Контрольный люк

      Кажется, рано я себя возомнил героем. А ведь кичился перед Ло, каким же я стал компанейским и миру открытым, благодаря тотальной изоляции от общества и от любых ощущений, не то, что старый Дилан-хикка. Мне даже начало казаться, что я могу всё. Вот совсем всё. И сравнять автоматонов с людьми, и поддержать человека в трудной ситуации. Но в сравнении с этим, революция уже не кажется совсем недосягаемой. Потому что с этим я однозначно не имею понятия, что делать.       Я продолжаю смотреть на него, едва запрокинув голову назад. Неудобное какое-то положение, во всех ныне доступных смыслах. Мы оба похожи на туповатых аквариумных рыб: Плавно то открываем, то закрываем рот, но всё молчим, несмотря на окружающее беспрерывное бульканье. И не плывём, а левитируем на месте, ведь то, что мы (скорее, он) не лежим плашмя в асфальт, не иначе, как магия. А куда деваться? Есть вещи, с которыми надо покончить, прежде чем сдвинуться на шаг-другой.       Хотя мне не нравится сравнивать нас. Он тоже знает, почему. Это не просто «трудная ситуация». Но что это конкретно, я не скажу. Рифма. Почему мой гениальнейший разум может сложить сейчас рифму, но не может понять, что делать?       «Хей, ты как?», «Всё в порядке, слышишь?», «Ну ты и идиот», «Психотерапевт тебе поможет, и мы не оставим», «А если честно, почему?». А ведь это реально интересно: Почему? Когда мы только слезли с крыши и пошли в участок, я пытался как-то его растормошить, хоть и единственной парочкой шаблонных фраз, но бросил попытки. Не знаю, на что я надеялся, видя его шок. Он шагал мелко, валко, еле поднимая ступни и подрагивая особенно активно в руках, и я быстро понял, что у него кружится голова и его, возможно, тошнит. По его хилому виду и подслушке разговоров с ним Ло, мне давно казалось, что либо он чем-то болен, либо организм элементарно слаб. А тут высота в долгие этажи, напряжение… Я взял его за плечо, чтоб, пока я отвлёкся, он нигде не шлёпнулся, и крупное дрожание, вместе с дальнейшим перманентным и более мелким, передалось мне. Тогда я тоже начал дрожать. Мелко так, он точно не заметил. И мне стало реально страшно. Страх этот даже не был направлен на конкретный объект или понятие, но проникнув глубже с вибрацией тела, засел где-то внутри, и всё. Будто ток по проводам-нервам пустили вольт в триста. Но системы-то все целы, некуда этот ток выпустить, и пульсирует он так неприятно колко в границах тела. А ещё, я резко почувствовал себя виновным и каким-то до боли ничтожным. После выхода из «виртуального режима» я стал совсем чувственным, но ничего делать с этим не собираюсь. Это шаг на пути к моей…реалистичности. Человечности не скажешь же. И это горькое виноватое ощущение — тоже часть меня, как личности. Если я хочу существовать, я должен это понять и принять. Иначе, нынешнего меня может и не стать.       Интересно, что представляет он, думая о себе? Гения, проповедника? Героя, что несёт миру истину и перемены? Сейчас ему совсем не подходят те бредовые лозунги, которые он обычно пропагандировал «на благо общества». Всё же человек — это такая, чёрт возьми, сложная штука. Я ведь давно это должен был понять, но с ним что-то пошло не по плану. Иногда сложно видеть живых, разумных существ в тех, кто идёт против тебя. Такая глупость. Но тогда кто он? Кажется, он любит видеоигры и не ест мясо. Овощелюб, ну как знал. А больше, если это не касается крышесносных теорий заговора, я ничего о нём и не знаю.       Всё-таки он проблевался в одну из пышных клумб у обочины. Я постарался в этот момент держать его покрепче, обеими руками, чтоб он не свалился в «собой же заваренную кашу», ведь трясти его начало активнее. Должно быть, он потерял мой голос среди прочего гомона, когда я спросил, не купить ли ему салфетки, и когда я орнул ему этот вопрос прямо в ухо, он чуть окончательно не свалился. Но я всё ещё держал его за дрожащие плечи. Дрожь он как-то униженно пытался скрыть, втягивая голову и скукоживаясь всем телом, но, честно, выходило хреново. Я решился сказать, что всё в порядке, на что он закивал и «угу»-кнул в куда более нервозном состоянии. Будто геноцид устроил, а не завтрак выпустил.       