Тепло наших тел

В новой жизни майор Джек Краузер любил смотреть на спокойные воды озера. Ему нравилась тишина. А еще — знание секрета, что таится в мутной глубине. Раз-другой-третий в неделю он наблюдает, как пустоглазые ганадос чудом не забывшие, как управляться с лодками, подкидывают хозяину озера свежий корм. Изувеченные тела, что не приняли великий дар. Просто — случайные люди, забредшие в эту глушь. Сегодня — ошметки тела полицейского, которые крестьяне методично разделали в комнатушке за лодочным ангаром. Но сегодня майор Краузер стоит на хлипких деревянных мостках не ради сельских пасторалей.        Майор следил за Леоном Кеннеди с момента прибытия в деревню. Язвительно усмехнулся на новость о том, что агент действует в одиночку. Чертов дурак. Идеалист. Обзавелся мускулами и новым мрачным личиком, а внутри — все такой же. Разочарование. Сегодня Джек, спаливший за собой все мосты, чувствует лишь разочарование. Любой, кто столкнулся с ганадос, остановился бы. Потребовал подкрепления. Поддержку с воздуха, спецотряд. Но не этот. Конечно, время не ждет — поди с драгоценной дочкой президента случится неладное? Джек дергается, когда мутант выпрыгивает из воды и утлую лодку с маленькой фигуркой скрывает скользкое тело гиганта и вода. А потом — выдыхает с облегчением. Кеннеди жив и сражается. Старый шрам тянет — Леон должен выжить сейчас. Его жизнь не достанется хозяину озера, мать его. Кеннеди принадлежит майору Краузеру. У майора Краузера — большие планы. Посмотреть, как расширятся в удивлении эти мрачные голубые глаза. Посмотреть боевые навыки поближе. А потом насладиться тем, как легко острое лезвие войдет в эту белую шею. Или связать — и дождаться перерождения. Он еще не решил, чего жаждет больше. Посмотреть на алую кровь, бьющую фонтаном из вены. Или посмотреть, как плага покорит этот упрямый разум и волю навсегда. Кеннеди станет холодным трупом. Станет мертвой тенью — последний из его отряда. Или станет марионеткой — покорным рабом паразита. Тот и другой вариант — сладкий и желанный. Точка в истории, что тянется два долгих года злобы и ненависти. Бурные воды окашиваются багровым. Озеро осиротело, осталось без повелителя, и теперь на волнах качается лишь пробитая в паре мест лодка, в которой ссутулился в изнеможении Кеннеди. Что же, можно встретиться и здесь. Сейчас убийство будет легким — Кеннеди явно устал. Майор Краузер щурится — видит неладное. Ах, да, плага. Пользуется изможденностью тела в схватке и решает показать себя. Судя по реакции Кеннеди — впервые. Агент еще не знает, чем его одарили против воли. Кеннеди свешивается через борт, содрогается в рвущем легкие кашле — да, Джек знает. Это неприятно. Джек видит слипшиеся мокрые волосы, что почти касаются воды. Он даже видит темно-бордовое на черной перчатке. Кровь из рвущихся сосудов и мелких вен, ведь растущей плаге нужно место в организме. Леон все кашляет и кашляет, дрожит, трясется — и в какой-то момент Джек думает, что бьющаяся в судорогах фигура упадет за борт. И вновь непроизвольно делает шаг к мутной воде. Леон силится подняться, дотянуться до кормы — завести мотор. Все такой же упрямый. И это упрямство сведет его в могилу. Давай, Кеннеди. Я жду тебя. А потом — даже на этом расстоянии Джек видит все до мелочей. Посиневшие губы. Потерявшие фокус растерянные голубые глаза. Леон царапает грудь руками, будто чувствует плагу, выгибается так — что Джек почти слышит, как хрустят кости — и падает на дно лодки. И уже не встает. Не встает, отпечатавшись на сетчатке тонким сникшим силуэтом. Майор Краузер думает, что Леон Кеннеди — из тех немногих, кто страдает красиво. Джек не эстет, но планирует насладиться видом.        Он лениво прикидывает, куда лодку вынесет течением — чуть дальше, к заболоченному берегу. Что же, можно встретиться и там… Джек чувствует, как тянет старый шрам кривой улыбкой. Водит плечами, разминает пальцы — один за другим. Впервые за долгое время кровь играет в его венах.        