"Голос"

Голос в голове, как шум и плеск воды, никогда не прекращался в голове Афемаха, кажется, с того момента, как он впервые почувствовал солёных запах моря, увидел своими большими глазами множество мужских лиц. Голос не был тихим с самого своего появления — он каждый раз врезался в сознание, будто в землю ударяла молния. Громко, пугающе громко, заставляя всё внутри загудеть, а боль тянущими иглами оставаться на висках, которые сколько бы он не тёр — всё равно больно. Царевич Трои. Астианакт. Сын царевича Гектора. Всегда обращался к нему Голос до невозможного громко. Да, имени у этого голоса в голове нет, а если он и назывался как-то, то ему и неважно было. Тот величал себя богом, таким, о которых всегда говорят его дядья на палубе. Жертву одному, жертву другому, помолиться, припадая ниц, и надеяться на попутный ветер, на их благословение — всё и значение богов, что замечал мальчик, наблюдая поначалу за всеми со стороны, а уже после и сам участвуя в мольбе. Но сколько же про них удивительных историй мир запомнить сумел! Каждый бог силён, как бесчисленное множество лучших воинов вместе взятых. Каждая богиня — краше другой, и все прркраснее всех смертных дев на земле. Один их жест — и тут же люди заживут сытно и богато, другой жест — обеднеют, не успев и глазом моргнуть. Всё подвластно им, лишь они знают о чём угодно из любого, даже самого тайного, уголка земли. Но истории про богов Афемах любил точно меньше тех, которых ему слушать не давали. Его отправляли спать тут же, как кто-то вспоминал про величайшего Ахиллеса или Патрокла, дорогого его сердцу человека; как кто-то вспоминал какую-то крепость или царей, не исключая и самого таинственного для мальчика Гектора. Его гнали спать, тревожно смолкая, а ведь так интересно узнать обо всём том, что взрослые так старательно скрывают! И ему удавалось знать об этом, со временем. Всего-то нужно было притвориться спящим, уткнувшись носом в чью-то мускулистую руку и не открывать глаза, переосилив желание хоть на секунду приоткрыть их. И тогда Полит опять уговорит всех оставить его, чтобы не разбудить, даже не подозревая о хитрости. Делал Афемах так не только из-за своего интереса, но и из-за Голоса, что не позволял пропустить хоть самую коротенькую беседу, что обязательно шла с стойким ароматом вина и траурным молчанием после первых фраз говорящего. «Подслушай их, они столько скрывают от тебя!» — всегда настаивал Голос, а спустя время и продолжал: " Они не те, кем пытаются казаться тебе… Ни этот Эврилох, ни выскочка Одиссей, ни особенно «доброшуный» Полит! Добра в жизни нет, знай же, дитя Трои! Они обманывают тебя, желают убить в любой момент, как потеряешь свою бдительность!». Голос говорил об этом каждый день и ночь тоже, лишая Афемаха сна мыслями, что, вот заснёт — и не заметит зловеще сверкающего клинка над собой, или высокую тень с толстой тканью, чтобы задушить его. Поэтому сон всё больше давался с трудом, поэтому он больше присматривался к своим добро-… нет не добродушным. Подозрительным дядьям, что так его и отгоняли, всё переставали говорить о чем-то взрослом, когда он подбегал к ним. Особенно Полит, как заметил и сам Голос. «Вот он, смертный, что больше остальных жаждет твоей смерти! Сам же это понимаешь, ты же умный малый, принц!». Как бы Афемах не старался отрицать это или подумать о таком поведении с другой стороны, он не смог. Всё сводилось лишь к одному. Однажды на костре, с вспоротым брюхом, залитым кровью и вином, может оказаться не только какой-то пойманный жертвенный зверёк, а он сам. И