Замкнувшийся Круг

***

It's not fair for me to think you'd understand

The darkest part of me, is part of who…

***

Когда знакомый размашистый шаг приближался к высокой фигуре, сурово и надменно сливающейся благодаря своей неподвижности и невозмутимости с глухой прозрачной стеной позади, в полукруглом и лишённом изысков зале звенел воздух. И всякий раз тот, кто приближался за новой порцией рабочих обязанностей, с безобразной и язвительной смиренностью ожидал прямого удара со стороны Саикса — нынешнего и неприкосновенного гегемона в самом сердце их небольшой Организации. А возможно, это были лишь отблески и отголоски тех кошмаров, что стыдился Аксель. Ведь вне зависимости от того, что ему снилось, после подъёма ноги Акселя обязательно несли его к той самой катастрофе его подлого и нереального существования. А значит он не мог перестать ожидать, как его щуплая фигура попадёт под град губительных ударов, как после немыслимо разорвётся на мелкие кровавые ошметки, вырвав из его глотки не закостенелую безэмоциональность и латентный сарказм, а истошные стоны и громоподобный крик такой острой боли, после которой уже нельзя было бы ни унять судороги, ни даже встать на колени. И, безусловно, у Акселя были основания для подобных ожиданий, а Саикс — второй по главенству член их организации, абсолютно точно имел представление, какое именно производил впечатление. И всё же сегодня внимание Акселя и Саикса было уделено одному светловолосому и, по словам начальства, ещё туго соображающему мальчику. Попечительство по инициативе — опять же — начальства, легло на плечи Акселя, который в этот миг не мог не представить, как с тёмным удовольствием ритмично втыкает под ребра стоящего напротив Саикса своё верное оружие, пропитанное языками ревущего яростного пламени. Его чаяния, разумеется, некому было уловить. — Роксас, — наставительный и лишённый эмоций тон был обращен к тщедушному созданию, что даже головы не поднял ни разу, — твоя работа начинается с сегодняшнего дня. Ты будешь иметь дело с любыми заданиями, которые будет тебе поручать Организация. В ответ Саиксу прилетела тишина. Что ж, он был до беспамятсва исполнительный и почти всегда невозмутимый. Всячески пресекал попытки — в особенно Акселя — к смещению беседы в неугодное ему русло. Практически никто и никогда не замечал, удаётся ли ему хоть изредка глушить в себе эту вопиющую безжизненность и выказывать на лице любые признаки, помимо враждебности, знакомой каждому, и вселенских концентрации на работе и излишне резком осуждении, если кто-то хоть на йоту сдаёт в продуктивности или ведёт себя вызывающе. Неудивительно, что благодаря такой вышкаленности, даже при слегка отстраненном, но спокойном темборе голоса каждое слово его ощущалось сухим, грозным и громоздким, а в особенно плачевные дни — трансформировалось в затягивающуюся на горле удавку. Ничуть не смутившись и выдержав глубокомысленную паузу, он с укором, сдобренной толикой превосходства, принялся атаковать слух сложившего руки на груди Акселя: — Было принято решение выбрать тебя в качестве ментора. В твои обязанности входит обязательное сопровождение Роксаса на его первую миссию. Я ожидаю от вас двоих безукоризненного выполнения сегодняшней работы. «Этот тон… Ох, можно подумать, что я уже облажался и потерпел немыслимую неудачу,» — Аксель, невзначай хрустнув шеей, подавил желание закатить глаза и в заученном жесте потрепал себя по огненной гриве волос, выдав вместе с кратким ответом совсем блеклую гамму, которую и эмоциями нельзя было бы назвать даже с большой натяжкой. Так или иначе, голос Саикса не дрогнул, но в его янтарных глазах, помнил Аксель, был заключён отпечаток самой тьмы, что когда-то посеяла раздор в их душах, а родной дом населила смертью и мертвецами. Саикс с него требовал. Порой в разы больше, чем от остальных. Он пожирал безучастным и требующим полного повиновения взглядом стоящего напротив. Саикс безошибочно, кристально ясно представлял, как того с обеих сторон сплющили негодование и неудовольствие, однако, упустил один, но ключевой момент — новенький заинтересовал Акселя. Что ж там, Саикс даже не мог и мысли допустить, что впоследствии именно он сам будет кормить и лелеить ещё одну очередную сосущую изнутри обсессию. А именно: в один судьбаносный день он голыми руками уничтожит всё у этой жалкой породы, которую они нарекли Роксасом, так что с него в конце станется только поглумиться над останками. — Тебе ещё предстоит многому научиться, — пока же Саиксу было дело не до индивидуальности, а