Пэйринг и персонажи
Метки
Описание
Чтобы наконец обрести счастье, Феликсу и Хенджину пришлось потерять больше десяти лет на ошибки, неправильные выборы, чувство вины и страх. У Феликса ребенок от другого, но Хенджин любит его даже спустя столько лет.
Ты такой раздражающий
19 июля 2024, 04:18
Злобный шепот, хлопок входной двери и детский плач — так начинается мартовская пятница, на удивление солнечная и теплая. Обычно в мелодрамах на этом моменте актер-омега должен отыграть вселенское горе, громко закричав в истерике и скатившись по стене спиной. Но Феликс никогда не был героем мелодрам, а актером и подавно.
— Да уж, — скучающе бормочет он и спешно возвращается в спальню, чтобы укачать ребенка снова. На самом деле его все это уже давным-давно достало.
***
На предпоследнем году обучения в школе, когда Феликсу исполняется семнадцать, он впервые строит романтические отношения с альфой. Хенджин, его единственный близкий друг на протяжении уже нескольких лет, не очень впечатлен таким развитием событий. — Знаешь, это... Это же взросление. Я тоже хочу почувствовать себя любимым, когда в моем окружении чуть ли не у каждого второго омеги есть альфа, — говорит он Хенджину, когда они играют в Mortal Kombat на Sony PlayStation 3, которая появилась в продаже недавно и которую Хенджин каким-то удивительным образом сумел урвать по скидке. У Хенджина темные каштановые волосы, мягкими прядями заправленные за уши, и стриженные виски. Он, конечно, иногда притворяется бед-боем, надевая рваные майки с изображением рок-групп и покуривая неподалеку от школы вонючие сигареты, от которых Феликса воротит, но Феликс знает, что Хенджину они тоже не нравятся, просто он вот такой... Все еще подросток в поиске себя и иногда чертовски ранимый. — Он странный. — Ты говоришь это уже какой раз подряд, — Феликс откладывает джойстик на кровать, не разочаровываясь проигрышу, и потягивается. Хенджин, пахнущий рождественскими елями и остро-сладкой корицей, вылезает из окна спальни, чтобы не задымить комнату сигаретами. Знает же, что у Феликса от дыма болит голова. — Потому что он реально странный. И не нравится мне... — на порядок тише говорит Хенджин. Почти прозрачная струйка дыма вылетает из его рта, подгоняемая ветром в комнату, и Феликс морщится. Он встает на ноги и подходит к открытому окну. Легким движением ладони сигарета выпадает из длинных пальцев и летит десять этажей вниз. — Хватит курить эту дрянь. Думаешь, от одной пачки ничего не будет? — Да какая разница, — вяло усмехается Хенджин. Феликс тяжело вздыхает и смотрит на него с легкой, едва заметной улыбкой. — Когда ты пахнешь собой, ты пахнешь прекрасно. Я люблю твой запах. А за меня не волнуйся. Через четыре месяца Феликс рыдает в подушку Хенджина, размазывая сопли и слезы по пропахшей стиральным порошком и корицей ткани, пока Хенджин гладит его по спине. — Он изменил мне. Хенджин молча прислоняется к плечу друга в поцелуе. Он ведь говорил — надо было слушать. Феромоны лаванды нежно оседают на рецепторах и пропитываются пока еще слабым, но уже проявленным успокоением. — Да и хрен с ним, найдешь себе лучше. Ты достоин большего, — Хенджин принимает Феликса в крепкие объятия и позволяет ему мочить слезами свою домашнюю растянутую футболку из разряда «я слушаю только рок и металл». Иногда Феликс немного драматизирует, хотя Хенджин прекрасно понимает, что расставание с партнером не проходит хорошо никогда. Феликс непременно найдет себе альфу получше, может быть, даже двух или трех — он ведь такой милый и хорошенький, что просто не имеет права прожить свою жизнь в одиночестве.***
— Мы расстались. Годовалый Джинхен беззаботно ест творожок с грушей из ложки, Феликс пусто смотрит в стену, а Чонин случайно прикусывает язык, обжегшись чаем. — Серьезно? — Да, — лицо Феликса не выражает ничего: ни печали, ни радости, ни даже обиды. Оно выглядит расслабленным и равнодушным, когда Феликс протирает детский стул со столиком мокрой тряпкой и умывает малыша. Как только Джинхена опускают на кафельный пол, он начинает плакать и проситься обратно на руки, поэтому Феликс убирает стул в угол небольшой кухни и прижимает ребенка к себе. — Он оставил миллион на тумбе и ушел. Сказал, что в конце недели заберет вещи. — Как это мерзко... — Чонин жует нижнюю губу, и Феликс видит, что его глаза стекленеют. — Он оставил тебе так мало! — Я и так каждый месяц получаю нормальные выплаты, но теперь, кажется, мне придется поторопиться с поиском работы, а то мы останемся ни с чем, — Феликс пожимает плечами и дает Джинхену попить из детской голубой кружки с изображением медвежонка, которую пару месяцев назад со словами «Я ее увидел и не смог пройти мимо» подарил Хенджин. — Кстати, — Чонин отводит взгляд от кружки. — Хенджин знает? — Нет. — Почему? Боишься, что опять скажет: «Ну я же тебе говорил»? — Боюсь, отправит Енсу в больницу с переломом позвоночника. Или вообще убьет его, а я брать за это ответственность не хочу.***
В объятиях большого и высокого Хенджина Джинхен кажется совсем крошечным. На привычное «Поцелуй любимого дядю» маленький омега улыбается и, забавно раскрывая рот, тянется к гладковыбритой щеке. Феликс стоит у входа в комнату и, сложив руки на груди, наблюдает за зрелищем, которое не меняется вот уже несколько месяцев. С тех пор как Джинхен начал понимать интонацию и жесты кого-то из взрослых, Хенджин решил научить его, как он сам это называет, обряду целовашек, поэтому теперь каждая встреча начинается именно с этого. Малыш, кажется, уже по выработанному рефлексу тянется за «целовашками» всякий раз, когда видит своего дядю-альфу. Хенджин берет Джинхена на руки, еще влажные после мытья, и подходит к Феликсу, принюхиваясь. Брови сводятся к переносице. — Где Енсу? Разве он не должен был уже приехать домой? — Он и дома. — Здесь им даже не пахнет, Феликс. — Потому что он дома у себя. Или у своих шлюх. Откуда мне знать, а? — Феликс цокает языком и уходит на кухню, где накладывает горячий рис в тарелки — все-таки Хенджин сразу после работы приехал сюда, даже не удосужившись поужинать в каком-нибудь ресторане по пути. Феликс знает, что Хенджин каждый раз приезжает голодным специально, чтобы объесться его едой, а дома и вовсе питается доставкой, потому что не дружит с готовкой. — В смысле, он просто... — Хенджин догоняет Феликса и поворачивает к себе. Большие ладони упираются в мраморную столешницу, а Феликс кидает усталый взгляд на Джинхена, который, бормоча о чем-то своем, играет с рыжим котом на колесах. Лямка синей майки постоянно спадает с детского плечика. — Он вас бросил? — Да, сказал, что устал от всего и в том числе от родительства, в котором участвовал лишь на этапе зачатия, — Феликс снисходительно улыбается, несколько секунд смотрит в непонимающие глаза напротив и возвращается к оставленным тарелкам, чтобы доложить туда свинину и листья салата. — Слушай, не надо меня утешать, все в порядке. Это был лишь вопрос времени. — Феликс... — Хенджин выдыхает с расстроенным выражением лица и, подгоняемый похлопывающими движениями по спине, садится за стол. Феликс ставит перед ним большую тарелку с едой, устраивается на стуле и сажает сына на колени. Феромоны сладкой и нежной лаванды держатся ровно, не стремятся пропитаться горечью или остротой — Феликсу и в самом деле плевать, как оказывается. Просто плевать. — И как ты теперь будешь один? — Так