Не всем слететься на маяк

      Какая разница?       Бьётся далеко-далеко на ветру огонёк.       Ну какая, в самом-то деле, разница?       Ещё шаг вниз по рыхлому снегу, и огонёк прячется за нагромождениями скал.       Здесь, на краю мира!.. Кто тут бывает? Контрабандисты, бандиты? Браконьеры?       Какие яркие этой ночью звёзды. Светло как днём: глаз видит и припорошенные валуны, и цепочку следов куропатки, различает, где снежное поле дыбится увалами под лесом, а где обрывается в непроглядное море. Яркие, да. Только не греют. То, что греет, зовётся костром, и осталось оно выше по склону.       Браконьеры, да. Одним больше, одним меньше. Ты-то тут чего забыл?!       Перед внутренним взором всплыло широкое, скуластое лицо атаманши: «Заработать хочешь? За две недели у нас можешь в таверне столько же столоваться. Повадки зверей знаешь? Хорошо. Магией от тебя… пованивает. Это мне уже донесли». Когда ударили по рукам, она улыбалась. Когда уже на месте, на северном побережье, призрак превратил в льдышку одного из лихих артельщиков, она улыбалась не так весело.       Деньги забыл? Ну шевелись тогда живее. Какая же холодина…       Надоел. Не только их забыл.       Дальнейшее в рассусоливании не нуждалось. Призрак есть? Есть. А колдун-энтропист под боком, пусть и неумелый? Тоже есть. От него в любом случае больше толка, чем от браконьеров с гарпунами и ножами. Вот и иди, дорогуша Тол’Гар, или как там тебя…       Хрустнул под сапогами ледок. Впереди, там, где вздыхало волнами море, сидел на мели остов корабля.       И ты мог бы сейчас сидеть, старина, у костра, а не бегать как мальчик на побегушках.       Заткнись.       Две мачты, обременённые двухцветными парусами, свалились на оба борта точно крылья подбитого мирада. Птенцом тычется в корму полузатопленная шлюпка. Прогнившие снасти скрипят на ветру — ему, весельчаку, несчастный случай подкинул игрушку на года вперёд. Щерится обломанными шпангоутами пробитый борт — может на подводные скалы напоролся, может льдину поцеловал, кто его знает. Хорошо, что к дыре плыть не надо. Плохо, что в трюме, должно быть, темно и тесно, как погребе.       Гал’Тор, пробуя ногами каждый шаг, вошёл вовнутрь, и ночь стала непроглядной.       Проклятье, почему ночью-то я пошёл?!       Потому что атаманша не хочет терять ни часу дня.       Некоторое время провозившись с фонарём, он запалил наконец-то фитиль и огляделся. Разруха как она есть. Проржавевшие, белые от соли обручи бочек, дерево, безобразно разбухшее от воды, перекосило уцелевшие переборки, люки и двери. Там, где булькали волны, наросли моллюски и мели по полу космы водорослей.       Найти путь наверх удалось не сразу. После некоторого времени блужданий в темноте Гал’Тора ослепило сияние. Он попятился, приготовившись к схватке, но ничего вокруг не менялось. Всё те же скрипы и стоны, и нет никакого движения, сулящего опасность. Тогда, собрав волю в кулак, пришлось сделать несколько шагов навстречу. Облако света. Тяжёлый силуэт позади. Двигаешься вправо — он за тобой. Дрыгаешь фонарём вверх-вниз — облако смещается, то затопляя собой всё, то вовсе исчезая. Зеркало!       Гал’Тор хмыкнул. Вот так сразу нашёл чью-то каюту! Рассказы и песни всяких бардов с выдумкой заваливают их под потолок сокровищами, редким оружием и драгоценностями. Брешут, собаки. Сколько ни разгружал корабли, ни разу не видел ничего дороже чесучи. Хотя, кто знает, вдруг тут ей все стены обиты…       Даже если и да, то она давно сгнила.       Заткнись.       А не заткнусь.       Гал’Тор сжал руками голову и взвыл. Повезло ему высадиться на Эндерале. Повезло обнаружить в себе невиданные, чтоб их, таланты. Повезло выпить душу не крысы («Лапам холодно, брюху голодно, хвост отдавили, гады, гады, гады!») и не сраного краба («Читай по губам… нет… по клешням, короче: я-не-тор-гу-ю»), а человека. Кем был тот человек не понять. Ясно одно: любовь к неуместным комментариям совершенно точно его пережила.       Повернись.       