никто не спасёт его, ведь все в команде желают скорой погибели дитя Трои. Пусть принц и не любил истории про богов, он помнил хорошо — боги жалуют хорошие людские жертвы, пусть и редкие. Особенно молодых, каких-то вроде девственников. Афемах один раз спросил о том, девственник ли он у дядей — и они со смехом ответили, что рано ему о таком задумываться, но да, он девственник. Что не обрадовало его. «Раз чувствуешь, что нападение неизбежно — нанеси удар первым. Сделай так…». *** — Я сам отнесу Политу поесть! — Сердито топнул ногой мальчик, протягивая руки к жареной рыбе на огромном пальмовом листе, что держал в своих руках Перимед, желавший подозвать Полита, находящегося вдалеке, чтобы тот забрал свою порцию ужина. — Не уронишь хоть, малыш? — Удивлённо хохотнул он в ответ. — Нет! Не уроню! Дай отнести! — Насупился Афемах, уже ухватившись за край листа, пока Перимед всё же не протянул ему пищу, позволяя отнести её. Он мчался к далёкому силуэту быстро, подмечая, как мечтательно мужчина устремил взгляд на уходящее в воду красное солнце, сидя на белом песке и качая ногой. Тёплый ветер игрался с кудрями на его уставшем лице, от расслабленного вида которого Афемах и сам ощутил, что расслабил плечи и перестал хмуриться. Кажется, Полит что-то тихо напевал, как любил делать каждый раз, как оставался один, словно так разбавляя временное одиночество. — Полит, вот еда, — Принц уселся рядом, протянув ещё дымящуюся рыбу Политу, что с большой радостью принял её и тут же поблагодарил за помощь с привычной улыбкой на своём лице. «Не дай ему одурманить разум какой-то тупой ухмылочкой!». Голос продолжал давить на сознание, как тяжесть небосвода на плечах могучего Атланта, своей надоедливостью больно впиваясь в кожу на затылке. Полит протянул еду Афемаху, чтобы тот тоже не сидел голодным. Но он… — Полит, смотри! Там! — Внезапно, подпрыгнул на месте, заставляя усталость на лице мужчины пропасть за доли секунд, от чего тот встрепенулся, оглядывая горизонт в указанном направлении. — Что? Где же, Афемах? — Полит тревожно мелькал взглядом по сияющей водной глади, но так ничего и нн замечал. — Ну! Вон же! Там! — О чём ты, малыш? С строгим: «Всмотрись получше!», Афемах быстро достал из-под одежды горстку смятых цветков с пленительными яркими жёлтыми лепестками, которые успел собрать ещё ранним утром, когда он с кем-то из команды бродил по лесу, что занимал половину всего острова. «Эти цветы… сильно помогут тебе! Давай же, не медли!». Он мял листья и стебли, пока из них не начал сочиться сок, что тут же попал на рыбу с тупым лицом и смешно открытой пастью, что он тут же легко втёр в мясо, пока Полит вновь не обернулся, хлопая глазами в непонимании, в ожидании ответа от него. — Там… там что-то выпрыгнуло! Большое! Очень-очень! — Он незаметно зарыл лепестки в песок под собой, взмахнул руками, чтобы показать размеры увиденного вдалеке. — А-а… верно, какая-то большая рыба, Афемах! А ты испугался, да? Не бойся — они нас не тронут, — Полит легко потрепал его по голове, вновь впился зубами в рыбу, но когда опять же предлагал её Афемаху, то тот отказывался и лишь в тихом ожидании смотрел, как тот наслаждался едой, мельком облизывался, как сказал бы Эврилох, как довольный кот, которого угостили свежим молоком. Когда же это произойдёт? Что же будет? Принц в нетерпении ёрзал, щурясь, стараясь заметить хоть какие-то изменения в Полите, но попросту не замечал их, вновь обиженно надувал щёки, напрягался. Лишь ближе к ночи он услышал, как дядя выбежал из своего шатра с кашлем и порывистым дыханием, а