же, как и целый год до этого. Хенджиновы феромоны горчат враждебностью. Пусть он уже не тот подросток, помешанный на образе крутого парня, слушающий рок и курящий дешевые сигареты, но реагирует на каждого альфу Феликса абсолютно идентично: с нескрываемой злостью и попыткой уберечь. Только в этот раз, в последний, Феликс сказал, что он уже не маленький и сам разберется со своей жизнью. Вот... И разобрался. Один, с ребенком на руках, безработный, но зато гордый. Он знает, что не виноват в этом — вот чего достаточно. А извиняться на коленях Феликс никогда бы не стал, это не в его характере, тем более когда извиняться-то и не за что. — Ешь уже, а то остынет, — шепчет он, подвинув тарелку с едой к другу. Опустив голову, Хенджин принимается за еду и периодически все-таки поглядывает на Феликса, который кормит маленького сына-омегу теплым рисом. Джинхен давно ест обычную еду днем и вечером — из детского питания Феликс кормит его творожками по утрам и молочными кашами из бутылочки на ночь. Уже прошел год с рождения Джинхена, но Хенджин как вчера помнит тот день, когда его, одетого в строгий костюм и купившего огромный букет лилий, приняли за отца на выписке. Феликс тогда смущенно бормотал «Нет-нет, он не отец», прижимая к груди букет ростом с него, но омега-пеленальщик в возрасте за сорок всучил сверток с Джинхеном в руки Хенджина и отправил его, «молодого отца», на выход с пожеланиями нарожать еще красивеньких детишек, ведь «Гены у вас... Потрясающие». — Я тебя не оставлю. — Зачем ты это говоришь? — омега поправляет плечо персиковой футболки и отвлекается от кормления, его внимательный взгляд заставляет альфу напрячься и выпрямить спину. — Затем, чтобы ты знал, что ты всегда можешь прийти за помощью ко мне, а я всегда тебя приму. — Я и так знаю это, Хенджин. Мягкий аромат ласковой лаванды впервые за вечер кажется особенно ярким и приятным, щекочущим чувствительный альфий нюх. Темные глаза Феликса горят огоньком после откровений.***
С Енсу Феликс познакомился летним солнечным днем после вручения диплома. Они встретились в ресторане, где Феликс праздновал окончание учебы и где Енсу работал официантом. Тогда, под конец фуршета, когда Феликс двигался к выходу из ресторана вслед за уже бывшими однокурсниками, Енсу честно признался в том, что незнакомец ему очень приглянулся. Действуя по какому-то наитию и непонятному желанию авантюры, Феликс все-таки оставил официанту номер своего телефона. А через полтора месяца у них случился первый поцелуй. Через четыре — первый секс. Феликсу было легко в этих отношениях: Енсу умел красиво ухаживать, дарить пышные букеты без причины, водить на увлекательные свидания, которые всегда заканчивались жарким сексом, бьющимся о стену изголовьем кровати и головокружительным оргазмом Феликса. В общем, омегу, который только-только окунулся во взрослую жизнь и первые настолько серьезные отношения, устраивало абсолютно все. Потом, спустя два с лишним года, проведенных вместе, Феликс увидел две полоски на нескольких тестах на беременность. Они всегда пользовались презервативами в такие периоды, а противозачаточные Феликс не пил, дабы не портить свое здоровье, но тем не менее он забеременел. Наверное, порвался презерватив или что-то вроде того, Феликс ничего тогда не помнил. Первым человеком, который узнал о беременности, оказался Хенджин. В слезах Феликс строчил ему бесконечно длинные сообщения и, не дождавшись ответа, даже звонил. Хенджин, держа на губах глупую усмешку, похоже, тоже был в шоке и спросил: «Это радостная новость?», а Феликс ответил ему, что не знает и сам. Однако новость оказалась радостной для Енсу. В первый триместр беременности он брал отгулы на работе и ходил со своим омегой в омежью консультацию, улыбался, когда врач показывал на экране аппарата узи еще совсем крошечный плод и выписывал витамины, и покупал свежие фрукты за нереальные цены, лишь бы только любимый омега питался хорошо и ни о чем не волновался. Но затем радость и восторг испарились как по щелчку пальцев — Енсу перестал брать отгулы, больше не ходил с Феликсом на приемы к врачу, улыбался скорее как-то вымученно, нежели искренне, а их стол фруктов не видал давно. Бывало и такое, что Енсу задерживался на работе допоздна, будто прячась от собственного омеги и не желая возвращаться к нему домой. А Феликс ждал. Он, впрочем, готовил вкусный ужин с улыбкой на губах, гладил свой маленький животик, за пару месяцев не успевший вырасти, и выбирал фильм на вечер. Будучи беременным, Феликс даже не замечал за собой капризности, какого-то странного поведения на фоне гормональной перестройки, нет — просто был он, был малыш под сердцем, был живот. В остальном не изменилось ничего. У Енсу не было причин вести себя так отвратительно по отношению к Феликсу. — И какой это уже раз? — спросил Хенджин, остановившись на парковке на минус первом этаже клиники, куда они приехали на второй скрининг. Феликс погладил живот, уже достаточно заметный даже под толстым слоем одежды, и стыдливо опустил голову. Щеки покраснели. — Прости. Я понимаю, что напрягаю тебя, мне правда жаль. Ладони Хенджина сжали руль новенькой машины — теперь он богат и, как в мелодрамах про серую мышку и бизнесмена, ходит только в дорогие рестораны в брендовых костюмах, ездит только на дорогих машинах и покупает только дорогие продукты. — Феликс, мне не сложно возить тебя в больницу и прогуливать работу, но твой альфа не я. Это должен делать Енсу. — Я знаю, просто… Извини, я больше не буду просить тебя об этом, — Феликс резво открыл дверь и вылез из машины как можно скорее, словно сумел бы избежать разговора об этом, но Хенджин тоже выбрался наружу и перехватил его, разрыдавшегося в первой за полгода истерике, на полпути. Теплые пальцы сползли по пояснице и устроились на блондинистой макушке — Хенджин обнял Феликса совсем мягко, чтобы не доставить дискомфорт малышу. — Феликс… Проси меня об этом сколько хочешь, но ты должен понимать, что то, что происходит между тобой и Енсу, — полная хрень. Он не может отпроситься на пару часов, чтобы поглядеть в экране на собственного ребенка. — Потому что у него завал на работе, — неразборчиво пробубнил Феликс в идеально выглаженный воротник белой рубашки. Нос уткнулся в шею Хенджина, пахнущую хвоей и корицей — пахнущую раздражением, ненавистью и глубокой нежностью, адресованной Феликсу, такому слабому и маленькому. — У меня тоже завал, но я нахожу время на тебя. Потому что, кажется, Хенджин всегда был единственным альфой, который заботился о Феликсе как о самом важном и сокровенном.***