Непререкаемость приказа отодрала руки Гал’Тора от головы и провернула его на каблуках. Метнулся по стенам свет фонаря, выхватил из темени приколоченные к полу стул и стол, помутневшее от времени зеркало и откидную кровать, заваленную какой-то прелой рухлядью.       Ага, ага. А ну-ка туда.       Гал’Тора швырнуло на пол, и он, отплёвываясь ругательствами со страху, сунул руку под кровать, нащупал там металлическую ручку и дёрнул на себя. С лёгким усилием вытянул на простор дорожный сундучок. В таком хранят важные вещи, а не одежду, и, вероятно, там некогда томилось что-то очень ценное. К чему душа лежит у тех, кто ходит за море в отдельной каюте, а не в трюме прячется? Конечно к само… излиянию? истязанию? выражению? Небось до сих пор там грустит дневник какой-нибудь, ценные бумаги, кольца, колье, крупных звеньев браслет с подвесами: флейта, лодка, кошка, роза, голубь.       Откуда я это знаю?!       Это я помню, не ты. Не мешай.       Следующий приказ повелел вскрыть сундучок. Поперёк него лежали полосы ржавчины — следы железных листов, побитых солёной морской водой. Замок осыпался от прикосновения, древесина набрякла как губка и подгнила, поэтому Гал’Тор поднял крышку без натуги. Не видя, что там внутри, и ощущая, что внимание подселенца отвлечено, он стал усиленно думать.       В прошлые разы было проще. Он — или, вернее сказать, его колдовская суть — переваривал души как беззубая бабка какую-нибудь кашу. Души животных, сожранные по ошибке или по нужде, почти не оставляли своего следа на личности колдуна. Почти. В первый раз он пытался закопаться в песок. Во второй — шипел на людей и забивался в угол. Потом дело пошло как по маслу: подавленные его волей, слабые зверюшкины ошмётки никак себя не проявляли, и при желании он мог бы на рыночной площади у всех на виду умертвить, например, леорана, не встав после этого на четвереньки и не хапая отвислыми губами сено.       Что до человека… был то не вполне человек, честно говоря, а заблудший. Встретился он по дороге к месту охоты. Задёргался под обломками избы, наполовину сожранной старой лавиной, челюстями защёлкал на браконьеров-артельщиков, когда они все вместе с недавно нанятным колдуном пробирались по перевалу. Артельщики, не чувствуя страха, закидали тварь снежками. Гал’Тор, уже скоро как третий день не чувствуя ничего, кроме потустороннего голода, вернулся к заблудшему ночью. Голод гнал его тогда так же, как сейчас — приказы подселенца, и он не сумел противиться его повелению. Помнит: искрится на снегу сиреневая змейка-приживала, вытекшая из запястья. Помнит: заблудшего сводит последней судорогой и отпускает, отпускает и Гал’Тора невероятная жажда до чужих душ. К стоянке браконьеров вернулся как ни в чём ни бывало. Ни один зверь не решился заградить дорогу колдуну, ни один из вынужденных напарников не понял, что с новичком что-то не так, да и сам он, благостный, как после пира, вёл себя разве что чуть более раскованно и дружелюбно чем обычно.       Правда, пока Гал’Тор стоял на часах, один из артельщиков поинтересовался, у кого он такую пробивную дроге берёт. Гал’Тор ответил, что из Нерима в кокосах провёз. Один, мол, остался для услады, другой в статуе Мальфаса спрятал. Иди ищи. Тот, естественно, спать свалил, да и пойди найди на заброшенном севере что-то кроме ледниковых гончих, мороза и ёлок.       Сколько дней назад он заблудшего поглотил? Четыре, пять? Работа напряжённая, отчего дни сливаются в снежный ком. И всё-таки, пять? То есть, так долго подселенец рыла своего не казал, а тут на тебе. Корабль его разбудил? Близость призрака?       Словно издалека наблюдая, как его руки ворошат всякую дрянь внутри сундучка, Гал’Тор с грустью подумал, что ему бы более умного энтрописта найти, узнать, понять, в какого монстра его превратила змейка-приживала и как избавиться от нежеланных гостей. Вероятно, орден располагает такими знаниями…       А ещё он располагает крестами, цепями, охотниками за головами и очаровательной гильотиной.       