I'm yours

      В Красном замке никогда не бывает тихо. Даже ночь в нем наполнена звуками, начиная сопением спящих, заканчивая шорохом ног слуг и болтовнёй стражников в коридорах.       Слух Хелейны сосредоточен не на этом. Хотя она прекрасно слышит, как муж заходится болезненными стонами в другом конце коридора, и её сердце сжимается в тон его голоса. Её чуткий слух улавливает трение верёвки, окрашенной в темно-красный цвет — один из цветов их Дома, о деревянный подлокотник кресла. Она прислушивается к изменению в дыхании Эймонда.       Он спокоен, но с каждым новым узлом на его теле, пусть и изящным, приходится делать над собой усилие, чтобы расслабить мышцы, скованные тревогой.       Последний узел её пальцы затягивают под затылком, на шее Эймонда, и он удобно устраивается на нём, заглядывая в её глаза. Губы тянутся к ней…       Хелейна отходит, чтобы полюбоваться результатом своих трудов. Верёвка идеально сочетается с обнажённым телом Эймонда. Она повторяет каждый изгиб рельефа торса.       — Снимай платье, — он шепчет с дерзостью в тоне, затем ласково улыбается.       Шлепок. Ладонь обжигает его губы. Они горят огнём, и Эймонд облизывает их кончиком темно-розового языка. Ему не быть здесь хозяином положения, пусть он и занимает теперь Железный трон.       Её колени соприкасаются с холодным полом. Хелейна разводит в стороны ноги, гладит бедра, пробираясь выше по верёвке, обвивающей их от колена. Единственный глаз Эймонда закрывается не то в блаженстве, не то в нетерпении. Он ерзает, устраиваясь поудобнее. Мало времени. Пока чресла не затекли, Хелейна ластится, вжимаясь в кожу брата, и наклоняется к нему, приоткрывая губы. Уже ставшее привычным томление опаляет её грудь.       Эймонда бросает в дрожь. Чем выше по бедрам её поцелуи, тем громче и чаще трепетные вздохи брата. Он зажмуривается, проводит ногтями по подлокотнику, ничего не говоря. Им не нужны слова. Они понимают друг друга чувствами, эмоциями.       В тёмную дрему спальни младшего принца проскальзывает влажный звук, с каким Хелейна припадает к области чуть ниже живота, и жалобный полустон Эймонда. Его вздохи становятся неровными, сбитыми, торопливыми.       Грудь его широко раскрывается от дыхания, но верёвки приглушают это дыхание. Она едва сдерживает улыбку. Этот мужчина, опасный, непредсказуемый для других, в её руках тает, нежится, становится податливым и мягким. Это осознание ударяет в голову, как хорошее подслащенное вино.       Эймонд… её милый Эймонд… скулит от её ласк, а она щедро одаривает его ими.       «А-а-ах», — тихо-тихо, чуть различимым шёпотом… Эймонд открывает губы, и она утыкается своим лбом в его, целует, заглушая стон, трется своим носом о его нос. Движения языка внутри бесстыдные, развязные, хаотичные. Его вкус сладок. И тягучее возбуждение оседает внизу живота.       Она больше не выдержит. Поспешно развязывает веревку — узел за узлом. Вся прекрасная конструкция распадается на беспорядочную толстую нить. И лишь следы от неё на теле Эймонда заманчиво алеют.       — Сними мое платье, — она мажет губами щёку и говорит в полный голос, словно хочет заглушить болезненные стоны мужа.       Почему Эйгон? Почему не он? И всё же не высока ли цена их счастья?       Терпения Эймонду не хватает. Он буквально срывает её платье. Раздаётся скрежет сорванных с платья крючков. Кажется, он самое громкое. Громче их поцелуев, громче дыхания.       Ладони Эймонда быстро опускаются по её лопаткам к бедрам. Он прижимает её к себе за талию, накрывает рукой вздымающийся от неровного дыхания живот. Она накрывает его руку пальцами, будто останавливая. Но останавливая исключительно ради поцелуя. Жадного. Словно бы оба доказывают друг другу, что он — её, а она — его. И их негласный союз ничем не разбить. Губы к губам. Соприкасаются, скользят. Эймонд запечатляет несколько робкий поцелуй на ключице. Их пальцы переплетаются.       — Хочу тебя одну, — шепот Эймонда щекочет ухо и отзывается теплом под его руками.       Этот огонь плавит её сознание. Хелейна ложится на постель, притягивая к себе Эймонда, и срывает с его головы повязку. Второй глаз блестит холодным синим, более ярким, чем настоящий, живой глаз. Он застывает в нерешительности перед ней.       — Не хочу, чтобы он касался тебя, — он целует в шею, в грудь, в ложбинку живота.       — Он больше не будет, — Хелейна смотрит в его глаза.       Она боится своих слов, но не хочет, чтобы он сомневался в её преданности, в ее любви, в ней самой. То, что сделал Эймонд, она видит, гложет его, сжирает душу без шанса на спасение. Он сгорает заживо в котле совести.       — Боги не простят нас, — сухо говорит он.       — Боги дали нам эту любовь, — Хелейна гладит его по голове.       Ей видно, что боги не простят Эймонда за другое — за то, что он сделал с братом, но их любовь только радует богов.       Эймонд касается кончиками пальцев правой руки её лица, а левой кладёт её на спину. Он опускается к ней лицом. Губы цепляют её нижнюю губу, оттягивая, играя с ней, не давая полного поцелуя — того, чего ей неизменно хочется. У них всегда так мало времени на двоих — ночь. Одна или две в седмицу. Однако её радуют и случайные касания рук, сплетения пальцев, тепло его дыхания около полуоткрытой шеи, и встреча взглядами в коридорах или залах. Эти невесомые прикосновения порой даже лучше любых настоящих. Они более страстные. Они проникновеннее.       