А потом майор замирает. Лодка все ниже в воде. Почти по борта. Пробоина на носу, на корме — и вода уже плещется внутри, омывает бессознательное тело. Если бы Кеннеди был в сознании — завел бы мотор и лодка успела бы доплыть до берега. Так — он обречен. Тонкий голос в сознании говорит Джеку — оставь его. Пусть утонет. Пусть успокоится в темной глубине. Это — гуманно, более гуманно чем то, что ждет этого идеалистичного мальчишку. Но этот голос быстро замолкает. Никогда. У Джека отобрали все — его парней, здоровье, чертову службу в армии, все — но Кеннеди принадлежит только ему. Он срывает с себя бронежилет, который таскает больше по привычке, ведь защита ему больше не нужна. Перед глазами маячит лишь тонущая хлипкая посудина и едва заметная глазу скрюченная фигура на дне — пятно светлых волос, белый абрис изможденного лица, закрытые глаза в серых тенях. О, нет. Джек Краузер хочет посмотреть в эти глаза еще раз. Послушать голос. Понаблюдать за движениями. Оценить и уничтожить. Он прыгает в воду.        Вода обдает ледяным холодом и затхлой вонью стоячего озера, что полнится лишь дождями, а еще — кровью да трупами. Джек плывет, мощно, профессионально, загребая руками широкими взмахами — почти не поднимая лицо сделать вздох. Если бы не плага, он не успел бы. Снова — опоздал, как тогда, к своим парням, гибнущим один за другим в огне и предательстве. Но к этому, последнему и лучшему из всех — он успеет. Пусть для того, чтобы убить после. Он успевает — через лодку перехлестывают волны, она кренится, скрывается под водой — он видит в мутной воде ореол разметавшихся волос, бессильные руки, видит, как вода заливает бледное лицо — и хватает Кеннеди за лямки бронежилета, взваливает себе на грудь и шепчет, задыхаясь, не понимая что и зачем: — Ты не сдохнешь так, мальчик. Ты мой… Он торопится обратно — в воде не проверишь, жив Кеннеди или нет, но его плага царапает позвоночник, довольно урчит — она чувствует, что в бессознательном теле еще есть жизнь, подсказывает, что там, за грудной клеткой — бьется сердце носителя и нервно ворочается паразит, почуявший высшую форму себя в майоре Краузере. Не смей умирать, Кеннеди. Не смей… Бьется в голове настырным стуком, в такт гребкам. Джек гребет одной рукой, прибегает к помощи плаги — а второй прижимает к себе вялое тело, что кажется таким легким — и в то же время тянет ко дну неподъемным грузом воспоминаний и потерь.        — Не смей умирать, — рычит он, когда выкидывает Кеннеди из воды и тащит по трухлявому дереву в комнатушку за лодочным сараем, туда, где часами раньше умер испанский коп. Там еще стоит железистый запах крови, а стол и половицы испещрены багровыми пятнами. — Не смей… — он кидает беззащитное тело на пол и склоняется над синюшным лицом. Плага подает сигнал тревоги — Джек прижимается ухом к груди, облепленной мокрой майкой и сам едва слышит сбивчивый, нитевидный пульс сердца. Паразит в Кеннеди дергается, пытается запустить легкие носителя, но он еще слишком мал и слаб. Не получается. — Твою мать, — Джек подхватывает под живот мальчишку и это так похоже на чертов Хавьер, когда они с Леоном попали в бурное течение. Он вытащил Кеннеди — потряс, заставил выблевать воду, а потом отворачивался от чистого сапфирового взгляда, полного немой благодарности. Майор уже тогда был отравлен злобой и ненавистью, хоть краем сознания и понимал, что личной вины Кеннеди в гибели отряда нет. Тогда — ему еще это было важно. Он переворачивает Кеннеди лицом вниз, задумывается на секунду — а потом принимает решение. Челюсть под его пальцами удивительно нежная наощупь, хоть кончики пальцев и колет едва заметная щетина. Он надавливает на точки под челюстью, на шее и останавливает взгляд на приоткрывшихся бледных губах. Сует пальцы в рот — удивительно теплый, горячий, ведь сам Леон — ледяной, как остывший труп, — надавливает на основание языка, и добивается результата. Кеннеди рефлекторно тошнит и его пальцы омывает пахнущая болотом вода из озера. Мальчишка кашляет, вяло, едва слышно и вновь замирает в его руках, окоченевший и неподвжный. Мало. — Ты не умрешь так, — шепчет Джек и снова принимает решение. Сдавливает челюсть, оставляя рот открытым — набирает полную грудь воздуха и выдыхает. Искусственное дыхание. Интимно — но не интимнее совместной ночевки в палатке или мытья в одной душевой. Губы Леона — мягкие, как и мокрые волосы, как и бессознательное тренированное тело сейчас. Очень мягкие, как те редкие взгляды, что кидал на него мальчишка-стажер из-под длинных ресниц, заставляя майора Краузера думать — что это? Просто характер, глубоко запрятанный в молчаливом потерянном мальчике? Или чертово кокетство со старшим офицером? И майор Краузер злился на себя — за то, что эта чушь казалась важной. Как и сейчас — он злится на себя за то, что отмечает — эти губы не противны ему, нисколько. Да, запах тухлой воды из озера, привкус болезни и ила, а еще — невесть откуда взявшаяся сладость. Он делает искусственное дыхание профессионально. Два выдоха рот в рот. Непрямой массаж сердца. Снова — два выдоха. А потом, когда чувствует плагой и видит результат — эта сладость толкает его прижаться к приоткрытым мокрым губам еще раз. Долго и уже бесцельно. Просто почувствовать жизнь в этом усталом изможденном теле. И почувствовать себя — живым.        А потом ему становится хорошо. В первые за эти годы, когда он удостоверился — пусть слабо, но Леон дышит. Хрипло, прерывисто, но дышит, и это глупое идеалистичное сердце бьется увереннее. Он приникает к груди и слушает еще сбивчивое, но четкое тук-тук-тук. Он облизывает губы — и ощущает всю ту же загадочную сладость. А потом отшатывается в отвращении. — Какого черта ты делаешь, Джек? — поднимается на ноги, хочет уйти, бросить Кеннеди приходить в себя самостоятельно, но останавливается. Эта комнатушка — ничем не защищена, хлипкая дверь, разбитые окна. Темнеет, и кровожадные порождения плаги становятся агрессивнее. Они могут причинить вред Кеннеди. И отобрать его у майора Краузера вновь. — Нет, пошли на хер, — цедит Джек в сгущающуюся тьму и остается.        Он ощупывает вялое тело — сломанных костей и вывихов нет. А потом — просто оглаживает руками тонкую ткань футболки, облепившую так возмутительно четко каждую мышцу. Он злится на себя за то, что обращает внимание — Леон в отличной физической форме, что это — его, майора Краузера заслуга, за мысли о том — что хоть что-то в этой чертовой жизни он сделал хорошо. Вернее — вылепил из сутулого оглушенного мальчишки отменного солдата. Пусть сейчас — обреченного на смерть. Он говорит себе, что должен послушать дыхание — склоняется к бледному лицу, но его губы вновь касаются чужих. Сладость. Ты говорил ему, что он — твой. И вот сейчас — ты можешь сделать с ним, что угодно. Ты можешь взять нож и испортить это миленькое, несмотря на новое, мрачное и ожесточенное выражение, — личико. Изрисовать алыми линиями скулы, лоб, губы, позже — спуститься ниже и срезать эти черные тряпки, что мешают раскрасить красным безвольное тело. Джек откидывает мокрые волосы со лба и усмешка кривит его губы. Воспоминания. Рекрут Кеннеди и его прическа. Твою мать, сколько шуточек и переглядываний. В армии не приняты длинные волосы, а Леон — он не армейский, ему было можно. Джек тогда думал, что Кеннеди не стрижется из упрямства — чтобы не думали, что бесконечные «принцесса» да «девчонка», да «эй, блондиночка» сломали его. Упрямец. Ему, подмерзшему в холодной воде, вдруг становится тепло. Тепло от воспоминаний, тепло от обморочного тела рядом, тепло от влажных светлых волос и хорошенького личика, за которое «принцессе» тоже доставалось. — Спящая красавица, — шепчет Джек, пытаясь разобраться в вихре неожиданных эмоцией и желаний. Он не думал, что сможет чувствовать так — снова.        