Гал’Тор со злостью захлопнул сундук. Влажно хрустнув, тот стрельнул во все стороны щепой.       Вылезь из моей головы!       А не то что? Пойдёшь сдаваться сталекрабам? Кстати, где они?       Ноги понесли его прямо в стену. Бух!       Тут их нет. Может, тут?       Со всего маху Гал’Тор рухнул под стол. Подломились деревянные ножки, обвалив ему на спину столешницу. С глухим грохотом его голова воткнулась в доски переборки.        В зеркало влетать не хотелось. Он ужом выполз из-под мебели и, кое-как смиряя дёргающиеся как у запойного пьянчуги конечности, на карачках отправился за фонарём. Стоило ему коснуться металлического корпуса, как в голове прозвучало почти жалобное: «Погоди!» — и руки, и ноги, и шея, и всё прочее вдруг вернулось под власть Гал’Тора. Он сцепил пальцы на ручке фонаря, равнодушно наблюдая за вытекающим маслом, и растянулся на полу.       — С тобой надо как с крысой… как с крабом тем. Больно ты вредный.       Как с ними не выйдет. Ты откусил слишком большой кусок, старина, тебе его не прожевать. Но!..       — Говно! Пшёл вон.       Давай договоримся.       — О, теперь договорчики пошли. А как моей башкой переборки проламывать, так это проще было, да?       Голос в голове замолчал. Гал’Тор успел подняться, выругаться, предчувствуя скорую темень, и добраться до очередной лесницы наверх, прежде чем тот зазвучал вновь.       Я могу дать тебе то, что ты хочешь: знание. А ты должен будешь мне помочь.       — Да ну? Какое знание?       За шиворот точно шмелей отсыпали. То самое? Про его приживалу, про силы, про это вот всё?!       Да, да, про твою энтропийную сущность. Не всё, только то, что помню сам. Постой.       Гал’Тор остановился.       — Чего тебе? Фонарь погаснет скоро.       Ты согласен?       — Что ты от меня хочешь?       Ты должен будешь… ну… меня выплюнуть. Видишь ли…       Гал’Тор расхохотался. На ломте хлеба прорезается рот и умоляет не кусать его. Рагу, гревшее пузо час как, просит его извергнуть. Хочет оказаться на свободе, особенно на глубоком вырезе платья под женской шеей, только-только опрокинутое в глотку вино. Нет, ну что за безумная страна этот Эндерал! Лучше бы к скараггам на вертел попал, честное слово.       Видишь ли!.. Ты прельстился душой мага, а не простого человека, посему я тебе не по зубам. Моя душа отлична от души обывателя и уж тем более от какой-то там крысы. Ты подавишься и превратишься в оорбайю, и это будет не самый плохой вариант.       — А какой тогда самый плохой? — отсмеявшись, спросил Гал’Тор.       Я останусь куковать в твоей голове до тех пор, пока ты не соизволишь милосердно сдохнуть где-нибудь под кустом.       Предвкушая долгий разговор, Гал’Тор опустился на первую ступеньку лестницы. Огонёк за прочным стеклом начал вертеться и нырять вниз, как бы насмехаясь.       — Итак, выплюнуть.       Да. Не знаю, как это делается, я всё-таки ди… был диким магом в стихийной области. Но ты уж постарайся. Прежде чем ты это сделаешь, ты должен будешь пообщаться с моей сестрёнкой.       — Она здесь, с нами? Тоже в моей голове?       О нет. Полагаю, она наверху. Готовится заморозить ещё кого-нибудь из твоей шайки, если браконьеры, разумеется, настолько глупы, чтобы снова сунуться сюда.       — То есть, ты предлагаешь поговорить с призраком, который убивает людей. Тот артельщик — не первый, насколько я знаю, — фыркнул Гал’Тор, оперевшись локтями на колени. — Ходят тут легенды про Ледниковую Ловчую. Лет пятнадцать, если верить местным.       Эа была едва ли старше этой нелепой легенды о себе. И никогда она не хотела иметь ничего общего с убийством живых существ.       В голосе подселенца послышалась горечь. Сердце в груди точно когтистая лапа стиснула, руки потянулись к глазам — хотелось спрятаться в ладонях, не видеть ни тёмноты трюма, ни ясного лица в обрамлении воздушных локонов. Лицо расплывалось, черты его никак было не различить, но Гал’Тор был уверен: прекраснее и нежнее девушки не найти ни на одном континенте.       