лишь до блестящих результатов проделанной в срок работы. — Так что смотри на свои первые задания, скажем, как на упражнения, тренировку. После паузы он точно также ровно и механически продолжил, не повысив и не понизив голоса, но, вымолвив из своих плохладных уст имя преследующего его во снах и на яву обладателя, весь подобрался со спесью главнокомандующего, готового броситься в последний бой: - Аксель присоединится к тебе на первом задании. Верно ведь, Аксель? Аксель, уловив мгновенную перемену, был вынужден сразу же кивнуть, кривя губы с уже чуть поубавившимся энтузиазмом. Не то чтобы у него была иллюзия выбора, в особенности когда приказы исходили напрямую от их босса или его заместителя, что был прозван среди избранных их доброй половиной коллектива «смиренной и ни за что огрызающейся на других шавкой, с блеском заменяющей подстилку». Если кому-то и было поначалу чутка досадно, никого это не заботило, хотя разговоры никуда не делись и теперь. — Вот же незадача, — Аксель, как умел, вырулил своё суденышно из потока грозовых мыслей, засасывающих его в водород. Он давно виртуозно научился шутливо ускользать из-под гнёта давящей на него реальности. И в этот раз он благодарно уцепился за славного малого, о котором и шла речь. — Уже превращаешь меня в надсмотарщика за детьми? В таком случае, я не прочь получить повышение и попробовать роль глашатая. — Верно, ты не против ввести Роксаса в курс дел? В голосе Саикса также свозила прохлада, а голова была забита лишь рабочими директивами. И всё же воздух вокруг него затрещал, а пронзительный взгляд зачерствел от нелепого отступления, которое сильно возмутило настрой Саикса, упирающийся категорически в рабочие моменты. А ведь они, по его подсчётам, могли в будущем легко сыграть ему на руку. Но куда же там Акселю до подобных выводов… Ошеломленный отсутствию серьёзности и полной концентрации на работе, Саикс зашуршал полами черного плаща и спешно ретировался из поля зрения этих двоих, никак не вписывающихся в грань его понимая. Шлейф, оставленный после него, отпускал наконец долгожданный кислород на волю, до этого будто мариновавщегося в вакууме. А это значит, что к Акселю в полной мере возвращалась и его излюбленная словестность, сдобренная юмором, призванным сгладить шераховатости. — Что ж, ты всё слышал. Начиная с сегодняшнего дня, я беру на себя честь быть твой нян… сиделкой. А после вздоха, поднявшего и опустившего грудь, полную притворного приторного ликования, добавил уже живо и с каким-то головокружительным дружелюбием без оглядки на такт: — У-у-ух, довольно изображать зомби и давай уже двигать делать дела, о’кей? В ответ ему лишь вторил, наверное, кивок десятый по счёту. … И зря ведь Аксель сожалел с первых минут минувшего утра! Уже на следующей день когда тоненький мальчишка с непроницаемым лицом и полуопущенными веками впервые раскрыл рот, подобно шуршанию крыльев бабочки медовый звук его голоса прошептал прямо в уши двум взрослым. Акселя и Саикса передернуло невидимой силой. В тот момент они совершенно позабыли, как ранее отчаянно пожирали друг друга противоречивыми взглядами. И ни один из них точно не смог бы с уверенностью заявить, что уловил не только интонацию, но и смысл сказанного. Все трое в тот час замерли у самого окна во всю стену в такой опасной близости, что их чёткие закабаленные отражения на толстом стекле уже облюбовала кучерявая и дышащая первобытной спесью фантасмогория. Она бесшумно, но с яростным оскалом и пропахшим гарью дыханием клубилась за окном, то принимаясь его гладить и целовать до исступления, то с жаром набрасываться на него подобно оглушающим ревущим волнам с лицом погибели. Но чаще всего — с целью вырезать на физиономиях каждого, кто к ней осмеливался приблизиться, такую тупую и слепую смиренность, что под жёсткостью тёмных плащей кожу начинала обжигать морозная влажная зябкость. Вот прямо как сейчас. Это сбивающее с мысли до омерзения вострое ощущение, гуляющее по коже, заставляло горло Алекся предательски саднить, а лицо — истерично и болезненно истязаться в умело скрываемой досаде за презрительными и недобрыми усмышками. Саикс же был настолько непрошибаемый по части этих ощущений, что воздух в этом зале вокруг него вечно исходил вибрациями такими заметными и бросающимися в глаза, что снаружи, если бы разразилась гроза, агрессивные всполыхи фиолетовой молнии на чернильном небе и то не были бы заметны от слова совсем. Мальчик под ними же был всего лишь губкой или сгустком, которому только было суждено