48 миллиардов звёзд

Он был другим с самого начала. С самого первого дня, с первого своего появления. Разумеется, в родном с детства Буфорде, где основу жизни Андрея составляла его работа в небольшой закусочной с яркой неоновой вывеской на крыше, он никогда не видел никого такого. Он видит одних и тех же людей, ежедневно, запомнил все их лица и, едва колокольчик у входа звенит, может не спрашивая соорудить нужный заказ. Буфорд — маленький, словно в смоле застывший городишко в штате Вайоминг, где все знают всё и про всех и где происходит примерно одно событие в год. Так что Андрей, встречая каждого из своих посетителей, досконально знает и то, о чём те будут говорить, сидя за одним из столиков. Бен и Эдгар — двое давних приятелей под пятьдесят, приходят каждый день в 8:40 утра, берут крепкий эспрессо без всего (Андрей не понимает, как это вообще можно пить) и жалуются на погоду, причём какой бы она не была: то на жару, то на ветра, то на дожди. Шэрон вместе с подругами обычно садится в центре закусочной, заказав по овощному сэндвичу на каждую, и они в красках спорят по поводу судьбы несчастного Криса Янга, который, уехав покорять Нью-Йорк, вернулся обратно ни с чем, хотя произошло всё это уже больше двух лет назад. Андрей же так и стоит за стойкой целыми сутками, один сооружая хот-доги и бургеры, жаря картошку и накладывая шарики мороженого, а потом сам же всё это разнося посетителям и щурясь от палящего через окна жаркого солнца. Вечером, когда сумерки приносят на его место прохладу, он закрывает закусочную, ждёт, когда Фёдор придёт, чтобы выдать очередную пачку за смену, а потом возвращается в свой крошечный домик, чтобы уснуть там под какой-нибудь глупый ситком. Но в тот понедельник всё было не так. Было июльское утро, полдесятого, Бен с Эдгаром уже ушли, а все остальные, ещё сонные и немного вялые, медленно заполняли зал. Колокольчик зазвенел, и Андрей, отрываясь от собирания очередного бургера, поднял глаза на вход и замер, потому что кого-то нового на своей работе он видел всего два раза, кажется, за всю жизнь. Новый посетитель взглядом просканировал помещение за секунду и твёрдым шагом направился к стойке Андрея. Он был довольно высоким, со светлыми волосами, смешно вьющимися у висков, и бородой рыжеватого оттенка, на чёрной майке — цветы над черепами. Подошёл ближе и заявил: — Мне просто кофе, Андрей. И сам Андрей настолько завис от этого мягкого, со странным акцентом в английском голоса, что ляпнул: — Откуда ты знаешь… Уголок широких губ приподнялся в мягкой улыбке: — Тут все твоё имя знают. Глаза, чуть прищуренные, смотрели одновременно немного насмешливо и внимательно, изучающе. Андрей ещё сильнее стушевался, потому что вообще-то это была правда. Чтобы не делать ситуацию ещё более неловкой, отвернулся сделать этот самый «просто кофе». Слишком запоздало подумал о том, что в такой формулировке наверное обычно имеют в виду эспрессо без всего, но уже начал готовить капучино с ванилью. Вот чёрт, только налажать с настолько простым заказом ещё не хватало. Повернувшись, понял, что на него всё это время смотрели. Всё тем же насмешливо-внимательным взглядом. Стало совсем неудобно. Тот взял со стойки чашку и, говоря «Спасибо», принялся медленно пить прямо тут же. Андрей внутренне выдохнул: не налажал всё-таки. Когда он наконец собрался, чтобы задать хоть какой-нибудь нормальный вопрос, тот представился Димой, сказал что здесь проездом, а сам вот уехал год назад из Союза. На этих словах Андрей ещё раз недоверчиво оглядел его одежду. Он отчего-то думал, что в Союзе все круглый год ходят в строгих пиджаках с иголочки, и никогда не носят ничего другого. Но либо его знания всё-таки ошибочны, либо просто Дима слишком другой. Весь этот небольшой разговор он смотрел на Андрея как будто бы с лёгким снисхождением, а когда узнал, что Андрей всю свою жизнь провёл в этом маленьком и практически безжизненном городе, к этому взгляду прибавилось даже