Его ли эта уверенность? Да даже если и нет?       Только умерев, я почувствовал, что моя сестрёнка ещё где-то тут, одна, без няньки. Я знал, что корабль разбился. Знал, что чуда ждать не стоит. И всё же я чувствовал, что я не один.       Гал’Тор пожевал губами и спросил:       — И что я должен сделать? Она уже не та милая девочка, раз людей убивает.       Я не знаю. Сделай что-нибудь. Освободи её. Нас.       Сделать что-то как-то, не имея ни малейшего представления о себе самом и об итоге? Изначальный приказ атаманши — «Избавься от призрака» — звучал проще.       — Ты заставил меня открыть сундук. Зачем?       Хотел удостовериться. Берега Эндерала скалисты, неприветливы, маяков тут мало. Хотел понять, тот ли это корабль, её ли это вещи — и, знаешь, повезло.       Прикрыв глаза, Гал’Тор вспоминал все сказки и легенды о мертвецах, которые когда-либо слышал у себя на родине. Если маг черпает мудрость у своих учителей, то люди — у таких же людей как они сами, неграмотных, запуганных, тёмных, и всё-таки в их рассказах есть доля истины. Да, там не услышишь про колдунов, пробавляющихся мелким зверьём. И всё-таки призраки… их связь с… с воспоминанием? стремлением? предметом?       Призрак — это тот, кто не может плыть на свет маяка, потому что глаза его закрыты. Он грезит о… о чём-то ином. Уж это-то я понимаю.       — Знаешь… и я почему-то тоже, — вздохнул Гал’Тор и, следуя новорождённой привычке, покрутил грубую верёвку на своей шее. Там, взятая за петельку, висела косточка собаки. Несложно догадаться, о чём до сих пор грезит пёс, так и не выполнивший много десятилетий назад команду хозяина.       Хорошую мысль подкинул подселенец. Гал’Тор поднялся и, прихватив фонарь с ехидно танцующим огоньком, нашёл путь обратно в каюту. Стоило ему нашарить в старом гнилье, наполнявшем сундучок, браслет с подвесами, как огонёк отвесил последний поклон и погас. Воцарилась тьма — скрипящая, стонущая, шелестящая, вздыхающая морским прибоем и свистящая ветром в ранах обшивки. Ноги сами понесли его к лестнице. Тело безошибочно угадывало завалы и ямы миновало их безо всякого труда. Пусть его смертные глаза ничего не видели, но он решил довериться незнакомцу в своей голове, и тот честно довёл Гал’Тора до люка наверх.       Прежде чем подняться, он задал вопрос:       — Сестра твоя узнает тебя? Может, я тебя просто донесу до неё, и вы мило побеседуете?       Мы в разных реальностях. Я — здесь, она — где-то ещё. Ты ведь тоже маг. Ты знаешь о Море Вероятностей.       — Красное море знаю, Фремманское…       Его вдруг прошибло холодным потом, а в следующий миг лицо передёрнуло от брезгливости, да так сильно, что усы укололи ноздри. Гадко тебе, значит, встретить туповатого мага-собрата? А мне не гадко такого индюка надутого в себе таскать?!       Удовольствие от плотного общения с энтропистом ниже среднего, знаешь ли. К тому же я почти уверен, что никто прежде на Эндерале не мог сохранять разум и контроль будучи в… в желудке, скажем так. Это была бы сенсация! Я бы лично наблюдал столько захватывающих событий!       — Ну так давай я развернусь, и ты будешь сасации свои писать моими руками.       Захватывающих, как этапность пожирания человека плотоядными личинками. Очень мерзко, знаешь ли, и мне, магу, а не апотекарию, совершенно не нужно. Ты ещё и сарказм не понимаешь?        Только не думай ничего об этом, Гал’Тор, и не оценивай, и вообще вот забери свои ноги и шуруй ими вверх. Где-то тут уже должна быть палуба. Вон свет между досок виднеется. Надо выбраться, решить вопрос и вернуться в лагерь. Вряд ли после такого приключения удастся уснуть. Но уж следующую ночь он проведёт в спальнике, и никто не посмеет его выгнать оттуда нести вахту.       Очередная ступенька хрустнула под сапогом, подалась вниз, и Гал’Тор бросил себя к люку — в тёмный квадрат, очерченный по бокам серебристыми полосками. Голова в меховом капюшоне снова оказалась прочнее. Он пробил себе путь на палубу сквозь дверцу, выпрыгнул целиком и огляделся.       