— Может быть, тебе стоит уехать, а? Ты решил поселиться у меня? Отводя недовольный взгляд от перепачканного высохшими каплями воды зеркала, Феликс смотрит на Хенджина, его подбородок, измазанный в пене для бритья, и черную электрическую бритву. В ванной душно и пахнет Хенджином, а зеркало периодически запотевает. На часах полвосьмого, а Хенджин перед работой любит просыпаться пораньше, чтобы прихорашиваться у зеркала. Кто бы мог подумать, что этим всерьез занимается альфа... — Я должен как-то тебя развеселить, — не отвлекаясь от бритья, говорит Хенджин. Он широко улыбается, и, судя по последующему шипению, бритва задевает и режет кожу. Феликс вздыхает. — Развеселить не значит поселиться в моей квартире, спать в соседней комнате и питаться моей едой. Феликс подходит к Хенджину, когда тот хмуро умывает лицо и с испугом рассматривает тонкой струей льющуюся по подбородку кровь. В аптечке под раковиной находится бутылек перекиси и пластырь. Феликс прекрасно знает, как Хенджин боится вида крови, поэтому отворачивает его от зеркала и прижимает к подбородку смоченный перекисью ватный диск. — Из-за тебя я даже помыться не могу, а я хотел сделать это, пока Джинхен спит… Ты иногда такой придурок и очень раздражаешь меня, — расстроенно говорит он, глядя на неглубокую рану на коже альфы. — Я не веселюсь, а чувствую себя папой двух маленьких проказников. Пластырь клеится чуть левее подбородка, Феликс разглаживает его пальцами и кусает губу каждый раз, когда Хенджин издает страдальческий стон. Есть еще примерно полчаса, чтобы по-быстрому сходить в душ и помыть голову, но омега уже не знает, хватит ли у него времени. Он отталкивается к стене и указывает на дверь. — Ой, чего я там не видел? — Мое голое тело ты не видел, — дверь закрывается с обратной стороны, омега зевает и смывает кровь с раковины. Стоит только стянуть футболку, как в прихожей слышится звук, очень похожий на звонок. Омега сжимает челюсти. Этим утром он, видимо, так и не помоется. За дверью оказывается Енсу. Феликс хмурится, молчит и сдерживает внутри желание закрыть дверь, но все равно впускает своего бывшего альфу в квартиру. — Сегодня четверг. — И что? Не могу приехать на день раньше? Или я отрываю тебя от чего-то очень важного? — Енсу ухмыляется в знакомой манере «я тебя унижаю», но Феликс давно не ведется на эти уловки — уже устал. Он отходит в сторону и кивает на дверь их некогда общей спальни. — Быстро собираешь все свои шмотки и сваливаешь из моей квартиры раз и навсегда. Енсу хочет сказать что-то колкое в ответ, но дверь в соседнюю спальню открывается, являя его взору Хенджина, голого по самый пояс. Хенджина, который улыбается как ни в чем не бывало. Феликс закатывает глаза и складывает руки на груди. Ну все, сейчас начнется цирк. — О, так вот от чего я тебя отвлекаю, да? Не успели мы расстаться, как ты уже переключился на вариант номер два, — в голосе Енсу сквозит нескрываемая злость, причину появления которой Феликс, по правде, не понимает. Енсу сам изменял ему на протяжении нескольких месяцев, сам психанул, сам решил уйти из «семьи» и сам ушел. Но Феликс никогда не ходил налево — он верный и преданный омега, который иногда, по всему видимому, даже слишком мягкотелый, раз дает таким козлам второй шанс. — Я бы на твоем месте стыдливо молчал и вилял хвостиком, ублюдок, — вдруг подает голос Хенджин, и Феликс хочет дать ему пару пощечин, чтобы Хенджин оставил Енсу в покое и они не устроили драку прямо в коридоре, пока малыш спит. Омега уже может поймать в воздухе сплетение агрессивных альфьих феромонов, не предвещающих ничего хорошего, и спешно вклинивается между альфами, пока они не успели оставить друг на друге синяки. Рука Хенджина прижимает Феликса к телу словно по-собственнически. Внутри на жалкую долю секунды разливается что-то горячее, что Феликс прячет как можно глубже, в самый дальний уголок своих старых мечтаний. Альфы такие по своей природе — желающие показать собственную власть, побороться за выдуманный приз, — поэтому Феликс не удивляется ни тому, как его держат, ни тому, как его обволакивают невидимой пеленой феромонов, обычно отпугивающих любого альфу в радиусе нескольких километров. Таким запахом помечают свое — территорию, важную вещь и партнера. Но самое смешное в этой ситуации то, что Енсу Феликс даже не интересен, но Хенджин все равно держит его так крепко. — Собирай свои вещи, — спокойно говорит Феликс. Никто больше не пытается заговорить. Енсу исчезает в комнате, и деревянная дверь за ним тихо прикрывается. — Что, даже не боишься того, что он может украсть у тебя что-то? — теплое дыхание касается уха, и омега цокает языком, скидывая со своего живота чужую ладонь. Он плетется на кухню, чтобы заварить чай и хоть как-то снизить уровень стресса в организме, раз уж поплескаться в ванне не удалось, а альфа преданным щенком следует за ним. — Что он украдет? Испачканную грушевым пюре майку Джинхена? Музыкальный кубик? Но альфа не улыбается. Омега перестает улыбаться тоже. — Можно я набью ему морду? Пожалуйста, всего парочка зубов. — Хенджин, тебе двадцать шесть лет, какая к черту парочка зубов? Веди себя как взрослый. Лицо Хенджина искажается в раздражении, а феромоны опускаются на чувствительные к приближающейся течке рецепторы Феликса остротой. Хенджин опирается двумя руками на стол, пригвождая Феликса к нему, и сипло шепчет: — Он даже не извинился перед тобой и завуалированно назвал тебя шлюхой. Тебе это нравится? — Мне плевать, — Феликс пожимает плечами. — Пусть он хоть проклинает меня и развешивает на все сеульские столбы мою фотографию с подписью «Не подходите, он бешеный». Я уже устал. А ты… Тебя это не должно волновать, если это не волнует меня. — Но меня это не может не волновать, Феликс, — горячий лоб утыкается в плечо, и Феликс устраивает пальцы в темно-каштановых волосах Хенджина. Большая ладонь обнимает за талию, а Феликс борется с желанием прижаться еще ближе — его организм не может сопротивляться, когда рядом есть альфа. Вся спина покрывается слоем мурашек, потом — тело полностью. — Это же так некрасиво. А ты ведь не тряпка какая-то половая, чтобы он свои ноги об тебя вытирал. Зачем все это терпеть? Феликс закусывает губу. — Сейчас он уйдет и не вернется уже никогда — затем я и терплю. Ладонь сжимает крепче, Феликс ощущает привкус крови на языке и прислушивается к каждому шороху, не позволяя себе расслабиться даже в объятиях. Хотя в первую очередь ему требуется именно это. Как только справа открывается дверь, он отталкивает Хенджина от себя и поворачивает голову. Длинная желтая футболка поправляется с таким усердием, будто всего десять секунд назад лежала на полу. — Надеюсь, ты больше сюда не придешь. Енсу кривится в усмешке, подтягивает две большие сумки на плече и лезет в карман черных брюк. Желтые купюры падают на тумбу у входа. Феликс скалится. — Деньги будешь засовывать своим омежкам в трусы, они мне не нужны. — А чем ты отличаешься? — Енсу пожимает плечами и убирает купюры обратно. Феликс не знает, сколько раз за сегодня он успел почувствовать смесь неприятных альфьих феромонов. Они так сильно достали, что Феликсу приходится сжимать челюсти. Какого черта человек, с которым он несколько лет делил быт и постель, имеет право говорить с ним таким тоном и использовать такие отвратительные слова? Краем глаза Феликс видит, как Хенджин дергается, чтобы как можно скорее выпроводить его бывшего из квартиры, но Феликс не может позволить Хенджину вляпаться в неприятности по своей вине, поэтому хватает его за руку. Большой палец нежно и успокаивающе гладит костяшки. — Честью и достоинством я отличаюсь. Пятью минутами позже, глядя на две пустые полки в шкафу из дуба, Феликс нервно выдыхает: — А тебе, Хенджин, не помешало бы найти себе омегу. И на этих выходных ты не останешься здесь, потому что у меня начнется течка. Хенджин приваливается к дверному косяку, его мускулистые руки скрещиваются на груди. Феликс думает о том, что Хенджину стоит прикрыться, а не светить своим полуголым телом, но не просит его об этом. В конце концов сколько раз они видели друг друга полуобнаженными? — Конечно. Тебе надо купить какие-то таблетки? Ты ведь теперь… Один. — Думаешь, у меня их нет? Последние четыре месяца я только на них и сижу. — Ох. Они оба понимают, о чем говорит Феликс: о подавителях, которые помогают ему хотя бы немного уменьшить симптомы течки и которые могут привести к плохим последствиям. Хенджин в напряженном молчании уходит из комнаты, чтобы вернуться через несколько секунд и кинуть на кровать друга свою домашнюю футболку. Вот так — не сказал ни слова, но этого достаточно. Достаточно в целом того, что он рядом. Феликсу большего не нужно, пусть иногда он любит капризничать. Но еще больше он любит Хенджина. Чисто, искренне и без ожидания чего-то ответного.***