какое-то подобие жалости. Задевало и злило, но Андрей держал себя в руках, хотя бы ради рабочих приличий. Но в это же самое время он понимал и другое: было в Диме что-то такое, что не давало ему просто закончить разговор. Несмотря на налёт высокомерия и снисхождения в его поведении, было в нём и что-то притягивающее, что заставляло и Андрея смотреть с интересом, вслушиваться в этот мягкий тембр со странным — русским, очевидно — акцентом. Дима не выглядел, как кто-то подходящий маленьким городам в целом, он и сам это подтвердил. Конечный пункт своего пути он тоже не знал, но Андрей заключил в тот день, что ему вполне подошёл бы Лос-Анджелес или Нью-Йорк. Ну, если исходить из того, что об этих городах рассказывали другие, разумеется. Вчера, во вторник, Дима пришёл к нему где-то в середине дня, поздоровался с лёгкой улыбкой, задал пару абсолютно дежурных вопросов, вроде: «Как проходит работа?», а потом, не говоря ни слова, поставил на стойку бутылочку клубничного Маунтин Дью и, не дав опешившему Андрею и слова сказать, ушёл, даже не заказав ничего. Напиток сладкий, немного приторный, но вкусный. Федя в конце дня подозревающе косился на бутылочку у него в руках и на него самого, с неопределённой эмоцией на лице. Дома Андрей впервые засыпает не за пять минут и думает о том, что этот русский какой-то ну слишком уж странный.

***

И вот сейчас, удивительно прохладным вечером среды, когда его смена уже закончилась, они сидят за одним столиком в углу у окна. Дима сказал, что специально подождал вечера, чтобы не отвлекать от работы. Сейчас он сосредоточенно тыкает трубочкой в свой коктейль, который Андрей ему принёс, а потом спрашивает: — Так почему ты никогда не думал уехать отсюда? Он и в первую встречу этот вопрос задавал, но тогда Андрей, не сумев придумать вообще ничего, как-то с этой темы съехал. Он хмурит брови. Дима заставляет его слишком много думать. Причём над вещами, над которыми он не думал никогда и даже не знал, что над ними можно в таком ключе думать. Если задуматься ведь, его, Андрея, жизнь и правда безумно скучная. Да, «скучный», именно так говорят про что-то, что неизменно, одинаково годами, что можно предугадать до того, как оно произойдёт. Наверное, иметь скучную жизнь не очень-то и хорошо. Но если думать дальше, то ведь… Андрея она более чем устраивала. Она однообразная, но предсказуемая и от этого спокойная и родная. Ну и что, что все одноклассники, с которыми мальчишкой учился, разъехались по мегаполисам, а он, как школу закончил, так и продолжает до своих двадцати трёх стоять за той стойкой? Это кажется правильным. Кажется необходимым слышать иногда от посетителей приятное «Вот что бы мы без Андрея делали!». Похвала делает всё ещё правильнее. Андрей ощущал, что он как винтик в небольшом механизме Буфорда, он уедет, или даже займётся чем-то другим — и сломается всё. Ну вот уйдёт он, а кто нальёт крепкого кофе в 8:40 утра? Да и чтобы хотеть чего-то другого, надо как минимум понимать, а что оно такое, это самое «другое». Попробовать, наверное. Но нужно ли это вообще? — А зачем? Если всё и так замечательно, — отвечает после продолжительной паузы и жмёт плечами. — Но разве тебе никогда не хотелось… не знаю, чего-то другого? Эмоций каких-нибудь сильных испытать? Тут же их не испытаешь, я уже успел понять. Совершить что-нибудь глупое, в конце концов! Чего-то, ну… большего? — в Димином взгляде сегодня нет ни снисхождения, ни жалости, только искреннее непонимание. Димино «большее» — то же самое «другое» из его собственных мыслей. Неизвестно, что оно из себя представляет и нужно ли вообще. А вдруг там хуже? Дима вот, например, даже внешне выглядит как человек «большего». Ему здесь вообще нечего делать, и Андрей, к слову сказать, до сих пор и не понял, для чего он тут. Впрочем, это его личное дело конечно. А вот вопрос… Если бы у него такое вдруг спросил кто-то в Буфорде, Андрей бы без колебаний ответил «нет», потому что опять же: «а зачем»? Но