По правую и по левую руку качаются на волнах обрывки парусов, всё ещё привязанных к рангоутам. Стучит о корму шлюпка. И светит — ярко, свирепо, как не может светить ни луна, ни солнце — ему в лицо невысокая девичья фигурка, чьи черты лица стёрты оглушающим сиянием. Она вскидывает руку в отвращающем жесте, и к боли от нестерпимого света добавляется холод. Щёки, нос, кусочек шеи, не прикрытый капюшоном, лоб — ничто не избегает его мелких зубок. Но шестое чувство подсказывает, что вскоре он проникнет под одежду, выгонит тепло, выморозит страх и, наконец, навеет вечный сон.       — Эа?       Он не услышал звук собственного голоса, потому что в воздухе разлился кристальный перезвон. Гал’Тор прочистил горло и повторил имя громче. Мелодия затихла. Расцепил зубки-иголки холод.       — Почему ты пыталась меня убить, Эа? — облизнув губы, крикнул Гал’Тор. — Я не желаю тебе зла.       Свет померк, девушка опустила руку. Слышит! Она его слышит, хвала башням Инодана! И, судя по реакции, её внимание привлёк не только голос непрошенного гостя. Обожжёнными глазами он разглядел, как она склонила набок голову в мягком ореоле волос, точно прислушиваясь. Гал’Тор шагнул вперёд. Не успел он раскрыть рта, как девушка, вздрогнув, уставилась на него белеющим овалом лица.       Насколько он помнил легенды, духи какое-то время цепляются за то человеческое, что у них остаётся. Боясь признавать смерть, они продолжают вести знакомый танец смежив веки. Во тьме, под лучом маяка, их раз за разом увлекает последняя сценка в их завершённом спектакле. Наверное, так они стремятся задержаться в мире. Наверное, желают обмануть действительность и хотя бы в грёзах узнать, какой танец подхватит их следующим. Наверное, того требуют неутолённые страсти.       Эй, подселенец, отвечай: что там могло привидеться твоей сестре? Как умаслить её?       Не знаю.       Опустились плечи. Он раздосадованно сглотнул вязкую слюну.       Совсем?       Совершенно. Я… Ну, я не могу представить, чтобы она попыталась кого-то убить.       То есть, это уже не она?       Она. Она! Не трогай её.       — Эа, слышишь? С тобой говорю только я, никого другого здесь нет. Ответь мне, — кричал Гал’Тор; морозный воздух драл горло, — когда ты последний раз спала в каюте? Какого числа?       Ударили звонкие колокольчики, холод приколотил его к палубе, и в одно движение Эа оказалась рядом. Вблизи, без ореола сияния она казалась почти живой — так убедительно было замешательство на её лице, так глубоко залегла складка между строго сведёнными бровями. Она всё говорила и говорила, недовольно дёргая уголком рта, говорила и говорила, и всё поглядывала себе за плечо, точно там кто-то стоял, и кивала этому кому-то нетерпеливо, подкидывая облако волос, и опять говорила, вперясь в Гал’Тора взглядом.       Чувствовал он себя как рыба в толще льда, по которому ритмично долбят веслом. Казалось, ещё немного, и непрестанный стук в голове перестанет его утомлять. И дышать как-то тяжко, вот бы совсем об этом не думать. Биение чего-то живого и трепещущего внутри груди тоже порядком надоело. Отвлекает от… не от мыслей, нет, их нет совсем. От покоя отвлекает. Вот бы опуститься на палубу, закрыть глаза, наблюдать, как всё в теле перестаёт быть, затихает, смиряется, и как славно больше никогда не видеть, не ощущать, не слышать.       Интересно, если ты сейчас помрёшь, то со мной что случится?       Не слышать, я сказал.       Вероятно, ты прав: тебя никто никогда не услышит. А со мной что?       Сердце бухнуло особо сильно. От этого удара Гал’Тор вскинулся, оттолкнувшись дрожащими руками от палубы. Лицо, нависшее над ним, было внимательно и немо. Ищущий взгляд больше не отвлекался на невидимого собеседника за плечом девушки и рыскал по колдуну.       — Ты храбрая девочка, Эа, — прохрипел он. — Любая другая испугалась бы меня… Не больно-то хорошо я выгляжу, а? Да, понимаю. Ты вспомнила число, Эа? Какой сегодня день?       