Август не щадит жителей Сеула: каждый прохожий пьет воду огромными глотками, протирает лицо влажными салфетками и стягивает с себя лишнюю одежду. Феликсу двадцать один. Прошло полтора года с тех пор, как Хенджин ушел на службу в армию. За все время службы его увольнительные выпали всего на три дня — к счастью, на Рождество, — но Феликс успел подзабыть, как выглядит Хенджин, и уверен, что Хенджин тоже не помнит его. Вокзальная станция заполнена людьми и дисгармонией феромонов. Феликс кусает губы в ожидании длинного скоростного поезда из Пусана. На секунду ему кажется, что он герой той самой истории, в которой омега тревожится перед долгожданной встречей с любимым альфой после длительной разлуки — так примерно бывает в откровенно плохих мелодрамах или в видео на просторах интернета. Эта мысль даже вызывает у Феликса нервный смех. Чем-то он похож на тех омег: тоже вел календарь, где зачеркивал прошедшие дни и подсчитывал, сколько еще осталось до приезда Хенджина. В каком-то смысле все правильно: Хенджин и есть его любимый альфа, пусть лишь в дружеском плане, но они знают друг друга столько лет и имеют крепкую связь. А Феликс, конечно, скучал и скучает — он безумно желает наконец перестать тревожиться и волноваться, и даже родители Хенджина, почему-то относящиеся к этому проще, не помогают ему успокаивающими поглаживаниями по спине. Феликс думает о том, как сейчас выглядит Хенджин, понравится ли ему свежий блонд друга и захочет ли он вообще провести целый день вместе с Феликсом. Бесконечные размышления крутят живот и растекаются по горлу тошнотой — на горизонте омега видит этот поезд и слышит стук колес. На платформе собираются люди. Феликс ощущает металлический привкус на кончике языка и старается дышать глубже, чтобы успокоить себя. Поезд мучительно медленно подъезжает к тупику, останавливается с громким пугающим свистом, и его двери наконец открываются. Минута, две — в поле зрения появляется он, Хенджин, такой, кажется, нарисованный и ненастоящий. Феликс не может разглядеть вдали его лица, но цепляется взглядом за заметно окрепшие плечи. Они широкие, большие, как у большинства альф, которые тренируют свое тело в спортивном зале. И Хенджину идет быть одним из этих альф. — Так и будешь стоять? — улыбчивый голос выбивается из общего шума, и омега моргает. Хочется то ли закричать от радости, то ли заплакать — этого он пока не понял, но он понял, что чужие руки обвили талию и утянули в объятия. — Тебе идет этот цвет. Все еще пребывая в прострации, омега устраивает ладони на плечах, обернутых армейской одеждой, и всего лишь на секунду думает, что это сон. Но привычный, уже приевшийся ему смешок слетает с альфьего рта, а свежий запах хвойного леса и острой корицы большой дозой опадает на рецепторы. Хенджин здесь. Настоящий. Можно прощупать его мышцы сквозь плотную ткань, увидеть влажную струйку пота на загорелой шее, услышать дыхание. Феликс плачет и цепляется за спину Хенджина, словно ребенок, пока родители его друга стараются не смотреть в их сторону. Хотя они давно привыкли к подобным ситуациям. — Я как будто не в армии был, а на войне, — Хенджин смеется и тащит Феликса, расклеившегося от переизбытка чувств, в сторону выхода с вокзала, к машине своих родителей. — Заткнись, какая еще война, придурок? Но смех Хенджина становится еще более громким. А Феликс — еще более счастливым.***
Хенджин смотрит на Феликса: на его точки-веснушки на великолепно правильном лице, на худые плечи, спрятанные под большой футболкой, растянутой и уже совсем старой. Прошло всего несколько часов после возвращения домой — они вкусно пообедали едой, которую Феликс суетливо готовил вместе с родителями Хенджина, потом провели время за разговорами на кухне и сейчас лежат на Хенджиновой кровати. Внутри, в самом низу живота, что-то приятно-приятно скручивается и расползается теплом по всему телу, проникает в голову. — Зачем ты так странно пялишься? — Феликс сверкает глупейшей улыбкой, и его чудесные веснушки кажутся особенно яркими, потому что он улыбается. А Феликс всегда улыбается так лучезарно и светло, что Хенджин повторяет за ним против своей воли. — Соскучился по тебе, вот и все. Феликс морщит нос и застывает, сидя слева от Хенджина, а Хенджин кусает губу. Он правда так ужасно соскучился, ему точно не хватит нескольких месяцев — может, нескольких лет, — чтобы наверстать упущенное и насладиться обществом своего друга сполна. Сердце колет, ладони непривычно потеют. Сколько они не виделись? — Может, хоть обнимешь меня? — спрашивает Хенджин так, словно до этого они не провели пару часов за тихими разговорами в обнимку. Феликс отзывается тихим смешком. — Иногда ты такой раздражающий. — Но ты же все равно любишь меня. — Люблю, — бубнит Феликс уже в шею. Его дыхание проходится теплом по коже и растворяется в проветриваемой комнате, но Хенджин чувствует аромат конфет с эвкалиптом. Еще он чувствует невероятные нежные феромоны лаванды, оседающие невидимой пыльцой на одежде и волосах. Они мягкие, приятные и влекущие — действуют как успокоительное. — И я тебя. Очень. Правда… Я так счастлив тому, что ты у меня есть. Может быть, в прошлой жизни я совершил подвиг, а ты стал моим вознаграждением? — Господи, ты что, читал любовные романы в армии? — с прищуром ухмыляясь, спрашивает Феликс. Хенджин пускает смешок и беззаботно пожимает плечами, но не может выпустить стройную талию друга из рук — наоборот, они стремятся залезть под ткань и невесомо пробежаться по изгибам, которые спустя считанное мгновение покрываются мурашками. Феликс дергается, однако не отталкивает. — Мне нечем было заняться, что же мне еще оставалось делать? Дурацкая усмешка тонет в шорохах одежды, когда альфа обнимает омегу крепче, чем до этого. В комнате совсем тихо, и за закрытой дверью на кухне слышатся переговоры родителей, моющих посуду после праздничного обеда. — Такое ощущение, словно я тебя лет десять не видел, — неразборчиво говорит альфа, и его фраза остается чем-то горячим и желанным на чувствительной от недостатка тактильного контакта коже. Феликс зажмуривается и прислушивается к своим ощущениям — нюх обострен, а тело реагирует само, действует без контакта с головой. Одна-единственная мысль заставляет сжаться, почти безвольно отдаться Хенджиновым рукам, но Феликс осторожно выбирается из его объятий, блестит горящими щеками. Он не знает, что должен ответить и как бы хотел поддержать диалог, потому что все сформулированные предложения вылетели из черепной коробки по щелчку пальцев. Феликс просто ложится рядом, умиротворенный отпечатавшимися на нем феромонами, и сверкает кривой усмешкой, глядя в потолок. Он, по правде, испытывает это не впервые за долгие годы их неразрывной дружбы.***