А Кеннеди… Джек понимает, что плоская рельефная грудь дрожит под его ладонью. Как и весь Леон. Он слышит даже стук зубов. Дерьмо. — Никуда не уходи, малыш. Мы еще не закончили, — кидает Джек насмешливое хрупкой фигуре на полу и уходит искать дрова для камина. На его губах — та же сладость. А еще, несмотря на издевку, он — торопится в поисках, злится — это не подходит, это — мокрое, гореть не будет, вот — это неплохо. Он присаживается на корточки и разводит огонь, а его ладонь нет-нет и ложится на ледяной лоб мальчишки, трясущегося под боком как больной щенок.        Через полчаса заброшенная комната становится уютнее. В камине трещит и искрит горящее дерево, и лицо перед ним теряет острые очертания одержимого идеей спасения невиновных усталого лица. Темный свет пламени делает линии мягче — и специальный агент Кеннеди становится похож на то, старое фото, что за каким-то чертом до сих пор хранится в рюкзаке, оставшемся в лагере на острове. Джек вновь видит юного мальчишку, попавшего в его руки слабеньким, неумелым — но отчаянно смелым и упорным. Лучший ученик, которому суждено погибнуть от руки учителя.        Их мокрые вещи аккуратно развешаны у огня. Джек лег на бок, подтащил к себе дрожащее тело и прижал к груди. — Все, что угодно, чтобы хорошенький мальчик чувствовал себя особенным, — шепчет он в ухо, заправляет влажную прядь и пальцы наталкиваются на пластик. А, коммуникатор. Вот и вся помощь от ебучего правительства — своему лучшему агенту. Джек долго крутит пищащий наушник в пальцах. Кто-то, сидя в уютном офисе, пытается дозваться до агента Кеннеди. А потом — сжимает пальцы и через минуту обломки оплавляются в пламени.        А потом Джек замечает, что бездумно гладит мягкие волосы, что щекочут его подбородок. Они лежат рядом. Слиплись мокрыми телами в одно — как утомленные любовники после страстной ночи. От них обоих пахнет стоялой водой, наверняка — тиной, рыбой, осенью и увяданием. Что-то толкает его зарыться носом в светлые волосы и глубоко вздохнуть — и он различает едва заметный запах из другого мира. Волосы Кеннеди пахнут все тем же шампунем, который новичок выписывал в военторге, простенький, с ароматом мяты. Джек вспоминает тех придурков, которые решили подшутить над парнишкой — и завалили ему койку дурацкими девчачьими примочками для волос, какие-то маски, спреи… И то, как Кеннеди одним движением смахнул барахло с одеяло на пол, поджал губы и нахмурился. А сейчас — Джек обводит пальцем — брови к переносице постоянно, уже и морщинка появилась. А в остальном — личико гладкое, еще юное… Он скользит пальцами ниже, по ключице, к плоскому рельефному животу и едва заметной дорожке светлых волос. Он уже видел Кеннеди голым — но никогда не касался так близко, так интимно, не опасаясь за субординацию, не думая о осуждении или о том, что поймает на себе настороженный взгляд новичка.        Интересно, этот ребенок еще сохнет по продажной азиатке? Забавно, ведь она тоже здесь — отрабатывает заказ. Джек отчего-то злится, представляя, что Кеннеди встретит эту сучку. Будто эта чушь — имеет значение сейчас. Сейчас имеет значение другое. Например, мягкая гладкая кожа, там сям уже порченная шрамами. Джек злится — Кеннеди не бережет себя, рискует зря, подставляется — и это молодое тело уже может дать фору любому ветерану. Тот, старый шрам, на плече. Джек прижимается губами к шершавому участку и шепчет: — Отдыхай, мой мальчик. Набирайся сил. Тебе предстоит много интересного. Например, ты узнаешь, что майор Краузер жив. Майор Краузер тебя убьет… — и сам не верит себе. Или верит. Он понимает, что при звуке его имени грудь под ладонями начинает вздыматься чаще. Приходит в себя? Рано. Плага не позволит — она гасит сознание, дает телу отдохнуть. И сейчас Джек чувствует, как его паразит удовлетворенно гудит в глубине тела, под кожей — чует младшего собрата рядом и тянется к нему. Наконец, тепло его тела помогает — и Кеннеди перестает дрожать.        