он понимает и чувствует отчётливо: тот факт, что к Диме его притягивает странным незнакомым чувством, тот факт, что он о нём думает, тот факт, что согласился остаться после смены и сейчас вот сидит вместе с ним за столиком — это всё отчасти продиктовано любопытством и жадным, как выяснилось, интересом к чему-то новому, возможно как раз «большему». Но разве это открытие не шло вразрез с прошлыми мыслями? Андрей вздыхает, рассеяно уставясь на шахматную шашечку на полу. — Слушай, я не знаю, правда. Мне кажется… — Потому что мне кажется, — Дима перебивает прям на полуслове. — что ты создан для большего, Андрей. Тот так и замирает, не договорив, поднимает голову и смотрит на человека напротив. Тон у Димы такой твёрдый. Отчего он в нём так уверен, он ведь Андрея совсем не знает? Но как бы то ни было, чужая уверенность отдаётся внутри странным тёплым чувством. А что если Дима прав? Он-то наверное больше него знает. Что если всю свою жизнь он себя обманывает, и, чувствуя себя на своём месте, на самом деле упускает что-то невероятно важное? Дима снова смотрит внимательно, и Андрей под этим взглядом аж съёживается, потому что кажется, будто Дима как раз наоборот знает о нём всё, больше него самого. Вскоре приходит Федя, и Дима собирается домой, мягко пожелав Андрею приятных снов. Дома Андрей не включает телевизор и, пытаясь уснуть, раз за разом слышит у себя в голове убеждённое «Ты создан для большего, Андрей».

***

В четверг, ближе к концу смены, Андрей слышит чёткий стук в ближайшее к себе окно. Отрывается от прочистки кофемашины, смотрит туда и видит Диму. Тот выглядит очень довольным, с этой своей широкой улыбкой и чуть машет рукой. Андрей улыбается в ответ тоже. Выйти не решается, хотя и знает, что посетителей сегодня не будет уже. Ожидая закрытия, слишком чётко осознаёт, что глупо улыбается мысли о том, что Дима сейчас наверняка у входа ждёт. Тот факт, что он позволяет так на себя воздействовать, радует не особо, но об этом думать не хочется. Хочется только о том, что у Димы в голове сегодня. Оказываясь на улице, понимает, что в целом был прав, но его всё равно умудрились удивить. Малиново-красный Шевроле аккуратно стоит чуть сбоку от входа, и Андрей без колебаний идёт именно к нему, хотя казалось бы, ни о чём таком они и не договаривались. Почему он вообще решил, что его ждут? А вдруг Дима тут по какому-то своему делу, а Андрею в окошко он так, заодно помахал? Чёрт возьми, тогда Андрей сейчас абсолютным идиотом выглядит наверняка. Но его замечают и жестами показывают что-то, и появившееся было сомнение отступает. Внутри машина отделана светлой кожей, и Андрей уверен, что она страшно дорогая, но у Димы как будто по-другому и быть не может. — Я тут собираюсь завтра вечером в ближайший город покрупнее съездить, обстановку разведать чуть-чуть, — говорит Дима, и Андрей понимает, что за своими мыслями, кажется, упустил начало, но тут его совсем удивляют. — Поехали тоже. Он на месте замирает, не решаясь на него посмотреть даже. Вот он, шанс. Шанс поменять хоть что-то. Посмотреть, попробовать. Прикоснуться к большему, к тому, чего он всю жизнь избегал и возможно упускал. Дима ему этот шанс прямо в руки даёт, бери, решись только. Андрей чувствует, физически, как у него все мышцы в теле напрягаются. Решаться оказывается неуютно совсем, и тот факт, что Диму он знает четвёртый день уверенности вообще не прибавляет. — Почему я, Дим? — спрашивает, и у него даже голос хриплый оказывается. — Мы же даже не знаем друг друга… Это немного странно, мне кажется. — По-моему в этом и суть. Тебе будет не так страшно, если ты откроешься человеку, с которым тебя ничего не связывает. Потому что ты в любом случае ничего не теряешь. Я верну тебя сюда уже в субботу утром, и ты сможешь забыть всё это в случае чего. Дима звучит до того уверенно, у него, кажется, есть ответ на любое возражение Андрея. Как будто он абсолютно точно знает, что в итоге добьётся своего, и