Феликс: «У вас там все нормально? Джинхен не испугался?» Хенджин: «Все хорошо с нашим Джинхеном, он единственный среди детей не плакал!» Хенджин: «С твоим*» Феликс: «С нашим*» Хенджин: «Значит, с нашим)» С блаженной улыбкой Феликс кладет телефон на белый ворсистый ковер и погружается в воду по подбородок. Удлиненное каре собрано в высокий пучок, но короткие волоски все равно плавают на поверхности, прижавшись к загривку. Пена для ванны блестит и переливается на свету так красиво, что Феликсу даже хочется ее съесть. — Ну я же не ребенок, — шепчет он сам себе, но к пене все равно тянется. Это первый день, несколько часов которого он может провести в гордом одиночестве, ни на секунду не отвлекаясь ни на плач сына, ни на готовку, ни на уборку. Омега и не думал, что в его квартире бывает настолько тихо — через закрытую дверь ванной слышно даже то, что происходит на улице за окнами кухни. Но зато никакого плача. Феликс не хочет и не может переживать о том, что с ребенком что-то произойдет, пока его нет рядом. Кому-кому, а вот Хенджину он бы доверил не только Джинхена, но и самого себя без каких-либо раздумий. Вода уже не похожа на кипяток, а телу слегка холодно. Феликс вытаскивает черную пробку из слива и с толикой печали наблюдает за тем, как пена опускается на дно вместе с водой. Примерно так и утекли его счастливые годы отношений с Енсу: постепенно, безвозвратно и с неприятным бурлящим плеском в самом конце. Но Феликс не жалеет, теперь он не думает о том, когда Енсу вернется с работы, и не представляет, как он проводит время с Джинхеном. Джинхен ему и не сын. Биологически, конечно, сын, но Феликс не придерживается старой установки «Уж лучше такой отец, чем никакой». Тогда, пожалуй, он бы растил малыша в одиночку, несмотря ни на что. Однако с того момента, как в жизни появился Хенджин — еще в младшей школе, — Феликс уже понимал, что они не разойдутся и будут поддерживать друг друга. Сейчас так и происходит, и это самое ценное — знать, что Феликс может положиться на кого-то, кроме себя, может отдать Джинхена кому-то на прогулку или на прививку, как сегодня, и ни о чем не бояться. — Мне кажется, тебе нужно больше есть, — говорит Хенджин, когда наконец привозит маленького омегу из поликлиники. Феликс, занимающийся готовкой, со вздрогом оборачивается, обнаруживая на Хенджиновом лице странную-странную улыбку, выражающую неизвестно что. Взгляд напротив удивленно стекает с глаз на губы и ниже. — Это?.. — Твоя футболка, которую ты кинул в стирку. — У тебя… — Завтра, да, — омега отмахивается и возвращается к супу. За спиной слышится шустрый топот Джинхена, а затем незнакомая мелодия какого-то стишка про щенка. Феликс хмурится, находя в руках сына новенькую книжку с животными. Да уж, Хенджин его уже совсем разбаловал — дома и так полно игрушек. — Знаешь ли, из-за таблеток весь цикл сбивается. Да и на фоне стресса… — Перестань пить их, они делают только хуже, — голос Хенджина пробивается сквозь шорохи одежды. Уличная водолазка, до этого потрясающе правильно обтягивающая его крепкое тело, ложится на стул и тут же становится новой жертвой интереса маленького Джинхена. Но Хенджин не обращает на это никакого внимания и натягивает на себя домашнюю футболку. — Они… — закусив губу, Феликс чувствует пугающий его порыв поймать больше свежих феромонов. Волосы липнут к влажным вискам. Он моргает и отводит взгляд от крепкой фигуры друга. — Они помогают мне хотя бы переносить течки в здравом уме. — А потом будут осложнения. И что ты скажешь тогда? Порой поучительный тон так раздражает Феликса. — А что ты можешь мне предложить? Найдешь первого попавшегося альфу на улице, приведешь сюда и скажешь: «Вот, у него течка, забирайте»? Я без таблеток крышей поеду. Пустой стакан, в котором была вода, ставится на обеденный стол, а Феликс выключает плиту и достает из навесной полки две тарелки — большую и маленькую, детскую, тоже купленную Хенджином. Скопление напряжения делает воздух особенно тяжелым. — Будешь есть? — А запах? — Хенджин вдруг появляется сзади, и это так близко, что Феликс может ощутить тепло его тела за своей спиной. Дыхание с душком давно съеденной конфеты с эвкалиптом касается загривка. Феликс поджимает губы и откладывает голубую тарелку, полную грибного супа, в сторону. — Что «запах»? — Тебе же будет проще, если я… Ну не знаю, дам тебе еще больше запаха? — Когда мы учились в школе, ты прогуливал биологию? — Она была моим любимым предметом. Феликс против воли все-таки прыскает. — Значит, не задавай мне глупые вопросы, — он убирает ладонь друга со столешницы и, взяв тарелки, относит их к столу. Но островатый аромат щекочет ноздри и преследует — Хенджин обнимает сзади, а кончик его носа утыкается Феликсу в пахучую железу так любовно и нежно, будто это с ними происходит каждый день. Кончики пальцев покалывает. Феликс должен сказать «Отпусти» и оттолкнуть, чтобы они не нарушали границы дозволенного, но не может. И дело даже не в крепкой хватке на талии. — Давай я просто оставлю свой запах везде. — Чтобы я хотел его еще больше и просил тебя не уходить? — Феликс переводит расфокусированный взгляд на Джинхена — тот даже не отвлекся от новой книжки, ни разу не посмотрел на взрослых. Большие ладони Хенджина неторопливо гладят живот прямо там, где уже завтра будет скручивать тупой болью. Щека Хенджина жмется к Феликсовой. — Чтобы ты не гробил свое здоровье таблетками, глупый омега.***
Открыв кухонное окно нараспашку, Феликс возвращается за стол. Июль приносит в подарок вместе с солнцем жару и духоту, поэтому в спальне работает кондиционер, но Феликс накрыл уснувшего Джинхена одеялом во избежание простуды. Детский организм ведь слабый — кто знает, из-за чего малыш заболеет в следующий раз. На часах одиннадцать вечера, и Джинхен только-только уснул. Сегодня он был особенно истеричным и встревоженным, без конца капризничал и пару раз вывел Феликса из себя, но Феликс держался молодцом. У сына такое бывает. В интернете говорят, что это называется кризисом одного года. — Да уж, тяжело справляться в одиночку, — шепчет Феликс и теребит чайный пакетик. Желтовато-зеленые капли мятного чая стекают по стенкам прозрачной кружки. Хенджин сидит напротив, разглядывая поверхность стола так внимательно, словно в ней действительно есть что-то интересное. Хотя это не так. Сегодня они подозрительно молчаливые друг с другом. — Но ты ведь не один, — Хенджин выглядит обиженным, когда произносит это. Но дело в том, что они говорят о разном: Хенджин — о Джинхене, а Феликс — о себе. В одиночку значит в одиночку с собой. Когда последний раз Феликс чувствовал себя любимым и когда в его крови было много дофамина, он уже не помнит. Возможно, полтора года назад или даже больше. Во время беременности ему пришлось несладко, но Енсу хотя бы пару раз в неделю вел себя как самый настоящий альфа и давал своему омеге любовь. После беременности у них не было секса целых два месяца — тогда организм Феликса восстанавливался после родов, — потом еще два месяца по возможности он случался, но быстро и только ночью, а потом Енсу вообще забыл о существовании Феликса. А Джинхен его и вовсе не волновал. Феликс провел столько времени в одиночестве и думал, что же с ним не так — на улице ему частенько встречались новоиспеченные родители с колясками. Они были вдвоем, заглядывали к малышам в коляски, убаюкивали их