А после — Джек слышит сбивчивый, тихий стон-всхлип. Видит трепещущие ресницы. Видит язык, скользящий по бледным губам. Пить — подсказывает ему плага. Он осторожно встает, оставляя Леона на полу. В теплом свете огня это тело удивительно красивое, точеное, в то же время — будто надломленное, хрупкое, как фигурка из тончайшего стекла. Он устраивается рядом, заваливает послушную куклу себе на грудь и приставляет к губам горлышко фляжки. — Ш-ш-ш… не торопись… — плага в Леоне заставляет тело чувствовать жажду и действовать. Мягкие губы жадно приоткрываются — Джек наклоняет флагу и смотрит, так близко, как мелькают белые зубы, как губы смыкаются вокруг горлышка, а потом — горло дергается, и Кеннеди делает большой глоток. Кашляет — Джек отводит фляжку подальше. — Не торопись, Кеннеди, — и это твою мать звучит так же, как тогда, на базе, на тренировке. И Кеннеди спящим сознанием слушает его — лишь тоненько, едва слышно скулит. — Пей, — он снова не отрывает взгляд от мягких губ, по-младенчески посасывающих горлышко. Прозрачная вода льется с уголков губ и стекает на блестящую в свете пламени грудь. — Молодец, — бормочет Джек и убирает флягу. Вытирает воду с подбородка. А потом долго смотрит на огонь и баюкает осколок своей прежней жизни на груди. Он чувствует кожей влажное касание горячих теперь губ и это приятно тревожит разум.        — Кеннеди… Кеннеди… — хрипло напевает он и сам не замечает, как злость и насмешка уходит из голоса. Остается тихий упрек и мутное смущающее чувство. Сейчас они — вдвоем. Майор Джек Краузер, командир отряда спецназа — и неловкий отчаянный новичок Леон Кеннеди, который снова попал в беду.        В комнатке становится жарко, и Леон в его руках — раскаленный, горячий до одурения. Он видит каплю пота, медленно ползущую от края светлых волос вниз, по виску. Его руки заняты — он обнимает Леона через грудь, и остается лишь снять эту каплю губами. Пот должен быть соленым, но на его губах вновь поселяется эта странная сладость.        — Кеннеди… Кеннеди… — напевает Джек, как колыбельную. А Леон вдруг шевельнулся в его руках, слабенько, но отчетливо. Заглядывает в беззащитное в обмороке-сне лицо. Видит, как затрепетали ресницы в попытке стряхнуть оцепенение плаги. Видит узкую полоску белого, вглядывается — и рассматривает пульсирующую черную сеточку сосудов. Еще незаметно. Но плага развивается, вживается, растет. Пройдет ночь — и если Кеннеди останется жить, паразит расцветет в этом подтянутом теле и овладеет им. Овладеет…        Он видит мутно-голубое под дрожащими ресницами. Леон не видит его, нет, но Джек оглаживает ладонями скулы, царапая нежную кожу мозолями. — Кеннеди… — шепчет в самые губы и вдруг видит попытку ответить. — М…м…м…о… — неужели? — Д…ж… И слабенькую, едва заметную улыбку. Его сердце сжимается и оглушает грохотом пульса в ушах. Ему становится жарко — от огня, от стройного молодого тела рядом, от вида согретых оранжевым цветом пламени плеч, рельефной спины, маленьких поджарых ягодиц. Его пьянит сонная сладость этих губ и призрак улыбки.        Джек просто должен избавиться от жара в теле. Простым и понятным способом. Он устраивает Леона удобнее — для себя. Изворачивается, пристраивается — он хочет взять и слабость губ, и насладиться беззащитным бескостным телом. — Кеннеди, — шепчет он в приоткрытые губы и долго облизывает, проходится языком — по верхней, по нижней. Сладко. Этот безвольно приоткрытый рот не сопротивляется — и его язык вылизывает шелковую изнутри щеку, играет с чужим языком, позже — прикусывает легко, но до крови, нежную кожу. Кровь Леона тоже — сладкая. Он оглаживает поджарые бока, сжимает и