Его губы задерживаются на её груди, лаская попеременно одну и вторую, посасывая нежно, не так, как это делают дети, а приятно, и отпуская с громким чмоканием. В ней трепещет всё. Ощутимо вздыбливается каждый волосок на руках. Когда она кладёт на всё отдаляющийся от неё затылок Эймонда пальцы, их будто прошибает молниями. Он осторожен, взволнован не меньше, чем она, когда падает в ложбинку между бёдрами и затягивается ночным прохладным воздухом. Его губы творят с ней немыслимое: минут, прикусывают, целуют, облизывают. Её тело сгорает. Она непроизвольно вздрагивает, подается вперёд, к его лицу, но, как будто боясь самой себя, немного отдаляется, чтобы мгновение блаженства не наступило так быстро. Эймонд знает, как нужно целовать. Движения языка постепенно набирают необходимый ритм, и с ее губ впервые срывается несдержанный всхлип-стон. Её бедра сдвигаются против её воли, но Эймонд жестко толкает их руками в стороны. Он отрывается на миг и смотрит на неё. На губах блестит влага. Это её влага. Хелейна сама устремляется к нему, целует, слизывая остатки самой себя, словно без этого поцелуя она не сможет дышать.       Ухмылка на его лице появляется лишь на короткий миг. Эймонд размашисто подается бедрами вперёд, и она резко хватается за крепкие плечи, ногтями царапает лопатки. Её затыкают поцелуем, прежде чем полный удовольствия стон срывается с дрожащих губ. Движения Эймонда плавные, глубокие, сильные. Когда его губы отпускают, Хелейна обращается в стон. Громкий. Зная, что все услышат, кто сейчас не спит крепким сном, она стонет, отдавая ему свою любовь. Эта неистовая нежность накрывает её с головой, будто волны Узкого моря, но гораздо более тёплые. Удовольствие короткими вспышками то охватывает, то отпускает.       Хелейна прижимается к нему еще сильнее, чтобы стать ближе, чем это возможно. Её ноги обвивают напряженные бедра Эймонда, а губы вовлекают в новый поцелуй. Никакой целомудренности в ней. Все маски сняты. Есть только эти жаркие толчки Эймонда, его блестящие глаза, его мускулы, его…       Внезапно его рука достаёт верёвку. Ту самую, которой Хелейна только что связывала Эймонда. Он толкается глубже. А его руки в этот момент связывают её запястья над головой. Теперь она может только внимать его воле.       — Я люблю тебя, — хрипло говорит он — голос дрожит, срывается. — Люблю. — Новый глубокий толчок. — Люблю.       Шорох. Дверь скрипит. Хелейна движется навстречу торсу Эймонда, не обращая внимания на звук. Она думает, что ей показалось. Томный крик-стон отражается от стен. Она выгибается и на выдохе шепчет:       — Эймонд!       Шаги. Отчетливый топот. Стук каблуков. Её глаза краем замечают фигуру в платье, простоволосую.       — Хелейна?! — их останавливает голос матери.       Эймонд реагирует быстрее, накрывая её одеялом и поворачивается к Алисенте, которая стоит посреди комнаты. В ее глазах блестят слезы. На лице страх, волнение, боль, стыд. Щёки горят огнём. И Хелейна чувствует то же самое. Но именно она, вылезши из-под одеяла, уверенно бросает застывшей, как статуя, матери:       — Уйди, мама.       В горле встаёт ком. Хелейна не хочет этой грубости. Но она повторяет четко и ясно:       — Мама, уйди отсюда!       Теперь на лице Алисенты и недоумение.       — Я люблю его, и нам никто не помешает, — заявляет Хелейна.       Её злость набирает обороты, но к ней добавляются слёзы:       — Умоляю, оставь нас, оставь меня с ним! Ты знаешь, как я люблю его. Оставь нас!       Алисента ничего не отвечает, однако все же сдвигается с места и уходит, прикрыв рот ладонью. Возможно, понимает, что не ей говорить кому-то о верности. А возможно, она в ужасе от того, что её догадки стали правдой.       — Возьми меня, — в собственном голосе поражают эти приказные нотки.       Хелейна видит сквозь пелену слез этот синий безжизненный глаз, и он смотрит точно с восхищением. Эймонд приближается, берет ее под бедрами, целует в колено. Он жестко погружается в неё и движется так, как ей сейчас хочется — немилосердно, жадно целуя её в солоноватые от слез губы, глубоко, растягивая её изнутри. А она кряхтит, высоко стонет, словно поскуливает от его жёстких действий, но не отталкивает, не отходит, лишь раздирает ногтями его спину.       — Ещё, — просят её губы. — Ещё, — умоляет она.       Наслаждение драконим огнем опаляет её вены, разгоняет кровь, сделав её слабой, подталивой. Эймонд падает на её грудь, шепча её имя, обнимает, развязав руки.       В комнате становится тише, но в Красном замке всё прежнее. Хелейна долго не может уснуть, глядя на гобелен, изображающий дикую оргию, посвященную одной из богинь Древней Валирии.       — Я заберу Вхагар и отобью Харренхолл, — говорит Эймонд. — Но сначала мы тайно поженимся, как это делали древние валирийцы.       Хелейна усмехается. Он хочет, чтобы она принадлежала ему вся.       — Я и без этого твоя. Вся твоя. Он сжимает её крепко и засыпает с улыбкой на губах.