он с усилием пытался убедить себя в том, что перед ним неподдельный, не замененный клоном шеф: не верилось, что некогда суровый, с тусклой палитрой эмоций человек способен на высшей степени доброжелательность. Винс такой непринужденный, как будто его заставили. Или он себя... заставил. Но, наверное, весь этот образ притянут за уши, и Роди действительно нужно расслабиться да перестать надумывать себе всякую нелепицу. — Жаль, Манон не удалось поприсутствовать здесь. По каким-то непонятным причинам, которыми она наотрез отказалась объясниться, — Роди почти никогда не сопротивлялся мыслям о даме своего сердца. Тоска по Вашер не давала наслаждаться «вечеринкой» в полной мере. — Ничего, я не держу на нее зла, если ты об этом. — Мда-а... — Роди повертел фужер. Ароматы спелых ягод приятно дурманили голову, и он, не насытившись благородным вкусом, мигом опустошил его. И вот, ударивший в голову похититель рассудка — алкоголь — развязал язык. — Помню, мы с Манон устроили романтический вечер и... — Замолчи.       Бокал Винсента познал силу притяжения и укатился, оставив после себя алую речку. Каждый раз, произнося девичье имя, Роди даже не догадывался, что подкидывает дров в огонь. Как же ликовал Шарбонно, узнав о том, что Манон струсила явиться, но ее проклятое имя не переставало резать слух. Оно заставляло хотеть вывернуться наизнанку, обнажить дикую злость, заменившую в венах кровь и пульсирующую над щитовидной железой; еще ни одно сочетание звуков не доводило его до белого каления, кроме гадкого «ма» и мерзкого «нон». Его глаза, испепеляющие гневом, словно два зажженных факела, сверкнули в темноте.       Роди был обескуражен настолько, что не мог вымолвить ни слова. Его потерянный взгляд перескакивает с уцелевшего чудом бокала на мужчину, затем обратно, а Винсент пользуется моментом.       Хлопок лбами, и он вцепляется в чужой воротник, дыша учащенно и так громко, словно из его рта и носа вот-вот выйдет пар, а то и пена. Проблеском у Роди возникает соображение, что его сию секунду повалят, поэтому он рефлективно швыряет пустой фужер о стену и впивается ногтями в плечи шефа. Осколки попадают под ноги обоих — Винс замечает их благодаря характерному хрусту и, сжав крылья ворота еще сильнее, потягивает рыжеволосого ближе к кровати, волочит, намного превосходя Ламори по контролю над своими действиями. — Блять, отпусти меня! Ты совсем умом тронулся?! — раздался вопль. На лице Роди выступил градом стекающий пот. Осознание того, что необходимо спасаться, трезвонило и прессовало с такой мощью, что Роди без разбору начал лапать, драть, царапать накинувшегося, лишь бы оттолкнуть ни с того ни с сего озверевшего шефа. Он мысленно благодарил всех богов и хвалил себя за то, что не перебрал с пойлом. — Она, эта ветреная, самонадеянная особа, никогда не любила и не полюбит тебя так, как я, — Винсент прекращает теребить чужой воротник и свободной рукой хватает того за подбородок, вертит вправо, влево, почти любуясь испуганной гримасой. Но он, к счастью Ламори, вовремя забывает, что конечности жертвы обособлены, и получает оглушительную, хлесткую, с растопыренными пальцами пощечину, от которой у официанта мгновенно завибрировала ладонь. — Что ты только что сказал? — Роди словно током шарахнуло. Как он вообще смеет очернять Манон? Кем этот жалкий повар себя возомнил? — Да тебе не хватит целой жизни, чтобы возместить эту клевету, ублюдок.       Схватка возобновилась, но Роди, которым на сей раз руководил не страх, стремительно отнимал у соперника лидирующую позицию. Чувства гораздо хуже — обида и ненависть — вынуждали Ламори пустить в ход кулаки, из-за которых лицо Винсента покрывалось красными вмятинами и сразу же пухло. В этом «боевом танце» становится слишком много замашек, но и находится место хитрости: бывший босс успел среагировать, увернувшись от очередного удара, и выставил подножку, из-за которой Роди отлетел прямо на кровать.       