за ним проснулись Эврилох и ещё несколько мужчин, по его команде принеся бурдюки с водой, чтобы прочистить желудок товарища. Дабы лучше слышать Афемах прижался ухом к шатру: болезненный стон, кашель и звуки того, что Полита вырывало, всё внутри мальчика переворачивало, он даже с трудом проглотил колючий ком, застрявший в горле, когда воображение начало вырисовывать перед глазами мужчину, упавшего и беззащитного пред неизвестной хворью. Его руки задрожали, а в груди как-то кольнуло. Страх ли это за родного человека? «Наслаждение?» Голос будто вогрузил руки на плечи, стал стучать пальцами по ним, а подбородок положил на чужую макушку. «Так и должно быть. Каждый чувствует наслаждение от смерти своего убийцы…» — Голос хрипло усмехнулся. Но Полит не умер. Эврилох с остальными быстро среагировали, смогли спасти его и ни за что не давали обессиленному ему что-либо делать, лишь заставили отдыхать все двое суток, как он восстанавливался. *** «Зажги костёр прямо рядом с ним, чтобы пламя опалило его волосы и лицо, чтобы запах задушил не хуже крепких рук на шее… Уж я помогу, чтобы всё было так…». И Афемах послушно выполнял наставления Голоса, неся огонь на веточке к подготовленному кострищу рядом с вновь уснувшим мужчиной. Полит всё ещё был бледен от хвори, постоянно дрожал, а принцу даже показалось, будто на сухих губах остался цветочный сок, как остаток не забравшей его смерти. Жар от огня чуть оживил болезненные черты лица, Полит даже, кажется, перестал сжимать в руке шкуру, в которую был закутан, как в кокон. Когда повалил дым, то Афемах стал махать рукой в направлении чужого лица, пусть это и не было нужно — ветер, как его верный помощник, медленно окутывал чужое лицо, проникая с едкими серыми языками в его рот и нос, от чего дядя стал более рвано дышать, точно начав задыхаться, но всё не просыпался. Он стал напоминать рыбу, выброшенную на песок — беспомощно открывал и закрывал рот, в надежде, что ему помогут, позволят доживать свой век. А Афемах стал походить на птицу, что лишь чуть поворачивает голову в бок и с голодом смотрит на медленно умирающее существо, доставляя ещё больше мучений своим присутствием. Смотрит, не убивает, но также и не спасает. Бездействием давит на чужую душу, как грудой больших камней, лишь гадая, когда тельце перестанет дёргаться, когда перестанет хвататься за последнюю нить жизни, которую по итогу существо самостоятельно оборвёт. Уголок губы мальчика дёрнулся. Его рука достала из костра одну недогоревшую веточку, имевшую на своём тёмном конце самый крохотный огонёк, который Афемаху доводилось когда-либо видеть. После он медленно поднёс её к упавшим на глаза Полита тёмным кудрям. Даже маленький огонёк может привести к большому пожару, да? Так ведь делали солдаты на войне, заставляя целые поселения гореть, подобно яркому солнцу? «Даже маленький огонёк способен забрать чужую жизнь… верно, да…». — Боги, Афемах, что здесь происходит?! Голос Эврилоха заставил Афемаха подпрыгнуть на месте и случайно выронить из рук догорающую веточку. Он за доли секунд оттолкнул мальчика подальше, засыпал большой костёр песком и следом тряс Полита за плечи, легонько хлопал по щекам, чтобы разбудить его. Пока раскутывал тело, то крикнул кому-то принести воды и ткань — на лице мужчины оказались ожоги. Вместе с ним кричал и принц, ударяя Эврилоха по спине своими кулаками. — Ты всё испортил! Испортил! Испортил! *** «Сосредоточься. Дыши глубоко, не упускай цель из виду. Целиться надо выше того, куда желаешь попасть…» — Лук в его руках был тяжёлым и