это захватывало ровно в той же степени, в какой пугало. — Если честно, ты звучишь как преступник какой-то, — фраза выходит с нервным смешком, Андрей на Диму всё ещё не смотрит. — или дилер. Если ты мне такие вот «новые ощущения» показать собираешься, то я вынужден буду отказать. — Боишься меня? — тон у него внезапно становится ниже, чуть погромче шёпота, бархатный, Андрей чуть вздрагивает даже. Таким голосом его как будто притягивает сильнее, и он в сторону Димы смотрит наконец. Куда-то в сгиб локтя правда, а не в глаза, потому что взглядом над ним сейчас наверняка насмехаются. Явно же видно, какую именно реакцию это вызвало. — Не знаю… Может быть…немного, — неуверенно тянет, стараясь, чтобы голос хотя бы не дрожал. Он слышит, как Дима усмехается, и этот звук, громкий, низкий и ужасно довольный, заставляет Андрея почти пристыженно вновь опустить голову. — Но я не преступник, Андрей, честное слово, клянусь тебе, — почти доверительно, хотя этот заговорщический шёпот как будто доказывает обратное. Но как только Андрей собирается об этом сказать, Дима произносит, мягко, почти с надеждой. — Так ты поедешь? И только тогда Андрей наконец смотрит ему в глаза. Смотрит — и замирает тут же. У Димы глаза голубые, и глядя в них, он вспоминает фотографии ледников из большой энциклопедии, которую любил часами рассматривать в детстве. Димины глаза такие же, красивые, таинственные, манящие. Влекущие к себе. Отвести взгляд, отказать обладателю таких глаз было невозможно, потому что это влечение было где-то глубоко внутри, гораздо глубже чем всё, что Андрей потом узнал за свою жизнь. — Да, — шепчет он, так тихо, что сомневается даже, что его услышали. — Да, я поеду. Дима улыбается, вызывая морщинки в уголках глаз. — Хорошо, — такой же мягкий, почти убаюкивающий голос. Андрей выдыхает, как будто только что принял самое важное решение в своей жизни. Да так оно и есть, пожалуй. — Тогда до завтра, Андрюш? Как же хорошо, что он уже успел отвести взгляд, и Дима сейчас не видит всю эту бешеную гамму чувств, отражённую на его лице. Напряжение, казалось бы отступившее, опять сковывает тело, каждую мышцу, от одной только такой формы его имени, сказанной этим шелестящим и обволакивающим тембром. Зачем Дима это делает? Неужели он тоже испытывает все эти странные ощущения? Внезапно хочется выйти на холодный вечерний воздух, так что всё, на что у Андрея хватает сил — это быстро кивнуть и вылезти из машины.

***

Два часа. Ровно столько им требуется, чтобы добраться до Денвера — их места назначения. Андрею почти стыдно, ведь это мифическое «другое», которого он так остерегался, оказалось практически в двух шагах. Работать сегодня весь день было волнительно и нервно, ему потребовалось всё его самообладание, чтобы сосредоточиться на ежедневной рутине и не думать о предстоящей поездке. Дорога не менее волнительной оказывается, несмотря на то, что Дима все эти два часа что-то увлечённо рассказывает. У Андрея вникнуть не получается, он пытается смотреть на проносящиеся за окном деревья и поля, окрашенные в розоватое закатное марево. То и дело взглядом поворачивается совсем в другую сторону, скользит по длинным, тонким рукам, периодически постукивающим по рулю, не нервно, а скорее музыкально. Дима рассказывает что-то про город вроде, про планы на сегодня. Андрей смотрит, как у него при разговоре поднимаются и опускаются тонкие брови, как спадают на глаза пряди волос с висков, как он поправляет их покачиванием головы. В какой-то момент проскакивает мысль, что наверное всё же не стоит столько пялиться, но где-то в этот момент они как раз въезжают в город, и Андрей всё-таки переключается на виды вокруг. А посмотреть было на что: под розовыми облаками на тёмно-синем небе раскинулся город настолько яркий, что от всех огоньков, мелькающих с каждого здания, у Андрея зарябило в глазах и немного закружилась голова. Здесь, казалось, даже летом царило Рождество, когда гирлянды всех возможных