Винсент плюхнулся за ним следом и навис над мужчиной в уязвимом положении. Тот попробовал вскинуть ноги и драться ими, но маневр, которым атаковал Шарбонно, заставил сердце Роди грохнуться в пятки, а кровь — застыть в жилах.       Губы Винсента присосались к губам Роди. Они ни в какую не намеревались отлипать, пока не отведают персональное «Блюдо Дня» — эти тонкие, поблекшие, почти сливающиеся с цветом кожи губы... которые служили десертом на завтрак, обед и ужин для Манон. Винсент изменит их рецепт до неузнаваемости, внесет такие поправки, что Роди навсегда запомнит главную приправу — язык Шарбонно.       Это был не поцелуй. Это было самое настоящее пожирание; так жадно, чавкая, объедаются с голодовки, когда не имеет значения, что сметать ртом. Так обычно выражают апогей радости собаки, неустанно облизывающие лицо своего хозяина.       Ламори было до невозможности противно: он пытался уберечь себя от унижений, отталкивая Винса, стуча по его груди, но руки, сила которых почти истлела, еле сгибались. Шеф бы без проблем уселся на бедра рыжеволосого, поэтому пинать коленом было попросту нечего. Роди загнан в тупик.       Винсент подбросил руки сдавшегося. Удерживая скрещенные запястья Роди над его же головой, он припал к шее и щедро осыпал ее поцелуями. Кожа была немного влажной и липкой — в ее порах осел холодный пот. Он оставил свой автограф — фиолетовый засос, похожий на переспелую вишню. Касания Винса были равносильны уколам: каждый чмок ощущался как беспощадное вонзание иглы. — От тебя мне ни за что не добиться согласия, но твои выходки не должны вмешиваться в мои планы, которые и без того изменились, — он прошептал это у уха, так гадко, с упреком, из-за чего лицо Ламори моментально скривилось. — Пошел ты к черту, Винс, — парень не мог передать словами, насколько ранит его это предательство. — Ferme la bouche. Думаешь, я хочу трахать твой сухой зад? — Винсент кое-как пошарился в ящике. Оказывается, знаменитый шеф Шарбонно, приверженец идеала, несравненный перфекционист, продумал все вдоль и поперек.       Он ведь пошутил, верно? Роди не хотел подтверждать свою самую страшную догадку. Хотелось лишь ущипнуть себя, проснуться дома, в одной постели с Манон, в ее объятиях и с облегчением выдохнуть — это сон. Но Винсент, кинувший на кровать тюбик интимной смазки, не дал ни минуты на то, чтобы оклематься: Ламори продолжал витать в прострации, в каком-то вакууме отчаяния. Если сначала его мысли распались на звуки и на буквы, словно компьютер с сильным сбоем, то сейчас это было похоже на экстренную перезагрузку. Он повернул голову так, чтобы она смотрела прямо, и увидел, как шеф надкусил бумажный квадратик.       Два повелительных шлепка о внешнюю сторону бедра, и Роди больше не нужно намеков: он приподнимает таз, позволяя Винсенту беспрепятственно обнажить его низ. Тот стащил черные брюки, удачно прихватив вместе с ними трусы. Чтобы белье не свисало у стоп, он безмолвно, взмахом руки приказал Ламори приподнять и их, после чего ненужная одежда преодолела расстояние в несколько метров и приземлилась в углу комнаты. Ни один мускул не дрогнул на лице Шарбонно, словно так и задумывалось, словно они с Роди договорились об этом задолго до встречи и сейчас проворачивали нечто обыкновенное.       Винсент с явным раздражением и нетерпением разобрался с пряжкой своего ремня, проворно расстегнув ширинку. Каждый металлический отзвук и бреньканье вызывали у лежащего под ним Роди рвотный позыв. Пока он просверливал взглядом потолок, при помощи зубов была вскрыта упаковка презерватива. Стоячий, облитый естественной жидкостью член намного упростил задачу, и контрацептив раскрутился по всей его длине, плотно облегая плоть. Все действия Винсента были настолько бесстрастны, как будто он исполнял их по заготовленному сценарию, за основу которого были взяты самые худшие клише. — Раздвинь ноги, если не хочешь остаться с разорванной задницей, — он выдавил на рабочие пальцы, кажется, половину тюбика, если не больше, количеством геля надеясь компенсировать отсутствие растяжки.       