перекатывает между пальцами твердые маленькие соски. Это забавно — сейчас он всевластен над этим телом. А еще плага настырно шепчет ему — и он не может отличить, правда это или самообман, — что телу Кеннеди нравятся его руки. И всегда нравились, ведь не зря он замирал испуганным олененком в его захвате, прятал глаза, дышал так часто… — Маленькая сучка… — шепчет он и прикусывает тонкую кожу ключицы. — Ты кокетничал тогда со мной? — Сопротивляйся, — хрипло смеется, приподнимает вялое тело за плечи — но светловолосая голова бессильно откидывается назад. — Намек понят, — усмехается Джек в услужливо подставленную шею, и целует, кусает, зализывает наливающиеся темным пятна. Кеннеди везде — сладкий. И эта сладость заставляет его пристроится к белым ягодицам, терзать нежную кожу, скользить шершавыми пальцами вдоль ложбинки, раздвигать и разглядывать сокровенное место. — Знаешь, Кеннеди, многие думали, что ты чья-то шлюха… — он облизывает ладонь и ласкает себя, трется меж белых ягодиц, заглядывает в глаза — приоткрытые, расфокусированные — да, сейчас плага контролирует мальчишку. Она еще слаба и спрячется, когда он придет в себя. А сейчас — время Джека Краузера. — Но я знал, что ты — чистый мальчик. Стеснительный, замкнутый… — Джек касается застывшей на губах пьяной полуулыбки. Обводит контуры указательным пальцем, нажимает — и губы приоткрываются под напором. Сладкий рот делает пару движений — как ребенок, сосущий пустышку. — Я понял тебя, новичок, — ухмыляется Джек в хорошенькое, чистое лицо. — Мы сделаем это обязательно. Но не сейчас.        Джек Краузер не торопится. Плага подсказывает ему, что времени достаточно. Принюхаться, расцеловать и приласкать. Вглядеться в полуприкрытые глаза и прошептать в ухо: — Леон… — и увидеть вновь, попытку ответить, жалкую, слабую, невнятную, но он знает точно, что значат эти полустоны-полувздохи «м…м.м…ор…» и «Дж…к…» Да. Леон не забыл его. Не вычеркнул, как лишний незначащий кусок прошлого, наряду с сотней таких, как он — простых солдат, без допуска и полномочий, как очередного инструктора — имена которых рекрут Кеннеди путал и забывал раз за разом. Нет. Леон помнит его.        Это тело внутри — такое же сладкое, как и снаружи. Сладость просачивается сквозь поры, сладость обволакивает его в теплом и влажном, в таком тугом и раскаленном, что пробивает пот, капает на гладкую грудь под ним, попадает на приоткрытые губы и Джек слизывает свою горечь с нежного лица. Плага шепчет ему, успокаивая остатки невытравленной совести — ему это нравится, посмотри, он расслаблен под тобой, он принимает все, а это лицо — так безмятежно, и улыбка — посмотри на эту улыбку — ему хорошо. Джек оскверняет своей горечью шелковистую девственную глубину беззащитного тела. — Тебе понравилось, малыш? — едко шепчет в блестящую испариной шею. — Мне показалось, ты как-то вяло реагировал… устал на работе? И смеется. Смеется над собой. Потому что этот секс с спящей куклой — лучшее, что было в его гребанной жизни за последние два года. А потом он прижимает к себе Леона, теперь — не специального агента Кеннеди, не новичка, просто — Леона. Он думал, что уничтожение частицы прошлого спасет его. Избавит от пустоты, бессильного гнева и злости. Но он ошибался. Он нашел другой путь, что бился под коркой мозга с тех пор, как он узнал, кого прислали спасать девку. Он не зря взял с собой на память из старой жизни мертвое и живое. Жетоны убитых солдат — и фото того, единственного, кто еще жив. И будет жить. Леон вновь бормочет несвязное, борется с обмороком и проигрывает. Джек поит мальчишку водой, вновь и вновь разглядывая губы, обхватывающие горлышко фляжки. Гладит блестящие влажные волосы и успокаивает: — Не волнуйся, Леон. Ты со мной. И Леон затихает. Обморок сменяется сном, а вечер — дождливой ночью. Джек осторожно поднимается, устраивает обнаженное тело поудобнее. У него много дел.        