и кормили. Вместе. А Феликс всегда гулял по парку один, а на крайний случай к нему присоединялся Хенджин. — Знаешь, как бы я там ни говорил, что я все могу сам и мне не нужна помощь, но я хочу, чтобы у Джинхена был отец. Сейчас он, конечно, ничего не понимает и слишком привязан ко мне, но... Хороший отец ему бы не помешал, — омега отодвигает холодную кружку и неощутимо, но достаточно неприятно бьется о стену затылком. Он думает о том, сколько времени провел один и как сильно угробил свое здоровье на этих таблетках. Это даже не противозачаточные или антидепрессанты, а таблетки, сводящие симптомы течки практически к нулю. И от них столько побочных эффектов, но зато никакого высокого либидо, никакого всплеска феромонов, которые бы собрали под окнами альф, потому что Феликса никто никогда не метил и его запах напрямую говорит о том, что он одинок. Хенджин жует губу, и в его аромате сгущается серая грусть. Феликсу она так не нравится, из-за нее у него щиплет в носу и глазах. — А как же я? — Но он ведь не твой ребенок. — Уж лучше так, со мной, чем вообще никак. Пусть биологически Джинхен не мой сын, но я всегда был рядом и... Это может прозвучать эгоистично, но я ведь заменяю ему отца. Феликс отводит взгляд на гору мытой посуды, которая сушится на полотенце. Длинные теплые пальцы тянутся к его ладони, поднимают ее и подносят к губам, и Феликс думает вырваться, но застывает, разглядывая то, с какой нежностью Хенджин целует его костяшки. Грудь болит. Глаза Хенджина смотрят на него из-под полуопущенных ресниц, и Феликс чувствует себя голым, хотя на нем есть и белье, и одежда. Хотелось бы сказать Хенджину, что это странно — как он может быть отцом, но не быть альфой? — Даже несмотря на то, что мы с тобой не пара и не супруги, я все равно чувствую свою ответственность. Пусть я ему вообще никто, но это мой сын. — А ты бы хотел? Хенджин отпускает Феликсову ладонь лишь на секунду, чтобы снова прижать ее к себе, но не к губам, а к щеке. В его взгляде Феликс не находит ни намека на испуг или что-то иное. — Хотел бы чего? — Чтобы мы были парой или супругами. И тут Феликс видит, как Хенджин опускает голову, и на самом деле это говорит о многом. Феликс не знает, что желает услышать: что Хенджин хочет этого — хочет его — или что он предпочтет остаться другом. Второй вариант почему-то кажется Феликсу нерабочим теперь. В последнее время между ними и без того что-то ломается. — Я был влюблен в тебя в школе, — почти неслышно говорит альфа, все еще обнимая ладонь омеги на своей щеке. — Когда ты начал встречаться с тем альфой, который тебе потом изменил, я был очень злым и обиженным, но понимал, что ты ни в чем не виноват, раз ты не испытывал ко мне тех же чувств. И, когда я встречался с омегами, я думал о тебе. Даже когда спал с ними, все равно думал только о тебе. Я всегда думал о тебе и больше ни о ком. — Почему ты просто не признался мне в школе? — Потому что тогда бы мы перестали общаться? Что бы изменилось? Ты бы послал меня и сказал, что, вообще-то, хотел себе друга-альфу, а не такого придурка, как я. Омега дергает бровями и все-таки убирает свою ладонь. Она холодная и онемевшая. В груди жжет обидой. — Нет, Хенджин. Если бы ты сказал мне это тогда, сейчас Джинхен был бы твоим сыном. Биологически. Потому что я бы ответил тебе, что я тоже влюблен, и мы бы начали встречаться. Еловый запах проникает в ноздри удивлением и опустошением, но Хенджин игнорирует чужие слова так, будто они совсем не важны. — А если бы ты ответил мне, что не хочешь быть со мной? — Тогда бы мы пережили это и со временем твои чувства угасли... — Нет, Феликс, они бы не угасли, — Хенджин перебивает, вздыхает, и Феликс видит во взгляде, направленном на него, раздражение и усталость. Хенджин стучит пальцами по столу и качает ногой. — Я тоже так думал, а потом пролетело десять лет, а я все еще хочу тебя. Каждый день хочу и люблю. Вот в чем проблема. Целых десять лет. Феликс не знает, что говорить теперь. Уже поздно, у него есть ребенок от другого, а Хенджин без конца расстается со своими омегами, не успев повстречаться и пары месяцев. Феликс предполагал, что у него есть какие-то проблемы с построением романтических отношений, что Хенджин, возможно, проводит слишком много времени на работе и не уделяет любимому человеку достаточно внимания, но... Феликсу ведь всегда хватало внимания от него, даже когда они не общались несколько дней. Хенджин приезжал к нему, нянчился с Джинхеном как самый настоящий отец, даже подгузники менял. Хенджин звал на прогулку в парк или на обед в кафе, несмотря на забитый график, и Феликсу этого хватало. Может быть, Хенджин не мог уделять своим омегам нужное количество внимания из-за того, что хотел уделять его Феликсу? — Тебя не смущает, что Джинхен... — Нет, Феликс, мне плевать. Он мой ребенок, потому что всю твою беременность рядом был я. Я возил тебя на анализы и на приемы, я заказывал тебе вкусную еду и таблетки, я забирал тебя из роддома, когда меня приняли за настоящего отца. В конце концов... Год и четыре месяца я веду себя как отец и решаю вопросы с поликлиниками и покупкой подгузников. Феликс стыдливо смотрит на свои штаны и видит, как несколько капель пропитывают серую ткань. Он стирает слезу и не может взглянуть на Хенджина, потому что это стыдно и больно, и сейчас даже не важно то, что они неоднократно показывали себя друг другу в таком состоянии. Феликс возвращает подрагивающую ладонь на Хенджинову и наблюдает за тем, как их пальцы осторожно переплетаются. Ладонь Хенджина большая и горит огнем. — Ты правда любишь меня как омегу, а не как друга? — Как человека, друга и омегу, — не думая говорит Хенджин, и его слова звучат так правдиво и уверенно, что у Феликса жжет смущением уши. Почему он был таким глупым все эти десять лет и выбирал не тех? И упустил такого... — Я тоже люблю тебя, просто я... Да не знаю. Люблю и все, не буду оправдываться, — Феликс отмахивается и наконец поднимает голову. Плечи расправляются, и он натыкается взглядом на Хенджина, который улыбается так лукаво и искренне, что его улыбка вызывает у Феликса в щеках боль. А еще взбудораженность в животе. — Как альфу или... — Как человека, друга и альфу, — повторяет за ним Феликс. Со стороны, наверное, все выглядит так, будто он уже устал и смирился, чтобы отвечать серьезно, но Феликс и вправду любит Хенджина и как человека, и как своего самого близкого друга, и как своего единственного правильного альфу. Со всеми остальными часто ему бывало одиноко и пусто, но Хенджин никогда не заставлял Феликса чувствовать себя так в его компании. — Я рад, мы потеряли столько времени, но я все равно рад. Тишину разрезает плач проснувшегося Джинхена, и Феликс подрывается с места, чтобы снова укачать сына, но Хенджин тянет его обратно за стол и идет сам. Ладно, у него это всегда лучше получается. Проходит минута, плач вновь сменяется тишиной, а Феликс продолжает качаться на стуле, даже когда Хенджин возвращается и прислоняется плечом к дверному косяку. — Сейчас мы идем в спальню и занимаемся любовью, — он усмехается и складывает руки на груди. Брови Феликса сводятся к переносице. — С чего бы это? — Потому что я хочу, чтобы мы это сделали, и ты тоже ведешь себя так. — А я не ходил в душ, — Феликс встает на ноги и подходит ближе. — А я не брезгую твоим потом и хочу тебя прямо сейчас, — все еще усмехаясь, отвечает