Она отпрянула. Стала загибать пальцы на правой руке, на левой, потом обернулась и словно продолжила счёт на чужих подставленных пальцах. Подселенец упоминал кого-то ещё. Няню. Может ли быть, что девочка оживила её своими воспоминаниями? Или это не более чем иллюзия — единственно реальная для неё?       — Не торопись. Сегодня восьмой день Летней Ночи, год тридцать четвёртый. Смекаешь?       По моим подсчётам, судно «Бойкий антиквар» потонуло около пятнадцати лет назад в месяц Исследования, дня семнадцатого.       Пятнадцать лет назад — это какой год?       Издеваешься? Девятнадцатый.       Стуча зубами, Гал’Тор назвал дату. Рот девушки округлился, брови беспомощно поднялись. В смятении она замотала головой и рухнула перед ним на колени, подняв тучу жалящих ледяных кристалликов. Беспорядочно сталкиваясь в воздухе, то и дело разбиваясь на мельчайшие частицы и собираясь вновь, они заполнили своим звоном весь мир без остатка.       Сложно поверить, что в такой разноголосице его услышат. И всё же Гал’Тор начал рассказывать какую-то чепуху о себе, задерживал дыхание, спасаясь от икоты, хвалил окорок в меду у Ульфура и сдобные брецели Сурты. Руки подогнулись и он упал ничком на палубу, прикусив от неожиданности язык. Боли не было. Просто стало тепло на губах.       Распознав угрозу хозяину, из правого запястья вылилась змейка-приживала. Гал’Тор заметил бледное сиреневое свечение и успел отстранённо подумать, что, быть может, и правда проглотить эту девку вместе с её братом, и дело с концом. Утолит голод, согреется, станет сильнее, научится новому — подселенец этот обещал что-то эдакое, заманчивое, что-то про энтропийную сущность…       Гал’Тор вздрогнул. Ты ведь и сам всё про себя понимаешь, тварь. Лишить юное создание радости пройти Вечными Путями, отрезать путь к новой жизни — ты как о таком мог подумать? Какими словами тебя называть после этого?       Жить захочешь — не так раскорячишься. Пус-с-сти меня, я жрать хочу! Жить хочу!       Сейчас подавишься, гадость.       О, так ты не только со мной общаешься? Отрадно это слышать.       Захлопнись и подними меня.       Тело, задубевшее от холода, Гал’Тору не подчинилось. Зато подселенец справился: заставил его встать на четвереньки, раскачал и опустил на пятую точку. Следом он, рукой колдуна, протянул своей сестре браслет с подвесами.       Эа подалась вперёд. Стрельнула глазами на своё запястье, потом на украшение, прикусила губу. Брови вопросительно изогнулись.       — Бери, — пробормотал Гал’Тор. — Нашёл в каюте. Сундучок под кроватью. Там. Голубь, роза, ло… лодка. Брат подарил, да?       Она меня в детстве редиской дразнила. А вообще-то меня зовут… ладно, неважно.       — Привет от редиски, — дробно простучал зубами Гал’Тор и подкинул браслет: на, мол, возьми.       Эа подставила руку. Колдун уронил в неё свою ношу. Бесконечно долгий миг браслет падал в молочно-белую ладонь. А может, не падал, а вмёрз в пространство и время, чтобы не нарушать привычный ход вещей. В голове успела родиться и умереть утешающая мысль: я тоже умер, я теперь — часть её истории, сейчас литые фигурки звякнут в её пальцах, судно поднимет паруса…       Браслет пролетел сквозь доверчиво подставленную ладонь и ударился о палубу. Бесшумно заскребли до деревянным доскам пальцы — это девочка, бухнувшись на колени, скорчилась над украшением и пыталась выцарапать его из мира живых. Отчаяние на лице сменилось ужасом, когда она поднесла руки к лицу и не увидела ни обломанных ногтей, ни содранной кожи.       Они в разных реальностях — Гал’Тор и Эа. Силы воображения не хватало представить, какие кошмары ворвались в размеренное существование этой девочки, какой силы страх овладел ей за миг до осознания. Ведь она как-то воспринимала эту действительность. Замораживая браконьеров и насылая ледяную бурю на колдуна — кого она видела на их месте? что делала и говорила на самом деле? Её воля всё ещё крепка, раз Эа, маленькая нежная Эа послушалась чужака, неясно как проникшего на корабль с задорными именем «Бойкий антиквар». Не каждый готов вытерпеть всю мощь реальности на своих плечах. Она — вытерпела, увидела и, кажется, готова её принять.       