приноровиться к зябким и бессовестно ехидным фокусам этого бесчеловечного места. Аксель, расхлябанный и чуток напряженный после продолжительного, но беспокойного сна, от звука голоса новенького сначала заметно оживился, а затем ожил, прикидывая, как же бесконечно длилась вечность, лишившая его однажды любых попыток обнаружить в этом изоляторе хоть что-то отдалённо напоминающее вещи, искренне способные привлечь его внимание. И, если же и без того бледные губы Саикса незаметно дрогнули от натуги — спасительном жесте, благодаря которому он не поддался соблазну ощетиниться зверем из-за тошного елейного голоска, то к щекам же Акселя напротив прильнула чуть заметная розовизна, что по очень старой привычке стыдливо проявлялась в моменты бесконечного влечения и невинной заинтересованности. Изумрудные глаза впервые за очень долгое время взирали на безобразие, что творилось вокруг и особенно на лице бывшего лучшего друга, снисходительно и с толикой вызова. Саикс же, сохраняя прохладную надменность и жёсткость черт лица и безупречную осанку был вынужден отмахнуться от чего-то надсадного, на секунду щелкнувшего под рёбрами. Отмахнулся и моментально позабыл про это, успешно делая вид, что не просто не заметил тех крупиц, пропитавших естество Акселя какой-то несомненной новизной, а что Аксель был пустым местом, есть и будет, покуда в груди их не просто превалировала мертвая пустота, а правила каждым атомом и снедала всякую попытку ослабить эту железную хватку. Однако что-то, а именно звук чужого голоса, так похожий на невинную безмятежность эмалево-безупречного неба, бездумно врезался в сознание Акселя. Он впервые снял раскаленное напряжение, что беспрестрастно припитывал Акселя точно губку перед лицом ещё одного ненавистного рабочего дня. Ведь этот животный стресс заставлял каждый раз валиться с ног, почти всегда — в бешенстве сжигать до тла мысли об одиночестве и безысходности в глухих стенах и в шипастой животной тьме снаружи, и почти никогда — самозабвенно искать утешение или разрядку в обществе единственного призрака бывшего лучшего друга, не без удовольствия позволяя этому самозванцу добивать его снова и снова всё новыми порциями агонии и унижения. Безусловно, он и ранее устраивал себе праздные и ничего не значащие прогулки за целые бесконечности от стен их проклятого идиотского штаба, (чем каждый раз не на шутку выводил из себя самую непопулярную после босса личность в их Организации). Но лишь проведя свободное после работы время наедине с этим новеньким, Аксель по-настоящему освободился от доли тяготившей его все эти годы ноши. Отмеряя своё поддельное существование посреди ничего не значащего ничто, он, точно умирающий от жажды, рядом с этим мальчиком наконец-то сделал глоток спасительного кислорода и пришёл в неописуемый восторг от грянувших как снег на голову головокружения и головной боли, подобной разбивающимся глыбам о низовье гремучей реки. Роксас, сам того и не понимая, вдруг чем-то задел его, заставил приоткрыться и неловко шутить, вновь наслаждаться красками слепящего заката и задал хоть какое-то направление этих монохромных суток, что скрашивала лишь омерзительная деформированная луна на беззвездном небосклоне и растущее напряжение среди членов Организации. Аксель, уже находясь в отчаянии, сам загнал себя в лабиринт противоречий, еженощно без энтузиазма исполняя свою проклятую двоякую роль, разрываясь между двумя совершенно противоположными фронтами. Так ещё и пытался держать язык за зубами, что порой было совершенно нереально. По чужой указке ему почему-то было важно выстоить против собственной опостылевшей амбвивалентности и той, что изредка маячала под боком с осоловелыми янтарными водоворотами, не перестающими его гипнотизировать через бесконечность пропасти, раскидавшей некогда лучших друзей по разные стороны той войны, что они вели с тех пор поодиночке, а случалось — против друг друга. Аксель бывало срывался и огрызался, рыча: «Хочешь, совет? Тебе не приходило в голову наконец перестать уподобляться этой паскудной сволочи?» «Могу ли поинтересоваться, на каких основаниях ты делишься сейчас своими щедрыми соображениями?» «Что вообще происходит?! Мы всё вкалывали до изнеможения, пока в один прекрасный момент тебя не вызвали на ковёр! А теперь тебе море по колено!» «Боюсь, мои попытки взять в толк, как это может тебя касаться, безуспешны. Мы уже касались этой темы. Пора тебе прекратить. Оставь эти пререкания, не то дров наломаешь.» «Я буду большим послушным мальчиком, если весь этот хренов абсурд