цветов укрывали каждый дом даже в крошечном Буфорде. Дима прокручивает рычажок на своей двери, открывая окно, так, чтобы Андрей мог ещё и услышать город. По ушам мажет мешаниной из гудков машин, человеческих голосов и музыки, звучавшей из каждого второго здания и перебивающей друг друга. Он затылком чувствует взгляд Димы, тот кажется с искренним интересом наблюдает за реакцией Андрея. А город живёт. Живёт так, что даже целого месяца Андрею явно не хватит, чтобы хотя бы мельком взглянуть на все возможности, которые тут есть. И целой жизни, кажется, не хватит чтобы узнать всех снующих мимо людей хотя бы поверхностно. И эти масштабы, вопреки тому, чего ожидал Андрей, захватывают гораздо сильнее, чем пугают. Вскоре Дима притормаживает на не менее яркой улице, мимо носятся пятнышки таких же ярких автомобилей, он говорит, кажется, что они приехали, Андрей рассеянно кивает и даже не спрашивает куда, настолько он поглощён, настолько жадно впитывает происходящее глазами, ушами, всем чем может. Они выбираются из машины, Андрей шумно вдыхает носом: пахнет бензином, едой, причём даже непонятно какой именно и откуда. А ещё пахнет жизнью, настоящей, и Андрей почти пьянеет от этого чувства. Следует за Димой, краем сознания улавливая чего-то там про «клёвое место». Они заходят в какой-то бар и на ещё не успевшего привыкнуть Андрея обрушивается сплошной гул из говорящих наперебой голосов. — Располагайся, я пойду возьму нам чего-нибудь, — и когда это Дима оказался так близко, у самого уха почти? Андрей наблюдает, как он идёт к барной стойке той же уверенной походкой, которой несколько дней назад шёл к его собственному рабочему месту. Он занимает тёмный деревянный столик чуть поодаль и опять принимается глазеть по сторонам с тем искренним любопытством, которое кроме него бывает только у маленьких детей. Его родную Буфордскую закусочную как будто увеличили раза в четыре, причём и в плане размера, и в плане количества людей. Он крутит головой из стороны в сторону, рассматривая пёструю толпу, пытается выхватить что-то из разговоров: десятки разных акцентов смешиваются в монотонное жужжание, и у Андрея получается разобрать разве что отдельные, никак не связанные слова. Он вдруг чувствует себя совсем маленьким и вовсе не таким значимым, как в Буфорде. Он как будто снова мальчишка, задирающий голову, жадно впитывающий разговоры больших и умных взрослых. От этой мысли больше не получается прятаться, потому что она во всём, что окружает Андрея, и ему остаётся только продолжать впитывать. Мысль о том, что единственным знакомым, на что от может опираться в этом океане всего незнакомого, был Дима, заставляет его вернуться глазами к барной стойке. Дима разговаривает с барменом почти развязно, и Андрей думает, что это скорее он тут иностранец, а не Дима. — Вот, держи, — подойдя, он держит в руках два одинаковых высоких стакана со светлым пивом. Андрей берёт один из его рук, и совершенно некстати вспоминает, что денег вообще не взял, а значит, ему абсолютно нечем будет вернуть ему за пиво, очевидно купленное им же самим. Спрашивать ещё более неловко, он просто пьёт, и таким образом уходит от разговора в принципе. Неловкость — вообще главная эмоция, которую он с Димой испытывает. Ну, конечно, сразу после того странного, заполняющего собой всё внутри чувство, возникшее ещё при вчерашнем разговоре в машине. Дима наблюдает за ним с мягкой улыбкой, чуть щурится, чуть покачивается в такт играющей из автомата музыке. Андрей следит за его взглядом, когда тот начинает смотреть на свободную от столиков площадку, где парни в лёгких рубашках и девушки в обтягивающих платьях стучат ногами так, что пол трясётся даже под их столиком. — Хочешь туда? — спрашивает Дима. Он опять наклонился близко-близко, и его мягкий голос как будто прямо в душе вибрацией отзывается. Андрей привычно вздрагивает, взглядом мажет по его щеке. А потом кивает. В начале было крайне неловко. Дима своими ногами в