А ведь он не справился. Ни тогда, пятнадцать лет назад, ни теперь, в другой стране. Жар в груди плавил нутряной лёд, и тот жёг глаза непрошеными слезами. Всё равно никто не видит.       И ты тоже не видишь.       Эм, я покопался в твоей голове, и, в общем…       Пшё… кхм, тебе пора. Готовься.       Холод отступал. Кристаллики в воздухе пели всё тоньше и тоньше, пока не осыпались на палубу снежной порошей. Подняв взгляд на девочку, Гал’Тор увидел, как разгладилась морщинка между бровями, как недвижимы белые губы, как пальцы поглаживают фигурку расправившего крылья голубя.       Эй, редиска?       У меня имя есть! Я…       Свинья. Мне всё равно. Приберись там в моей башке, когда уберёшься из неё. Я не хочу ничего о вас двоих знать, понял? Куда она плыла, зачем, почему призраком стала, кем ты был. Ничего. Только то, о чём договаривались. Ясно?       Ответа Гал’Тор не дождался. Зато по телу прошла дрожь предвкушения, как будто он собирался втащить кому-нибудь с оттяжкой. А мажонок этот, похоже, не только молниями швыряться умел.       — Эа? — тихонько позвал он, поднявшись на неверные ноги. — Ты не сможешь жить и там, и здесь. Чтобы уйти, ты должна показать мне свои… своё… в общем. Ага?       В последний раз приласкав птицу из металла, Эа жестом поманила колдуна за собой. Тот, замёрзший и усталый, поплёся за ней на корму. На ходу он пытался прикинуть, как выполнить вторую часть обещания подселенцу — освободить его, но для себя решил подождать подходящего откровения. Может, тот сам что-то скажет. Или случай. Может, колдун по наитию поймёт, чего там делать надо, ведь инструкций к змейке-приживале у него не было, а опыт поглощения звериных душ — вот он.       Останки обнаружились недалеко от каюты. Гал’Тор прикинул примерный путь: внутрь он попал с носовой оконечности судна, после чего, петляя по раздолбанному трюму, умудрился попасть на нижнюю палубу юта, а оттуда ушёл тоже через трюм. Не удивительно. Внутри корабля всё порушено, всё перемешалось. И всё-таки, повезло ему окольными путями пройти через бывшую каюту девочки. Пока она стояла спиной и разглядывала звёздное небо в щели, Гал’Тор собрал её останки в плащ и накрепко завязал. Наконец, отложив узел в сторону, он объяснил девочке, что придётся подождать. Разрушение уз с реальностью — дело очистительного огня, на севере подходящего кострища не сложить. На эти слова девочка повернулась, покачалась задумчиво с пятки на носок, а потом с широкой улыбкой обхватила себя за плечи. Вид её как бы говорил: объятия не для меня, но есть одна загвоздка…       Как была баловницей так и осталась. Говорила ей нянька Сибу…       К горлу подступил комок. То подкатывала горечь — не подселенца, его собственная.       Я просил молчать.       Хорошо-хорошо. Спешу обрадовать: мои останки сжигать не надо, кстати.       Захотелось улыбнуться пустой, вежливой улыбкой. Такую натягивают торговцы, будучи не в духе, или старые знакомцы в попытке отвадить назойливого болтуна. Гал’Тор, не напрягаясь, подавил желание. Не так уж сильно подселенцу надо было показать своё отношение к ситуации, значит. И всё-таки за этой хорохорящейся пустотой ему почудилось разочарование.       Почему?       Ты от меня ничего не оставил. Нечего искать.       Ай я молодец, лишнего времени тратить не придётся.       Никакой реакции не последовало. Гал’Тор позволил девочке, провожающей его на верхнюю палубу, вырваться чуть вперёд, и буркнул под нос:       — Браслет ты дарил?       Допустим.       — Его с ней сжечь?       Вот и ответ на вопрос о выполнении обещания.       Вот и палуба. Темноту сонного неба на востоке сдувало первое дыхание рассвета. Покачивались на волнах паруса, похожие на огромные крылья: мираду не улететь, его птенцу не вырасти. Так случилось сейчас. Так было пятнадцать… боги, пятнадцать лет назад. Так много? Правда ли так много?       