Хенджин. Его ладони находят себе место на талии Феликса, и это так правильно и красиво, что он не может сопротивляться. Феликс прикладывается лбом к щеке Хенджина, дышит его феромонами, желающими и острыми, и закрывает глаза. Он так устал, но все равно готов. — Тогда бери меня сейчас, я еще могу передумать. И Хенджин берет. Он забывает про остывший чай и клубничное желе, которое осталось на столе, и поднимает Феликса на руки. И то, как легко он это делает, заставляет Феликса сжаться и почувствовать жар внизу живота. — Если ты издашь какой-то шум и Джинхен проснется из-за этого, я оторву тебе голову, — злобно бубнит омега в темную макушку. Альфа пускает смешок в его шею и там же оставляет мокрый поцелуй, слабый ветер по которому потом пробегает холодком. Дверь в соседнюю спальню, где альфа обычно ночевал, открывается. Омега не понимает, как стремительно все случается, но он уже лежит на постели, покрывается мурашками из-за прохладного белья и смотрит альфе в глаза. Горячее и крепкое тело прижимается сверху, Хенджин близко настолько, что Феликс может ощутить его теплое дыхание на своих губах, и ему это нравится. Ему нравится то, как Хенджин дышит с особой тяжестью, то, как медленно и аккуратно водит ладонями по изгибам, независимо от бурлящего в крови желания, и то, как смотрит: с огнем, вниманием и заботой. И благодаря ему Феликс впервые за долгое время чувствует себя любимым и желанным, обычным омегой, жизнь которого не крутится вокруг одного только ребенка. — Может, ты меня уже поцелуешь? Или мы обойдемся без этого? — Феликс вздрагивает, когда большая ладонь пробирается под его футболку, и совсем немного выгибается, прося Хенджина погладить его. Конечно, он не менее голодный и желающий — столько времени провел один, не ощущая на себе ни альфьих губ, ни рук. — Поцелую, — негромко, но твердо говорят в ответ. Хенджин улыбается, трется кончиком носа о бледную шею и обнимает Феликса настолько крепко, насколько это вообще возможно. Кажется, что внутри что-то даже хрустит, но Феликс чересчур возбужден, чтобы думать о боли. Он запускает ладонь в Хенджиновы волосы, тянет его к своему лицу и все равно останавливается в сантиметре от губ с лукавой улыбкой. Потому что Хенджин сказал, что поцелует сам. И Хенджин его целует. Это первый раз, когда они целуются вот так, и Феликс, будучи подростком, мог думать о том, что это произойдет где-нибудь на их свидании, когда Хенджин снова решится проводить его до дома. Они остановятся у подъезда, и Феликс, приподнявшись на носочках, притянет Хенджина к себе, а потом они неловко столкнутся зубами и обслюнявят подбородки, но зато будут счастливыми. Но это было в мечтах шестнадцатилетнего Феликса, а сейчас ему двадцать пять и он целует Хенджина впервые. Это совсем не так, не там, но с тем. С Хенджином, которого он любит и желает всей душой и всем телом, чувствительным и умоляющим. Щекочущая острота феромонов вытаскивает Феликса из мыслей, и он опускает взгляд вниз, к своим штанам, до края которых дотрагивается Хенджин. Хочет и знает, что может, но не снимает и ждет разрешения — вот такой Хенджин хороший. Феликс кладет свои ладони сверху, и они стягивают штаны и белье вместе, продолжая целоваться даже сейчас, когда это не очень удобно. Собственные феромоны Феликс находит особенно крепкими, и от них у него слезятся глаза. — Даже потеряв столько времени, я все равно не жалею об этом, потому что сейчас могу увидеть тебя таким, — альфа обхватывает худые ноги руками, сжимает их, затем целует тазобедренные косточки, и его голос лишь выдает желание — глубокий и низкий. Омега смотрит на него с замиранием сердца. — Каким? — Моим. На самом деле омега всегда принадлежал ему. Когда Хенджин освобождается от черной майки и сбрасывает ее на край кровати, Феликс закусывает губу. Еще чуть-чуть, и они будут полностью голыми. Неужели это происходит в реальности? И если поначалу Феликса било дрожью от одной мысли о том, что они наконец-то сделают то, что должны, то сейчас он чувствует себя неумелым зажатым подростком, хотя девственности лишился еще в восемнадцать и вроде бы уже не должен вести себя так. — Такое ощущение, словно у меня первый раз, — он начинает тараторить и волноваться неизвестно из-за чего и боязливо приоткрывает глаза. Лицо Хенджина находится всего в нескольких сантиметрах, подсвеченное контровым светом, а большой палец гладит дрожащие губы. — С альфой, который готов носить тебя на руках? Да. Насчет остального уже не знаю. — Правда готов? — Я никогда не заставлял тебя сомневаться во мне. — И не заставляй. — Не заставлю, Феликс. Теплые губы прислоняются к виску и следуют к шее. Хенджин умело целует там, где Феликсу хорошо и где он отзывается особенно резко. Как можно наугад попасть по всем эрогенным зонам? Феликс не знает, но, может быть, дело в том, что они с Хенджином идеально друг другу подходят. — Только с презервативами. Вдруг я какой-нибудь заразный. Я не проверялся. Хенджин отвлекается от поцелуев, и его непонимающий взгляд пригвождается к Феликсовым глазам. — Не говори глупостей, никакой ты не заразный. — Я не знаю, где еще побывал тот член, прежде чем побывать во мне, поэтому давай не будем рисковать, — Феликс выбирается из объятий и перекатывается с середины кровати на край, чтобы дотянуться до тумбочки. Обычно они с Енсу занимались сексом в этой комнате, чтобы не разбудить Джинхена. — Они не моего размера, — кивнув на протянутую пачку презервативов, говорит Хенджин. Феликс терзает нижнюю губу и обнаруживает, что это действительно так. У Хенджина больше. В соседней комнате раздаются шорохи Джинхена, который переворачивается с одного бока на другой в своем манеже. — Там должны быть другие... Для узла, — стянув с постели одеяло, омега оборачивает его вокруг себя, и уходит в свою спальню. Сердце неприятно колотится о ребра, дыхание сбивается. Омега заглядывает в манеж, проверяя сына, и садится на корточки рядом с кроватью. На секунду он думает, что погорячился и поторопился, но, когда возвращается к альфе, который тянет его в объятия и ласково, с любовью гладит по спине, все эти мысли отходят на второй план, а потом и вовсе забываются. — Не волнуйся, мы можем не делать этого, если ты не хочешь. — Хочу, — шепчет Феликс, разрывая пакетик презерватива, и отдает его в руки Хенджина, и на лице у того вновь возникает непонимание. — Даже растягивать тебя в презервативе? — Пожалуйста, просто сделай это и все. Я правда не уверен, что я не... — Хорошо-хорошо, — Хенджин снисходительно улыбается и прижимается к Феликсу снова. Один палец, собрав естественную смазку, медленно проскальзывает внутрь, но альфа продолжает наблюдать за омежьим лицом и его реакцией с довольной ухмылкой. — Очень тепло. — Там всегда тепло. У всех. Хенджин смеется — ему ли не знать, — и его губы мажут по вспотевшему виску Феликса, а после наконец ложатся на губы. И Феликс не замечает ни второго, ни третьего пальца, потому что ему очень нравится целоваться с Хенджином и он больше не переживает — понимает, что в этом нет смысла и что все пройдет хорошо. Хенджин помнит, что у него давно никого не было, и мысль о том, что он так осторожен и внимателен, когда они безумно друг друга желают, разбивает Феликса вдребезги. Он смотрит на то, как Хенджин надевает презерватив и уже готовится пристроиться ближе, и вдруг упирается подрагивающей ладонью в