очень неудобным, но он, даже на своё удивление, сумел натянуть тетиву и был готов тотчас выстрелить прямо в голову Полита или в крайнем случае в его шею, пока он неспешно собирал с куста крупные ягоды. Афемах задержал дыхание, весь вытянулся и прищурился в попытках точно направить острую стрелу. Он, будто сам стал луком, но вместо треска лишь резкие удары сердца. Как скоро на корабле заметят пропажу лука? Как ему избавиться от улик убийства? Как же, наконец, выстрелить? Мальчишка закусил губу, мелькая глазами по Политу, беззаботному и только пришедшему в норму, двигающемуся так медленно и тяжело, подобно лани по лесу, которую ему удавалось видеть лишь однажды, когда он и Полит вышли на охоту на очередном острове и заметили её… Её движения были скованными, слишком медленными, что позволило бы даже самому неумелому охотнику её подбить и без особых усилий догнать, чтобы довести дело до конца. Даже ребёнку это по силам, имея лишь заточенный кол, что и был тогда у него. Что он только хотел кинуть, как копьё, которому его обучили довольно рано, как его руку перехватил Полит. «Нет. Не убивай её. Она ждёт потомство. Позволим ей жить». Её живот Афемах сразу и не заметил, стыдливо покраснел. Какой он охотник, если даже такие вещи не замечает? Но ко стыду прибавилась и обида — слишком Полит мягкосердечный, из-за чего они вернулись лишь с какой-то звериной мелочью, расстроив команду. Полит обладает мягким сердцем, таким, какого нет ни у одного мужа в команде. Какого нет и у самого Афемаха. Он готовился выстрелить на тихом и рваном выдохе, как… — Откуда у тебя лук?! — Стрела с пронзительным свистом пронеслась мимо ветвей, совсем чуть-чуть не хватило, чтобы она задела лица Полита, тотчас повернувшегося на крики вновь появившегося Эврилоха. — Отдай его, живо! Полит, возвращаемся в лагерь! — Он грубо выхватил оружие, ведя Афемаха за шиворот туники через корни, кусты и ветви окутавшего леса, туда, где светит жаркое солнце и их ждёт команда. Афемах слышал встревоженный голос Полита сзади. «Отпусти его, брат!», «Задушишь же!», «Моя вина, Эврилох! Не обижай Афемаха!». Но всё было тщетно. Эврилох, как бык, шумно выдыхал через нос, ведя его в гущу столпившихся мужей, переставших смеяться, резко ставших молчаливыми и серьёзными. Ко всем уже подбежал и Одиссей, что сразу приметил лук, который Эврилох поднял напоказ всем. «Кто дал мальчику лук? Кто посмел ослушаться моего прямого приказа?», только было и слышно, но все в унисон отвечали: «Не я!», «Да я бы никогда!», «Видят боги…!», пытаясь найти средь толпы того, кто посмел совершить такую ошибку. Но никто из команды не был причастен к этому. Никто не обучал его даже тому, как держать лук. Одиссей не желал, чтобы Афемах обучался стрельбе из лука, но всегда отмалчивался почему, и лишь кто-то близкий ему человек в команде взглядом сожеления, будто понимал, о чём капитан всегда молчал. Его обучил лишь Голос и никто больше. — Мальчик просто решил поучиться стрелять. Верно, его никто и не учил, а лук он сам взял с корабля. Кто, как не смышленный он, знает где и что находится и как чему-то обучиться? Он просто захотел уметь больше того, что ему позволяют. Не стоит его так ругать… — Полит выступил вперёд, не страшась множества пар глаз, что впились в него в удивлении и в гневе. — Он чуть не убил тебя, а ты говоришь просто закрыть на это глаза? — Надо мной была змея, я её заметил только когда мы уходили. Афемах пытался спасти меня, не убить, — Без капли сомнений он заступился за дитя, и по итогу Афемаху досталась лишь половина наказания — всё же выкрасть лук и стрелы было неприемлемо, как и уйти без разрешения в неизведанный лес. *** «Хватит уже постоянно упускать свой шанс!». Настал час всё завершить. Афемах ловко выкрал первый попавшийся под руку нож, в нетерпении потёр его рукоять, направляясь средь тёмной ночи к уснувшему на палубе корабля Политу. Он уже не слушал завывания и радостные рычания в своей голове, лишь шёл к мужчине, чьё тело обмякло ото сна, а голова упала на мирно вздымающуюся грудь. Голос говорил, что атака не в лоб — атака трусов, но как быть иначе, если иные варианты с треском провалились, как лёд по весне? Афемах сел на чужое тело, кажется, совсем невесомо для мужчины, раз он даже не дёрнулся, не проснулся в конце концов. Нож в его руках хищно заблестел в свете луны, так ужасающе прекрасно, что мальчик даже замер, разглядывая острие предмета, будто под каким-то гипнозом. Но вот, нож уже прислонился к чужой шее, Афемах тут же ощутил фантомный аромат крови, что вскоре окутает собой тяжёлый воздух, и без того сдавивший его грудь. Полит захрипит, как по рассказам команды у костров, и кровь потечёт по его подбородку, глаза застынут в последнем предсмертном ужасе, а руки упадут, если тот потянется к нему, к своему убийце в тщетной попытке остановить. На его открытых губах застынет не сказаная мольба — «Афемах», что останется в голове на всю жизнь, как страшный сон, от которого не спасёт ни снотворное, ни травы, и даже колдовство будет бессильно. — Чего же ты замер? От неожиданного сонного голоса Афемах дёрнулся, на миг убирая нож от кожи, но в тот же миг прислоняя его обратно, будто это поможет ему в сером свете луны выглядеть жутко, подобно самой смерти. Ответить он никак не смог — лишь смотрел в спокойные глаза, зло хмурился. — Убей, раз того желаешь. Ты ведь смелее всех братьев. Ты сможешь совершить желаемое… — Полит шептал, будто кто-то ещё, кроме Афемаха, его мог услышать. Почему же ему не страшно? Почему он своей рукой придвинул за кисть чужую, прислоняя острый нож так, что Афемах даже ощутил, как мужчина неспешно сглатывает? В глазах читались испуг или мольба. По телу побежали капли холодного пота, а тело в ужасе содрогнулось. Но не Полита, а самого Афемаха, опустившего голову на чужую грудь. — Ты совсем из ума выжил, скажи же?! Я убить тебя собираюсь! Ты… т-ты бояться должен! — Афемах порывисто задышал, с поистине звериными рыком вдавил чужую голову другой рукой в борт, пока нож оставался на своём месте. От злости он весь раскраснелся, сквозь зубы зашипел, как змея, скривился в неком отвращении, но Полит же продолжал спокойно наблюдать, чуть приподнял губы вверх. Насмехается ли?! Шутить тут над ним вздумал?! Нет, он просит и ждёт. Убей. Убей. Убей. Не мучай себя, только не мучай. Ногти впились в чужое лицо, сдавив его. Афемах почувствовал, как невозможно сильно заболела голова от буквально кричащего Голоса внутри, как стало невыносимо тошно и… боязно? Нет. Он не может бояться! Он… он же принц Трои, тот, кто станет тем, кого будут бояться и почитать, будто нового бога! Он бесстрашный и кровожадный! Афемах с рыком замахнулся, нож в последний раз блестнул в его руках и в чужих глазах, а после… остался по самой рукояти в дереве, в борту, лишь немного задев мужскую щетинистую щеку, по которой потекли алые капельки из одной лишь кровавой полосы. Мальчик толкнул Полита в грудь, не смотрел больше в глаза, с топотом сбежал с корабля, задыхаясь с кашлем в слезах под гнёт озверевшего Голоса, что точно желал вырвать его волосы от отчаяния и гнева. — И всё же ты дитя…