...и восстѣнаетѣ тогда от царя вашаго, котораго вы избрали сѣбѣ; и не будѣтъ Господь отвѣчать вамъ тогда...

...мы подождали сигнала - оным был залп батареи наших противотанковых пушек, после которых - ПТРД и дальше начался хаос боя, что только будто вдох сделал и какое-то безумие, вспышки таких ярчайших красок, тягостный ад, настолько дико это казалось, настолько неправдоподобно, что люди такое сотворяют с себе подобными... ...а потом наваждение уходило и только всем естеством хотелось до звериной жестокости биться за жизнь. Потом и это отходило, спустя первые мгновения боя - координация в пустой будто голове, смолкли мысли, как будто немым стало внутренне "я"... Щепки, комья земли, крики, такие перегаркивающие друг-друга, смешивающиеся в вакханалию, смертоносные очереди - пехота у немца говно пока не окопается и свой пулемёт на треногу не воткнёт. Сегодня нам везло: ребята с ППД уверенно подавляли огнём пехоту, выметали её из зелёнки. Летели гранаты, толкушки фрица успевали отбрасывать назад в основном. Скобы предохранения нету у фашиста, вот я пока полз под прикрытием огня к задымившемуся, со сбитой гуслей и подбитым мотором, всё ещё ревущим пулемётами: одним на лобовом листе, одним на заклинившей башне, немецкому танку, увидел как немец дёрнул толкушку, а его изорвало всего очередью из ДП, так тот повалился к своим, те закричали, побежали кто куда, но поздно - взорвалась граната, надёжно сжатая в конвульсирующей руке за деревяшку. Только я после этого голову поднял, так уже и дымовые шашки попёрли, я потихоньку подымался уже сидя глядел, обернулся посмотрел вперёд, понял, что своих там уже нет, плюнул туда огнём, заорал сладко немец, я чтоб вперёд себя же пал не устраивать, подбежал к танку, решётку ему огнесмесью залил от души, отошёл да пальнул. Вспышка насыщенно-жёлто-оранжевого огня, он обдал исушающе вонючей волною огнесмеси, открылся лючок, повалили фрицы, кто сразу хендехохает, его наши берут, а последние и глядеть нечего, горят заживо. Мне было жалко. Жалко, что их пытаются наши спасти - допытать как-никак. А когда понимают, что не могут - из милосердия застреливают. У меня перед глазами тот кошмар, тот белый, который мою маму... В общем, хотелось бы мне вдоволь надышаться гарью волос, наслушаться симфонии заживо горящего... Но всё это пространное рассуждение уже сильно после. Тогда всё описанное заняло какие-то секунды - надо было прочесать участок задержанного наступления. Вперёд, сквозь гарь, дымку пороха, ушла наша боевая группа, да потом часть из них вернулась - остальные на стрёме, прикрывают. У нас же тем временем - зачистка. Прочесать участок где стихнул бой. Раненых вылечить, всех кого можно - спасти и в руки НКВД. Кого не можем вылечить - лишить страданий. Посмотреть как там с пайками, патронами и трофеями. Документами, мало ли, вдруг БМП не линейный окажется. Много, кажется целую вечную пропасть другой жизни спустя, я не мог ничего рассказать своим детям и внукам, не мог смотреть кино, передачи какие, документалки про войну. Разве что где фронтовиков показывают, грудь в орденах, как мы пляшем, на гармони кто играет, кто поёт: эх столько бы талантов выросли, не забери их чёртова война... ...так вот ничего общего это кино не имело с реальностью. Это по телевизору потом только, бах и убит. На деле... На деле же вся земля словно превратилась в стон, а я выпучив глаза наблюдал, как всё ещё, последние мгновения, но доживают груды изуродованного мяса, настолько отвратительно до страха первое время выглядевшие, что казалось оскорблением само существование такого гадкого совмещения плоти и костей, ещё называющегося человеком. Ожившие коряги тел, земля выжженная, засыпанная гильзами, мясом и запёкшейся на коже, кровью. Какой-то немец что-то кричал ревя - у него как будто колючей проволокой лицо обтёрли аки полотенцем. На покрытом грязью, землёй, сажей, лице, по серо-синеющим щёкам, стекали почти сгустки насыщенной крови. Сам фриц ещё открывал-закрывал челюсть машинально - не понимая, что чем-то её снесло частично, зубы выбиты, вываливается почти откушенная видимо, перебитая чёрно-кровяная каша из языка, а руки стремятся ощупать, оценить так сказать, масштаб трагедии: одна культя как запёкшийся мясной пирог, белела волдырями вперемешку с вжареным мясом, немчурской гимнастёркой и видна была едва держащаяся воедино, до черноты кровавая, кость; вторая же была просто висящим мешком, неестественно вывернутая, вытряхнутая словно, мясная колбаса с фиолетово-багровой ладонью, которая уткнулась в муравейник и по которой целый рой насекомых исследует мясо, но фрица это видимо не беспокоит. Мне казалось, что я провёл целую вечность наблюдая за этой агонией и конвульсиями. Урод пытался задышать, но хлестала кровь. Видно было, что нечеловечески больно, что это кошмар наяву, но издать звука этот уведённый на войну пролетарий, не может. А может, он один из тех, что творил такие кошмары в деревне с особым смакованием. Как знать. Я вздохнул облегчённо и прошёл мимо этой дышащей груды мяса, продолжая прочёсывать и держа ружьё огнемётное наготове, перебирая пальцы на пистолетной рукояти...