Леон с трудом открывает глаза. В висок едва заметно ударяет настырный пульс. Он не понимает, где он — помнит лишь боль, рвущую бронхи, неуправляемый кашель и померкнувшее небо над головой. Ему было холодно, а потом — жарко, очень жарко. И уютно. Он слышал свое имя и чувствовал прикосновения, странно знакомые, силился открыть глаза — но проваливался в темноту. Сейчас он видит маленькую комнатку — прибежище рыбаков? Рыбаков… Он вспоминает. Время. Эшли!.. Дергается — и не может встать. Он снова в ловушке. В мягкой, удобной, не такой, как те выкручивающие руки тяжелые цепи, которыми сковали их с тем испанцем. Нет. Его руки защищены бинтами, сверху — скручены рыбацкими веревками. Он пытается вывернуться — и чувствует сковывающую каждое движение боль. Да, его связал профи — ему не будет больно, если он не будет рыпаться. Но он не может. Он выбьет себе плечо, он вывернется… Он замирает. Он видит перед собой мертвого человека. Майор Джек Краузер. Его губы искажает улыбка — глупая, наивная, детская, как он поймет позже. Ведь он отвык улыбаться, но он видит его, живого — и в сердце трепещет облегчение и радость, ведь он так часто вспоминал… Его обдает ледяным тяжелым взглядом, полным плотоядного довольства. Майор Джек Краузер. Его командир, его инструктор, а сейчас… его разум кипит, он пытается сопоставить и мутная догадка пронзает его затуманенный разум. — Ты… Эшли… это был ты… майор… Шрам, рассекающий поджатые губы кривится. — Ты умный мальчик, Леон. Леон не верит глазам — майор Краузер был для него образцом солдата, пусть иногда — был жесток, требователен, но он никогда не пошел бы на такое… он… Леон вдруг замечает, что он — обнажен и чертыхается. Лишь пах целомудренно прикрыт старой, но чистой тканью. Под головой — любезно подсунутая импровизированная подушка из свернутого бронежилета. Они с майором так часто спали, на вылазках, на земле — согревая друг друга теплом своих тел. Это было стыдно приятно для новичка, а сейчас — сейчас Леон беспомощен, дезориентирован, подавлен. Он уже не новичок, но все также — абсолютно беспомощен перед Краузером. Майор Краузер сидит перед ним на шатком деревянном стуле. Ледяные серые глаза. Мощные руки сложены на груди, а ноги в тяжелых армейских ботинках касаются его согнутых коленей. Леон не знает, что сказать? Что сделать? Эшли… А еще он чувствует странное — тревожное чувство, глубоко в груди нечто чужеродное, иное. Давление, присутствие, тихий шепот. Шрамированные губы улыбаются ему. Холодные глаза прищуриваются — на широком запястье военные часы, те самые, которые майор Краузер тыкал под нос сонному новичку во время внезапных проверок в учебном лагере. — Сейчас полтретьего ночи, — говорит майор Краузер и загадочно улыбается. А Леону становится постыдно страшно. Он читает насмешливое знание в знакомых глазах. Знание о нем, о Леоне. Краузер знает то, о чем Леон не догадывается. А еще — видимо, читает мысли. — Ты все поймешь на рассвете, Леон… — его имя звучит смущающе хрипло, низко и отдается вибрацией за грудиной. Леон сжимает зубы — он слышит извращенную нежность в рычащем голосе. — Утром все закончится… Что-то в нем ликует, тянется к здоровой монолитной фигуре, к этим мускулистым рукам, широким плечам и стальному взгляду. И от этого — еще страшнее. — Майор, — он слышит в голосе ебучую мольбу, а еще — те же нотки, с которым он разговаривал с инструктором тогда, годы назад, когда Джек Краузер был единственным, кто помогал и относился к нему — как к человеку. — Джек… что ты со мной сделал? — его тело ощущается чужим, меняющимся, и это — жутко. — Я? Только приятное, мой сладкий мальчик, — майор склоняется к нему ближе и Леон видит багровые искры в серых глазах. — Я присмотрю за тобой, — обещает ему майор Краузер. Ему становится страшно, но в груди разливается странное спокойствие. — А сейчас мы просто подождем…