чёрных туфлях отстукивал по паркету что-то сложносочинённое, подстраиваясь под быструю мелодию, которую задавали пианино и флейта, пока слишком уж весёлый голос оплакивал свою ушедшую любовь. Чёрт, и как Дима вообще в своих ногах не путается? Андрей, постоянно озираясь по сторонам, чтобы не столкнуть кого-нибудь случайно, внимательно следит за его идеально отточенными движениями. — О! Эту люблю, — радостное восклицание прерывается его немного сбитым дыханием. Эта не такая быстрая, Дима почти чеканно повторяет ногами ударные в песне, и Андрей на третий шаг стремится медленно повторить, не попадает в ритм, сбивается совсем, но потом ещё пробует. И вот, они уже ровно выстукивают мелодию, двигаясь друг напротив друга. — Молодец, — улыбается Дима, Андрей скорее даже по губам понимает, что именно он говорит. Сбивается немного с ритма, кто-то несильно задевает его в плечо, он оборачивается, ожидая неловкости ещё большей. Невысокая брюнетка с приятной улыбкой смотрит на него, не сердясь и не смущаясь. Андрей снова смотрит на танцующего Диму, который почти светится, глядя в ответ, и не может вспомнить, а было ли ему хоть когда-то так же хорошо. И тогда музыка меняется. Мягкие гитары подчёркивают низкий, хрипловатый мужской голос. В зале, кажется приглушили свет, и Андрей чувствует, что даже сам воздух вокруг изменился и загустел. Дима смотрит на него до того пронзительно, что у него холодеет внутри, и он поспешно утыкается взглядом куда-то вниз и сквозь него. А в следующую секунду он чуть не задыхается, потому что Дима оказывается непозволительно близко, руками берёт его за талию, сминая тонкими длинными пальцами ткань его футболки. Руки у него оказываются мягкими и сильными одновременно, и Андрей замирает, не в силах даже вдохнуть воздуха, вдруг ставшего каким-то слишком горячим. — Всё ещё боишься меня? — Дима усмехается прямо ему в ухо, и становится совсем невыносимо, потому что к его мягкому и бархатному тембру с лёгким акцентом добавились нотки на пару тонов ниже, и это ощущается почти смертельно. Больше, чем за его голос, Андрей готов отдать только за… Дима наклоняется вперёд и жмётся лбом к его лбу, вглядываясь в лицо. …за эти чёртовы голубые глаза. Казалось, одними этими глазами Дима может узнать всё и про всех. Потому что Андрея он теперь точно знает полностью. — Нет, — хрипло выдыхает он так, словно это его последние в его жизни слова. — Нет, я не боюсь тебя. Руки оказываются на Диминых плечах, пальцы нервно сжимаются, Андрей цепляется за него, как за единственную в жизни опору, за последнее спасение. Всё остальное, что происходит рядом, весь этот гул из множества разнообразных голосов, так поразивший Андрея… всё это, казалось исчезло и кануло в небытие. Целый мир теперь состоял из Димы, его немного неровного дыхания, обжигающего где-то между шеей и плечом, и этих слишком невозможных для реального мира глаз. — Это блюз, Андрей, — Дима опять обдаёт ему ухо дыханием, а голос будто бы становится ещё более хриплым. Боже, опять этот чёртов голос… Андрей сейчас точно умрёт, потому что это просто слишком. Неизвестно, какие силы он находит, чтобы кивнуть в ответ, но на самом деле он уже точно не здесь. Ему уже совершенно всё равно. Не сейчас, не когда он весь во власти этих рук, покачивающих его тело, резко ставшее в них каким-то слишком худым. Не тогда когда кажется, что Дима может этими руками заставить его одежду полыхать прямо на его теле, а его самого растечься и остаться навсегда прямо на этом паркете. Не тогда, когда он ради человека напротив готов вообще на что угодно, в том числе и умереть. Кажется разум Андрея всё-таки там и остаётся, потому что он вообще не понимает, что происходит дальше. Осознаёт лишь, что эта медленная мелодия так и звучит в его голове повторяющимся эхом. А ещё что он буквально задыхается, пока они снова едут куда-то на машине, потому что из салона словно выкачали абсолютно весь кислород. Щёки полыхают, Дима то и дело