...и восстѣнаетѣ тогда от царя вашаго, котораго вы избрали сѣбѣ; и не будѣтъ Господь отвѣчать вамъ тогда...

...перед самой весною уже, возвращаясь домой, оступился я, поскользнулся с сумой, да тут Барин откуда не возьмись. Мгновение и только стук сердца слышу я в своих ушах. Отбирают суму, раскрывают её. Налетают молодцы кулаческие, купеческие... Бьют, покамест я лежу укрываясь. Потом, как во сне всё, дурно только, больно до слёз. Пред всем селом, постыдно, догола раздевают, под смех и ругань толпы, привязывают, ревёт и бежит ко мне Славяна, да её только Барин разъярённый хватает, не отпускает. Я чувствую как отдачей по всем внутренним органам и костям, обжигает и режет, на морозе, удар розгой по спине и заду, чувствую как выступает кровь жаркая. Унижение и обида, злоба и ненависть, настаиваются и нет в них тьмы, только чёрное, тёмное смущение, да поп после каждого удара, рядом стоящий, причитает: -Покайся во грехе, окаянный! Анафему сделаю! Некрещён будешь! А дальше только удары, удары и удары... ...мне стыдно неимоверно и слов найти не могу, а только понимаю, что невозможно более мне Славяне показаться. Срамно... Стыдно... Стыдно... Уж лучше меня убьют прямо сейчас... ...к этой боли невозможно привыкнуть, каждый удар вышибает из глаз горячие, как кровь поверх прорезанной, слезшей плоти кровь, слёзы. Одышка. Горячка. Темнеет в глазах, фиолетовые узорчики мелькают... ...когда отвязывают, я падаю только, надеясь уже, что замертво - в грязь, мельком вижу багровую розгу, нагой сжимаюсь и понимаю, что фиолетовые от верёвок, стопы и ладони, мёрзлые. Слёзы и обида - провалиться бы сквозь землю...

***

...я помню восковый аромат свечей, перекрывающий всё. Помню пот ручьём. Проматываю воспоминания себя нагого, окровавленного, опозоренного и униженного страшнее самой смерти, скрючевшегося в грязи... ...как рядом оказалась Славяна. Как родители бросились отнекиваться и отрекаться от меня, дабы им не попало от кулака. Каждый подошёл и плюнул... Славю несколько раз оттащили, но она оказалась рядышком. Кто-то махнул рукой и поп сказал: -Ладно вам, Афанасий Филипович... Не ваша-ж дщерь ей Богу... Бабья дурная жалостливая душонка... То щеночка... Вон давеча моя принесла... Больного, мокрого... Воняет псиной, ужас... Фимиама не чувствуется! Воска... Этаго светлого Божьего аромата... Ну я чаво-чаво... Тоже махнул рукой... И слёз опять же никаких. А, поутру взял спозаранку покамест доча спит и удавил шавку. Вам, Афанасий Филиппович, того же советую. Божье дело! Дрянь всякую и нечисть истреблять точно говорю! У этого вона сколько аршин, коли выживет, так явно токмо нечистой силой! Больно много он у вас с ентой... Очи разные, сама городская... Доктор якобы! Сатанино семя скормит, прорастёт в этом... Токмо удавить, удавить и ещё раз удавить! Али бросьте Василь Вениаминычу, на фронт. Пущай немца бьёт. Верное дело! ...воспоминание улетучилось. Помню только жар, тошноту и пот. Духота. Невыносимая боль, ломило кости и только в редкие мгновения когда приходил в себя, то видел как рядом, но не на козлиной шкуре, а на кровати, лежу то так, то едак. Ланиты мои Славяна лобызает, повторяет: -Милый, миленький мой, суженный мой только не умирай, пожалуйста не умирай... Спаси Господи, Господи помилуй... - повторяла Славяна и ласкалась. Разноглазая колдунья тяжело вздыхала: -Я итак на него лекарств перевела. Больше не могу. Норма. На одну душу только столько могу лекарств дать иначе на других не хватит. Если попросите, сударыня, могу конечно дать больше. Токмо знайте, его спасёте ценою смерти других. Славя взревела, укусила бельё на кровати и, как бесноватая, принялась кулачками бить себя по коленям, а после только припала ко мне, обняла крепко-крепко. Я и вспомнил, решив подбодрить: -"...ибо делающие зло истребятся, уповающие же на Господа наследуют землю..."