Перед Роди иллюзия выбора: он может пережить новое надругательство, а может порадовать извращенную душеньку самостоятельностью. При любом раскладе его заднему проходу несдобровать, поэтому Ламори слушается указа Шарбонно: левую ногу он еле-еле, словно к ней были прикованы кандалы, отводит в сторону, правую — закидывает на свое плечо шеф, сомневающийся в том, что ему хватит обзора.       Роди хмурится, морщится от незнакомых ощущений так, что открываются верхние зубы, пока чужие пальцы решают, достаточно ли прозрачной субстанции нанесено на анальное отверстие. Остатки Винс размазывает на шапочке защиты, затем проводит рукой по всей длине — наяривает с таким усердием, что член покрывается практически второй, слизьевой крайней плотью. — Я вхожу, — Роди, для которого секунды обратились долгими минутами, думал, что этого момента не настанет. Но Шарбонно сдержал слово, головкой врезавшись в мышечное кольцо. Та вольно проникла внутрь, однако, чтобы войти глубже, всему члену понадобилась остановка — он вместился наполовину, когда Винсент приложил к этому собственное усилие. — А-ах, вот блядство... — в голове Ламори прокрутилась рулетка со всеми известными ему ругательствами, но он избрал именно это, ощутив жгучую боль внизу.        — Ох, merde, слишком... слишком туго, — шеф выгнулся вперед, полуурча-полурыча себе под нос. Роди сжимал каждую его венку, сжимал так сильно, будто бы хотел сузить, уменьшить габариты всего органа — и если бы то было возможно, он бы действительно сделал это. — Давай, Роди, двигайся. Я вижу, как ты ерзаешь.       Преисполнившись уверенностью, Шарбонно приступил к кульминации: невзирая на болезненные ощущения, он протолкнулся почти по яйца, чем выбил из официанта протяжный стон — проехался по самой простате. Винс нашел точку опоры, схватил Ламори за предплечья, и тут же выполнил парочку рывков. Довольно — пора разгоняться.       Не щадя голосовых связок, Ламори вскрикивал, но все его стоны были обрезаны: шлепок — и он замолкает на высокой ноте, шлепок — и крик переходит в эхо. Винсента забавляла такая опера, в которой он был дирижером. — Тебя, мгх, трахает самый лучший шеф во всей гребаной Франции, а ты... ты стонешь под ним, как какая-то девчушка. Интересно... а Манон издавала то же самое? — два пальца вставляются в рот рыжеволосого и придавливают кончик языка, не давая даже мычать.       Толчки можно было сравнить с механикой насоса: член Роди вбирал в себя все больше крови, крепчал с каждым новым вдалбливанием, и уже был на пике эрекции. Ламори не мог поверить в то, что скоро кончит. Кончит для Винсента. Нет, он не может. Не может...

***

      Винс занимал край постели, сидя напротив окна. На его голой груди и ключицах играли ранние солнечные лучи, выглядывающие из-за плотных штор. Он слегка сгорбился, и солнце брызнуло «зайчиками» прямо ему в лицо. Потерев указательными пальцами виски, словно попытавшись вправить себе шестеренки в мозгу, Винсент дотянулся до подушки, а затем схватил пачку сигарет, спрятанную под ней. Благо, сигара не потеряла спутницу — зажигалку, что покоилась там же, — и шеф смог затянуться.       Роди старался ни издавать ни звука, ни шуршать одеялом, которым был накрыт, не шевелить лишний раз пальцами на ногах... Он смертельно устал. Он терпел затекший бок, боль чуть ниже поясницы, и ничего не оставалось, кроме как рассматривать Винсента под углом: глаза тут же упирались в преграду — чужой затылок.       Шарбонно окружала плывущая сероватая дымка, что улетучивалась в сторону Ламори. Вместе с этим она нагоняла на Роди панику — его нос слишком чувствителен по утрам. Как и ожидалось, дымок сыграл злую шутку с официантом, задержавшим дыхание. Он то ли издал чих, то ли кашлянул из-за щекотания в носоглотке. Не важно: выдал себя. На удивление, Винсент не соизволил проявить интерес к его реакции, но крошечная нотка нервозности не давала бровям мужчины вернуться в нейтральное положение. Его действительно выдавали небольшие морщины, выскочившие на лбу. — Я хотел устроить лучшее свидание для тебя. Все должно было пройти просто идеально, но ты, Роди... Ты неблагодарен.