поворачивает к нему голову, отвлекаясь от дороги. Одежда Андрея всё-таки загорается. Джинсы. Потому что Дима не прекращает перебирать по ним слишком длинными и слишком тонкими пальцами. Потом перед глазами совсем всё плывёт, Андрей теряется во времени и пространстве. Единственное, что он может понять точно: они больше не в машине. Помещение какое-то светлое, а этот сводящий с ума блеск в Диминых глазах теперь ещё ярче. Вопреки своей схожести с ледниками, его взгляд оказывается до безумия горячим. Особенно тогда, когда скользит по каждому сантиметру обнажающейся кожи Андрея. Потом к ним добавляются даже более горячие, влажные губы. Дима скользит ими по шее, не закрывая рта. Там, где бьётся пульс и ниже, по кадыку. Пряди волос спадают на его лицо и липнут ко лбу. Он дышит так громко, что Андрей даже рад что в случае чего задохнётся не один. Снизу что-то скрипит, когда Дима прижимается близко-близко, словно хочет в случае чего умирать единым телом. Он довольно тяжёлый, думает Андрей за секунду до того, как становится чуть холодно и странно скользко. Перед глазами мельтешат мелкие вспышки, кажется Дима всё-таки умудрился поджечь и его самого. А потом становится настолько невыносимо, но вместе с тем так восхитительно жарко, что Андрей только убеждается в своей правоте. Лицо Димы, с закрытыми глазами и сжатыми зубами, каким-то образом оказывается у его уха, он пытается сказать ему что-то невнятное, и силясь наконец понять хоть что-то, Андрей слышит череду самых восхитительных в своей жизни звуков, которые отпечатываются где-то в сердце, кажется, навсегда. И Андрей от этого сгорает окончательно, плавясь и растекаясь как любимое ореховое мороженое с собственной работы. Дима дышит ещё чаще, чем до этого, через время скатывается с него, оказываясь сбоку, но тут же жмёт к себе, словно расцепиться хоть на мгновение просто немыслимо. Он хрипло смеётся, его рука у Андрея в волосах, слишком нежная для произошедшего. — Андрюш… — шепчет он, и Андрей слышит эхо этого шёпота перед и во сне.

***

— Видишь эти звёзды, Андрюш? Он медленно поднимает голову с Диминого плеча, прохладный воздух обдаёт щёку, заменяя тепло его кожи. Они сидят на капоте его машины, прямо с ногами, а вокруг такая абсолютная тишина, что кажется, мир с той ночи так и не пришёл в движение. Сейчас абсолютно безоблачная субботняя ночь. Они и четырёх часов в разлуке побыть не смогли, после того как Дима его домой привёз. Эмоции всё ещё крутились в разуме Андрея, даже вдохнуть спокойно было нельзя от чувств внутри, слишком больших для такого маленького Буфорда. Он походил по улицам всего с полчаса, прежде чем наткнуться на знакомый автомобиль. Дима дверь открывает моментально, словно всё это время чувствовал то же самое. Андрей что-то невнятно мычит в ответ, поднимая глаза к небу. Оно кажется таким низким, словно если ещё немного распрямиться, начнёт задевать макушку. Звёзды рассыпаны со всех сторон мелкими бисеринками. Их так много, что Андрей вполне мог бы поверить, что это галлюцинация. Дима осторожно, почти бережно гладит его спину и тоже смотрит. — Смотри, их здесь сотни, — он проводит по небу рукой, Андрей не может понять, он больше заворожен звёздами или этим плавным движением. — Каждая звезда — это один из твоих шансов, одна из возможностей. Вот это, — он тянется пальцем к особенно крупному огоньку. — Это ты. Ты яркий, потрясающий. Но ты используешь всего лишь одну свою возможность. А ведь это, — он снова обводит рукой вокруг. — Всего лишь маленькая, ничтожная часть. В целой вселенной их 48 миллиардов, не меньше! И ты, Андрюш, я точно уверен, достоин покорить целое небо. Андрей резко к нему поворачивается, немного неловко тычется губами в губы. Зачем, зачем он такой хороший? Дима гладит по затылку, вызывая дрожь по всему телу. Андрей не понимает совсем, чем заслужил его такого. Но когда Дима с ним так говорит, он чувствует, что и правда может всё на свете. Он теперь в этом уверен.