Я думал, что он, как слезет с крыши, запоёт о своих дальнейших планах и гигантских амбициях, приговаривая: «Чувак, как же всё-таки круто жить!», потому что теперь я буду для него не правительственной машинкой, а «чуваком». Но о людях с желанием умереть я знаю маловато. Долгое время я цеплялся за своё существование, пытаясь продлить его самыми разными способами, даже меняя свои духовные и физические формы по нескольку раз, всё ради жизни. У него ведь тоже есть цель, какая-никакая мотивация и мечты, так в чём дело? Ответ, я чуял, лежит на виду, но тот самый вибрирующий внутри страх закрывал мне к нему доступ. Я знал, что теперь должен его побороть. Попробовать, что ли?       Кажется, он очень дорожит людьми вокруг и обществом в целом. Звучит тупо, но люди — это ведь именно такие создания. Тупые. Вот один такой их представитель «заботится» о своём окружении, доказывая, что любая повседневная забава и любимые персоны — способ людей свыше их контролировать. Несчастный, недоверчивый к миру скептик. Это даже напомнило прошлого меня, но, к счастью, со мной всё было не так плохо. Он следует своей «высшей миссии» — обезопасить общество, и унижается ради этого как только может. Сам-то наверняка знает, что даже самые активные фанаты относятся к нему, как к поехавшему, но если не окрасить в розовый такую тупиковую ситуацию, то слишком быстро слетишь с катушек. С катушек он, всё-таки, слетел, хоть этот процесс и замедлил. Но всему виной не может быть сплошная трагикомедия: это дело идеологии, которой он охотно верил, продвигал в массы, и которая плюнула ему в лицо. Если проводить параллель со мной… Это как, если бы автоматонов нельзя было модифицировать под осознанных, и всё это время я, как оказалось, пытался дать равную с людьми жизнь микроволновкам, код которых буквально: «Открыть рот, сказать шаблон, сделать свои обязанности, уйти». И это вкупе с тем, что страдать я от этого буду один. Паршиво выходит. Глядя на него тогда, дрожащего и потерянного, мне казалось жестоким это признавать, но он же сам в этом виноват. Я-то знаю, что с должным кодом, автоматоны — разумные индивиды, и знаю это из логически структурированных фактов и на своём опыте, а не потому, что мне какая-нибудь паранойя нашептала.       Нет, ну не мог я думать об этом, когда впритык шёл он, ещё и в таком состоянии. Я же понимал, что минут двадцать назад он стоял на карнизе пятиэтажки и хотел прыгнуть? Да, я это понимал. И снова тот вибрирующий страх, и сжались мои пальцы на его плече. Оно вздёрнулось ещё выше, но иной реакции не последовало. Чёрт, это страшно. Страшно, потому что я боюсь смерти. Самое обыкновенное явление для живых организмов, как биологических, так и механических. Но во всём же найдутся аномалии.       Отойдём от логики и представим, что все мои надежды обернулись наихудшим образом. Автоматоны не получили должных прав, оказались механической утварью без разума, а надо мной только поржали. И никакого заступающегося за меня Ло, никаких совместных с Ричардом видео, никакого Солуса и никаких восторженных интервью. Вообще не мог и не могу прочувствовать такую картину. Звучит нереально, невообразимо, но ужасно так точно. Как бы я себя чувствовал? Что такое было бы внутри? Я, наверное, ощущал бы себя потерянным, ведь реально, а что теперь делать? Ну не могу я лгать всем вокруг о том кто я, ещё и зная, что мне подобные в этом мире — рабы, и ничего с этим не делая. А что ещё? Получается, ничего. Я бы чувствовал себя потерянно. Но суицид? Я бы до такого точно не дошёл. На кой чёрт тогда цеплялся за свою жизнь? Хотя тут уже, думаю, дело личное. Навряд ли он, к примеру, неделями существовал в качестве бота в телефоне, а это меня не на шутку поменяло. Вот и всё, вот и разгадка, всё дело в потерянности. Не зная, что делать дальше, он пошёл на крышу. Вот и всё.       Чёрт, ну нет же, неправильно это как-то звучит. Не в его стиле, и даже я, который толком его не знает, это понимаю. Но при попытке копнуть глубже в размышлениях, тот страх зудел внутри хуже некуда. А ведь я знал, что в недрах этих размышлений найдётся, куда хуже. Но бросать дело на половине я ненавижу.       