стоит того, чтобы гробить своё хреново существование, будь оно неладно!» «Это не мне решать. Тебе нужно набраться терпения и следовать плану…» Тогда Аксель был по-настоящему разъярен, но не осмелился приблизиться и виновато промолвить в чужое ухо тихое, нежное, сокровенное. «Я СКУЧАЮ,» — заходилось в неистовстве его сознание, пока на глазах таял любимый образ, уже давно потерявший невинность тела и духа. В самом же деле, случалось, что с лёгкой руки его самый верный соратник оказывался абсолютным врагом, против которого (а это он успел уже выяснить) у него не было и шанса. У них не было возможности обернуть вспять время и тот террор, которым они насыщались не по своей воле в юности. Впервые попав под гнёт людей, одержимых исследованиями, его самого сломили не столько жесткое обращение и заточения в ограниченных пространствах глубоко под мерзлыми водами, сколько осознание, как молниеносно с лица его единственного лучшего друга могла сходить пелена, щедро сотканная из морали и устоев цивилизации, простой человечности, бескорыстной самоотверженности человеческого сердца и полного доверия открытой лишь ему одному души. Оставалось лишь срываться с цепи и первым занести болезненный удар, после которого уже вернуть вертикальное положение выше всяких сил, оставалось унижать, бить, рвать, кусать, дышать, дабы в последствии забиться в самый тёмный угол и общими усилиями зализать раны, наконец — вновь закрепить когда-то данную клятву. Только каким-то чудом они перемололись это десятилетие в жернове, полного нападок, недоверия, нездоровой привязанности, болезненной близости, обманов и всепоглощающей разрухи, оставившей после себя отравленную дикую пустошь да вереницу пятнистых кошмаров. Надежда, по легенде, умирала последней, но лишь этот мальчик смог вытолкнуть её на поверхность за мгновение до того, как в лёгкие успела попасть последняя удушливая капля, стянувшая бы глотку. Аксель всё присматривался к нему. Роксас уж точно не был похож на тех, кого знал Аксель. Этот ребёнок был настоящим отщепенцем в их шкуре, которую они нацепили на него в погоне за идолами главы Организации. За которыми, к слову говоря, слепо гнался впереди всех остальных его бывший лучший друг, получивший такой необходимый ему мандат. В действительности, они все были пропащими узниками, выпавшими из уравнения бьющихся сердец. Просто Роксас пробыл им совсем недолго. Он ведь едва ли начал свой тернистый путь, и такой же каплей в море, как когда-то были Саикс с Акселем. Вот только они увязли, а на полпути ли, у самого финиша ли — не всё ли равно? Горевать или обливаться слезами пустышки уже не могли. Саикс, не без подсказки шефа, не раз вбивал в безнадежную голову Акселя полсотней способов, что им чуждо всякое проявление эмоций, так что пусть уже повзрослеет, заткнется к такой-то матери и начнёт приносить пользу. В общем, со временем возникла привычка поносить на чём свет стоит не только шефа, но Саикса. Или же передалась от коллег. Так или иначе, всё это не хотелось вываливать за пределами штаба, так что преимущество вновь было отдано урчащей от удовольствия лени. Аксель всё глядел на бегущие по золотой простыне насыщенными тёплыми красками облака в компании того, с кем захотел разделить самое любимое лакомство его детства. Роксас был закрытым в себе, настоящим ребёнком, а Аксель и то присоединился к Организации в более позднем возрасте. И ему хватило сполна, до бесконечных крутых спусках посреди ночи в царство кошмаров, в котором ни разу не нашлось места тёплому плечу друга или мороженному, соленому снаружи, но сладкому внутри! Так какое же детство может быть у Роксаса, если он так и успеет как следует распробывать эту замечательную прелесть?! Им бы уже никто не ответил, так что Аксель благополучно затолкал неудобную тему куда подальше, оставляя Роксаса в блаженном неведении. Они довольно удовлетворительно провели время, а незабываемое мороженое было лишь скромным и инстинктивным поступком — попыткой отблагодарить или поводом вернуться к истокам, но всё же этого было мало, чтобы их сплотить. Вспоминая всё накопившиеся за день, Аксель решил, что последним штрихом их близости стал этот небесный огненный шар, разливающий своё прекрасное красное тепло над ярким городом и далекими сочным полями. Голубое мороженое исчезло, камень часовни впитывал щедрые закатные лучи вечно заходящего за горизонт солнца, а тем временем между ними опустилась комфортная тишина, не отвлекающая от созерцания прекрасного и такого необходимого для них момента. ***