***

Сегодня было тихо. Когда Дима посреди воскресенья появился в дверях его дома и как-то неопределённо махнул рукой, Андрею и в голову не пришло ничего спрашивать. Они идут по Буфорду кругами уже третий час, но тишина не давит. Она тёплая-тёплая, как Димины пальцы, которых Андрей иногда касается. Земля шуршит под подошвами ботинок, Дима заправляет за ухо его волосы и улыбается, как-то странно, почти грустно. Останавливается только тогда, когда они почти утыкаются телами в его машину. Поворачивается лицом к Андрею и вздыхает слишком громко для этого тихого дня. — Андрюш, я… — давится воздухом, Андрей никогда его таким не видел. — Я уезжаю. У него этот воздух резко заканчивается совсем. В первую секунду хочется громко закричать, убить мирную тишину полностью. Хочется оттолкнуть Диму от себя, орать в лицо «Как?!», «Зачем?!» и самое главное «За что?!». Но Андрей знает, и с самого начала знал. Проездом. Дима тут просто проездом. Дима не для этого места, он слишком… Он для него просто «слишком». И для Андрея он тоже «слишком». — Когда? — бормочет, мутным взглядом уставившись в какие-то кусты. Только бы не в глаза. Не снова. — Сейчас. Дима как будто прокручивает ножиком в ещё свежей ране. Хочется выть в слишком пустые улицы, срывая голос. Зачем, зачем он вообще позволил Диме так близко….?! — Как… — голос дрожит, каждый звук даётся с трудом из-за кома в горле. — С тобой можно будет как-нибудь связаться? Дима с щемящей нежностью поднимает рукой его подбородок, заставляя на себя посмотреть, гладит щёку. Улыбается так, что Андрея всего изнутри скручивает. — Я пока ещё даже не знаю, где буду завтра, — говорит он с сожалением. — И тем более, у меня не будет постоянного адреса, чтобы звонить или… письмо отправить. — Но хотя бы что-то! — Андрей на него всё-таки кричит, из голоса сочится почти детская обида. Резко подаётся вперёд, в губы впивается останься-пожалуйста-или-хотя-бы-меня-с-собой-забери поцелуем, губы отчаянно кусает. Как будто это изменит хоть что-то. — Андрюш… — ещё один ножик в его слишком слабое сердце. — Ты очень хороший, правда. Но некоторые вещи лучше оставлять, пока они не начали ранить. Они уже начали, думает Андрей, и все силы тратит на то, чтобы не разреветься, слушая этот голос. Одну руку поднимает, повторяет жест, который Дима так часто делает — убирает прядь волос с его лба. — У меня для тебя кое-что есть, — он почти на месте подскакивает вдруг. Андрей даже понять ничего не успевает, но его рука вдруг оказывается в Диминой, и он надевает что-то ему на указательный палец. Андрей рассматривает ближе: это оказывается кольцо, на солнце оно блестит, к кончику пальца тянется клюв хищной птицы. Украшение выглядит так, словно Дима украл его ещё из времён Российской Империи. Не зря он всё-таки так напоминает преступника. — Тебе идёт, — Дима опять улыбается, подносит руку поближе, мягко целует кончики пальцев, в очередной раз заставляя Андрея задохнуться. Он не помнит, сказали ли они друг другу ещё что-то после этого, осознаёт реальность он только тогда, когда мотор становится всё тише, обдав его горячим воздухом. Вот и всё. Это закончилось так же резко, как и началось.

***

Было девять утра. В закусочной Буфорда сейчас основной утренний поток посетителей. Андрей всё ещё знает, что именно они сегодня обсуждают. Сегодня у них у всех общая тема, потому что Андрей, улыбчивый парень, так быстро собирающий заказы, там больше не работает. Андрей сейчас смотрит на мелькающие ряды домов через окно междугороднего поезда, слегка качаясь. Он едет в Денвер, чтобы оттуда перебраться в город ещё покрупнее, когда найдёт возможность поинтереснее. Ему страшно, конечно, он нервно дёргает серебристое кольцо в виде совы на своей руке, удивительно как в порыве злости и отчаянья он не выкинул его на дорогу в один из дней этого отвратительного месяца. Он едет навстречу ярким огням и самой красивой музыке на свете. Навстречу жизни, наконец готовый впитать её целиком. Конечно, у него может и не получится, думает Андрей, и он тогда повторит путь бедняги Криса Янга. Но он, по крайней мере, наконец-то попробует.