Эа крутанулась на пятках. Взвилось платье, подпрыгнула весёлая копна волос. Девочка снова обняла себя за плечи и помахала Гал’Тору. Тот мрачно скривил губы, подселенец же сыграл его лицом такой мимический концерт, что Эа округлила глаза, а потом прыснула со смеху. Ранним утром даже боги спят, так что и им не ведомо, к счастью, что именно увидела девочка.       Махнув рукой на прощание, Гал’Тор подхватил узел и, вновь безошибочно пройдя по разрушенному трюму, вывалился на берег. Под сапогами скрипнула галька. И вот так, обвешанному обязательствами и костями, возвращаться в лагерь браконьеров? Или всё-таки срезать путь?       Он похлопал себя по бокам, выудил из кармашка на поясе обломок подковы. Кто спросит — вполне себе на счастье. Целую же не будешь на себе таскать, чай не мул. Под пальцами, отзываясь на приятные мысли, пробежала светлая волна. Даль’Лоран, глава «Золотого Серпа», несколько опешит, упади раньше положенного срока в стог гильдейской конюшни предположительно новый защитник. Всё-таки, сам выдал пришлому колдуну встречное предложение: ты, конечно, честный, только мордой не вышел. Хочешь работы и протекции — просочись к браконьерам, бьющим ледниковых гончих, и выдай их маршруты, контактные лица, рынок сбыта. В общем, всё. А если что-то пойдёт не так, то вот тебе «якорь» для перемещения в безопасное место.       — Мне нужны не только деньги, — произнёс он в пустоту и, лишившись чувства соседства в голове, продолжил: — Хотел вот с призраком подраться, понять, каким я стал… а никаким я не стал. Всё такой же.       Металл подковы нагрелся в ладони. Неподалёку, грациозно бултыхая складчатой тушей, прошлёпала ластами ледниковая гончая. Сверкнул на борту корабля, проложив серебряную дорожку от грот-мачты до Гал’Тора, и погас нестерпимый свет.       И свет указал путь.       Переместившись в Арк, Гал’Тор спешно высморкал сено из носа, умылся в поилке под недовольное гоготание двух мулов и одной круглой вредной кобылы, и отправился на встречу с Даль’Лораном. Разговор вышел короткий, потому как с картами Гал’Тор обращался лучше, чем с языком. К тому моменту, когда первые лавочники, позёвывая, выходили из домов открывать торговлю, почти нынешний защитник гильдии расписал Даль’Лорану маршруты, атаманшу, объёмы ловли и некоторых причастных к браконьерству лиц. На это Гал’Тор получил задумчивый взгляд и обещание рассмотреть его кандидатуру после того, как подтвердятся сведения.       Весьма собой довольный, он через одного из свободных защитников обратился в храм Мальфаса с просьбой о достойном погребении двух исстрадавшихся душ. Поскольку Гал’Тор вместого того, чтобы назвать полные родовые имена усопших, довольно долго скрёб бороду, жрец со вздохом разрешил провести обряд сожжения без приличествующей делу полной молитвы. Как только отзвучали слова: «Ты — мой свет, мой проблеск на горизонте…» — колдун ушёл в таверну отогревать тело и дух.       Заснул он не досидев до вечера. Подселенец, оказывается, успел выполнить свою часть сделки — кошмары, реальнее стен таверны вокруг, не дали ему ни проснуться, ни выспаться.       Разлепив воспалённые глаза, он первым делом оглядел комнату. Стол. На столе — зеркало и шкатулка для личных вещей. Стул. На стул комом брошена одежда. По крыше топают птицы. Внизу топают в танце люди. Светит за дверью свет. Прочертив линию, он ложится Гал’Тору поперёк груди как путы.       Он гнусно соврал себе на берегу, решив, будто ничуть не поменялся за эти недели.       О, поменяется он так, что мать родная не узнает. И прошлая жизнь — жизнь битого сироты при живых родителях, жизнь отца без детей, жизнь дезертира и бандита, а потом — пьяницы, грузившего пузатые суда в Остиане… о, та жизнь покажется ему сказкой.       Из руки, лежащей на животе, выпрастывается змейка. Пересекает дорожку света. Стреляет раздвоенным язычком и выжидающе смаргивает третьим веком. Она опять голодна.       И этот голод не утолить никогда.