грудь. — Подожди, я хочу по-другому. — Как? Феликс сглатывает и тяжело дышит, подгоняемый внезапным желанием оказаться в позе, в которой он обычно сексом не занимался. Он валит Хенджина на спину и залезает на крепкие бедра сверху, совсем немного трется о возбуждение и видит вспышку острого желания в глазах напротив. В своих собственных, если бы это было возможно сейчас, он бы нашел такую же. — Пожалуйста, возьми меня вот так. Хватает нескольких секунд, чтобы Хенджин додумался и осознал, а затем, устроив ладони на круглых ягодицах, начал входить. Феликс стягивает свою футболку и кидает ее к чужой майке. С непривычки тело прошибает болью, и он задерживает дыхание, закрывает глаза, чтобы привести себя в норму. Это ведь по-новому: Хенджин его третий сексуальный партнер, но первый альфа, вызывающий в груди столько трепета и щемящего желания. Перед ним нельзя облажаться — вот что приходит в пустую голову. Феликс хмурится и думает, а почему это нельзя? Это же Хенджин, это альфа, которого он так тесно знает больше десяти лет, это альфа, с которым он прошел через многое. Важнее показать себя настоящим — простым омегой, давно забывшим о том, что такое сексуальная близость и любовь. — Прости, прости… — рассеянно шепчет Хенджин, целуя в плечо. Феликс кивает ему — плевать на боль, она даже приятная, желанная. Наконец быть настолько близким с любимым альфой — это самый радостный момент за всю его жизнь после, конечно, рождения Джинхена. — Ты великолепный, я так… — Я тоже, Хенджин, я тоже люблю тебя, — договаривает за него Феликс. Хенджин поднимает взгляд, встречает его улыбку и улыбается ответно. Ладони плавно скользят к талии, надавливают на спину, и Феликс тряпичной куклой падает в объятия своего любимого альфы. Ему просто нужно некоторое время, чтобы привыкнуть. Но даже с этим саднящим дискомфортом так хорошо и приятно, потому что Хенджин оставляет нежные поцелуи на левом плече и потирается кончиком носа о пахучую железу. — Болит? — Нет. — Врешь. Омега закусывает губу и, неоднозначно пожав плечами, прислоняется к альфьему лбу. Так близко, можно ощутить щекочущее дыхание на вспотевшей коже. Кончики пальцев прогуливаются по развороту широких плеч и задерживаются на щеках, когда омега приподнимает лицо альфы и аккуратно целует его в губы. Так он просит двигаться. Хенджин снова бормочет что-то похожее на «люблю», и Феликс тихонько стонет ему в губы, хотя хочет стонать громче, однако стены в квартире тонкие и сын спит в соседней комнате. Остается сжимать крепкие плечи и закусывать губы каждый раз, когда стоны непроизвольно слетают с них. Хенджин тоже помогает: заглушает их поцелуями и своим шумным дыханием, пока его ладони, слегка влажные от пота, рисуют известные одному ему узоры на спине. Феликсу не нужно просить Хенджина быть быстрее или медленнее, Хенджин будто интуитивно находит правильный темп, от которого Феликсу приятно и хорошо. Ему хорошо и от пухлых мягких губ, которые бесконечно долго и иногда больно целуют его в губы, и от горячего кончика языка, водящего по влажной шее, и от рук, и от размера, к которому Феликс непозволительно быстро привык. Он старается ритмично двигать бедрами, но все-таки устает, и тогда Хенджин одаривает его улыбкой и принимает сидячее положение. Грудью Феликс чувствует грудь Хенджина, и в ней быстро и отчетливо бьется сердце. — Ты хочешь с узлом? — бормочет альфа в плечо. Кожа покрыта потом из-за духоты, жары и активности, а дыхание так близко только усугубляет положение. Аромат корицы в феромонах проявляется четче. — Нет, я не смогу его принять, пока рано. — Значит, ты не мазохист. — Дурак, — шепчет омега через судорожный выдох и тянет уголки губ вверх. — Ты меня так раздражаешь, — он останавливается, чтобы взглянуть альфе в лицо и увидеть на нем усмешку. — Но ты меня любишь. — Конечно, мне некуда деться. Потом еще один стон приглушается ладонью. Феликса возвращают в прошлую позу, и сиреневое покрывало липнет к его мокрой спине, а растрепанные блондинистые волосы путаются на лбу, но это не мешает Хенджину любоваться и повторять: «Ты очень красивый». И впервые за несколько лет он получает действительно сильный оргазм, вжимаясь в Хенджинову грудь своей грудью и губами в его губы. Следы от хватки длинных пальцев белеют на бедрах, и Хенджин кончает следом — низкий протяжный стон звучит Феликсу в плечо. Губы изгибаются в блаженной улыбке. Феликс смотрит на работающий кондиционер в углу комнаты и не обращает внимания на Хенджина, который слезает с него и уходит из комнаты. Удивительно, но Феликс не испытывает ни отвращения, ни раздражения — он полностью спокоен и, возможно, хочет немного поплакать, но даже не от грусти. — Пойдем мыться, — говорит Хенджин, севший рядом. Феликс переводит на него взгляд, пробегается по влажному телу, останавливается на уставшем лице, а затем молча перебирается на колени к своему альфе, который тут же принимает в объятия. — Что такое? — спрашивает Хенджин, нежно чмокнув Феликсов висок, и Феликс отрицательно мотает головой. Ничего. Он всего лишь хочет помолчать. Тогда Хенджин похлопывает Феликса по спине, еще некоторое время укачивая в объятиях измотанное голое тело, и, обняв еще крепче, поднимается с кровати, чтобы отправиться в ванную.***
— Ляжешь тут? — уже помытый и переодевшийся, Феликс отодвигает край тонкого покрывала рядом с собой, когда Хенджин возвращается из ванной. Джинхен больше не просыпался и никого не тревожил, а это значит, что он не проснется еще до утра. — Ох, это такая честь — уснуть в обнимку с тобой, — Хенджин подавляет смешок внутри и заглядывает в манеж, обнаруживая малыша, распластавшегося в позе звезды. Он поправляет съехавшее одеяло и перегибается через край манежа, чтобы погладить Джинхена по голове, и после все-таки ложится рядом с Феликсом. — Когда такое последний раз было? — До того, как я начал встречаться с Енсу. Феликс отворачивается к манежу, и Хенджин мягко обнимает его сзади. На поцелуи, ложащиеся на шею и плечи, омега реагирует ленивой улыбкой, а на поцелуй, пришедшийся по загривку, — прикусыванием губы. — Проведешь со мной течку? — Планируешь слезать с таблеток? — Я уже пытаюсь. В последнюю течку принял всего одну. — Это чудесно, — альфа зевает рядом с ухом, и его ладонь сползает с омежьей талии на мягкий к низу живот — течка наступит примерно через неделю. — Но нам надо сдать анализы на венерические заболевания. Точнее, тебе. Я здоров, проверялся где-то месяц назад. Если что, мне не противно, я просто... — Я понял, Хенджин. Я ничего тебе и не сказал. — Вот именно, ты только молчишь. Феликс вздыхает и поворачивается к Хенджину лицом. — Я хочу спать и я устал весь день успокаивать Джинхена, поэтому я молчу. — Прости, — губы Хенджина вздрагивают в печальной улыбке, и некоторое время он гладит Феликса по щеке, в темноте вглядываясь в его полуприкрытые глаза. — Хочешь я возьму завтра выходной? Я же типа босс и могу не появляться в офисе целую неделю. — Хочу. Будешь весь день следить за Джинхеном, а я пойду гулять, «отец». Хенджин раскрывает рот и хмурит брови. — Эй, мы так не договаривались. Но он, конечно, берет выходной и действительно проводит весь день в компании активного Джинхена, пока Феликс гуляет по городу, ест пышные оладьи с бананом в какой-то кафешке, встреченной по пути, и даже забегает в салон красоты, чтобы обновить блонд и подравнять кончики.