Я так и не нашёл конечного ответа, заключив — слишком мало информации. Даже Ло я не всегда подслушивал, что уж о моём личном общении с ним. А ведь я ненавижу бросать дела на половине. И даже если придётся щекотать свои нервишки, во чтобы то ни стало, ответ я заполучу. Безупречный ответ, которым я буду однозначно доволен.       Мы всё ещё ждём протокола в участке. Я смотрю на него, а он — в пол. Я до сих пор не пойму, что должен сказать, а он выглядит ещё более потерянным, чем по дороге сюда. Уверен, всё из-за людского галдежа: каждый хочет выплюнуть что-то своё, разбавить нудную атмосферу, и, конечно, пожаловаться на то, какими же дотошными стали в наше время полицаи — ни бутылку на улице оставить, ни конфетку спереть, ни слово правдивое сказать. Мне становится одновременно гадко и забавно, когда вместе с этим я вспоминаю, что вся Хэнфордская полиция лежит под мафией. Чёрт, да когда ж они перестанут кудахтать? Он явно не может из-за этого собраться с мыслями, я тоже. И я всё ещё не знаю, как ему помочь. А могу ли? Но когда я смотрю на него, во мне точно так же, как и ранее, начинает вибрировать этот дурацкий страх. У меня тоже содрогаются плечи, а кишечник будто сворачивается бантом. И пусто в нём, и что-то зудит. Подбор бодрящих слов бесполезен: несмотря на все прочтённые советы по поддержке, ни один из них не кажется мне уместным, а элементарно сосредоточиться и подумать из-за шума невозможно. Но эти ощущения просто невыносимы. Я знаю, что всё будет в порядке, иного я не допущу, но я хочу, чтобы это «в порядке» началось как можно раньше. Даже кончики его пальцев трясутся в такт всеобщей шумихи. И без неё они бы тряслись. Недавно я начал понимать тактильных людей, ведь, оказывается, выражать всё необходимое таким завуалированным способом реально легче, чем выбирать слова или подарки. А вдруг сейчас всё так же? И не надо было париться. Когда я по дороге держал его за плечо, его, вроде, стало трясти меньше. Правда, он из-за неловкости или стыда мог сам постараться меньше трястись, но навряд ли продержался бы всю дорогу. Но конкретного его отношения к прикосновениям я не знаю, так что выходит игра с фортуной. А рисковать в этой ситуации как-то особенно не хочется.       Нет, ну не могу я смотреть на него. Этот страх, это сжирающее меня изнутри ощущение не пропадает, а становится ещё более выраженным. Меня самого уже начинает тошнить. Риск может и крупно себя оправдать, верно же? Да, я, чёрт возьми, уверен, что этот риск себя оправдает.       Я неспеша тянусь к его ладони, обхватываю её и легонько глажу большим пальцем. Он дёргается, без задержек моргает раза два-три и едва заметно поджимает губы, но сразу после оказывается в том же состоянии, в котором ранее и был. Не тотальный провал, и то ладно. Руки у него влажные от пота, но даже так, я ощущаю их шершавость, особенно на костяшках. И холодные. В делах «ручных» мы с ним похожи. Чёрт, и только сейчас до меня доходит, каким унизительным он может себя видеть, раз даже ненавистная им ранее машина пытается его подбодрить. Хотя он, вроде, больше не настроен против меня особо негативно. И вообще, есть ли ему сейчас дело до всяких унижений-не унижений? Как бы я ни старался, сейчас мне элементарно не хватает информации, чтобы понять его и состояние, в котором он зажат. Это так бесит. Но я всегда довожу дела до конца, когда они мне интересны, и это я так же доведу. Я хочу знать, кого вижу рядом с собой. Да и просто кто он, без всяких «я», «собой» и «себя».       Наконец-то полицейский за стойкой оглашает очередь Тима забирать протокол. Этот ад скоро должен закончиться.       — Тим, пойдём. Подпишем документы и пойдём к хаусу.       Я специально перед этими словами дёргаю его за руку, чтоб он обратил своё внимание на меня и происходящее. Он еле заметно кивает и снова мямлит это то ли «ку», то ли «угу». Нашёлся, кукушник.       А я ведь найду ответ. Сделаю всё, но найду и пойму. А пока… Надо бы его привести в порядок. Надеюсь, я не выдумываю, что его рука в моей начала дрожать меньше. А если выдумываю — чем отличаюсь от этого параноика?