Глава о Хохочущих Демонах

      Впервые за долгое время мне спалось очень хорошо. Да, когда я открыла глаза, на меня навалились тяжесть, слабость и лень. И ещё шея напомнила о себе — я вроде намазала её кремом, а всё равно зудит как не в себя, зараза. Но, полегче, чем вчера. Широко зеваю, чуть не вывихнув челюсть. Надо маме позвонить, предупредить, что я на больничном и вообще свободна как птица. Сразу как-то образовалось так много времени, что даже не знаю, что с ним поделать.       Закончив утренний туалет и протерев лицо полотенцем, я наконец разворачиваю презент от Такано. Внутри пакета я обнаруживаю ещё два — один, поплотнее, вокруг чего-то прямоугольного и объёмного. Второй, помягче и проще, с лекарствами. Помимо записки и блистеров с таблетками там комплект миллиметровых одноразовых шприцов и ряд ампул, неподписанных, с неясной мутной жидкостью жёлтого цвета. Выглядит… стрёмно. Пенициллин, если я правильно помню, бесцветный?       Почерк в записке довольно аккуратный и без изысков — сразу узнаю руку самой Такано. Ирие-сенсей пишет как курица лапой, хуже маленького ребёнка. Наверняка она ему нужна для ведения отчётов и документации — он ещё и рассеянный. Ну да, чисто рецепт, что принимать и как. Ампулы нужно колоть два раза в день, внутривенно. Там дальше идёт длинная простыня, как найти вену и как в неё колоть.       Впрочем, подкожно тоже можно! :-)       Такано нарисовала рожицу? Улыбающуюся рожицу? Меня перекашивает. Да что с этой женщиной не так?!       Вздыхаю и массирую себе виски. Стрёмные ампулы Такано описала как какое-то лекарство местного производства, которое ещё только тестируют. Аналог пенициллина, только лучше. И, разумеется, заверила, что оно абсолютно безопасно и без побочных эффектов… но если что — звони, обращайся. Госпитализируем. Показаться и повторно сдать анализ крови надо будет через три дня, когда ампулы закончатся. Почему у меня есть ощущение, что из меня сделали подопытного кролика?       По итогу решаю попробовать в вену по советам Такано — что-то там такое читалось между строк, что лучше следовать рекомендациям слово в слово. Признаться честно, сердце ёкнуло, когда навела иглу на синюю линию, проходящую через руку. Иголочка маленькая, рука замирает, не в силах пошевелиться. Страшно, дыхание учащается. Наконец, прокол. Тёмно-бордовая кровь проступает из-под кожи. Больно — несильно, но мозг словно нарочно умножает эти ощущения в несколько раз. Наконец, ввожу, и, дрожащей рукой, прикладываю вату и затягиваю бинт.       Чёрт, чтобы я ещё раз этим занималась? Я чуть дух не испустила в процессе! Мамочка, как же это стрёмно! Сжимаю прядь волос и держу её так, пока меня наконец-то не отпускает. Чёрт, и таких ещё пять как минимум? За что, фу, болеть противно… но гулять школу. М-м! Бесит!       Ладно, надо разобраться с кулинарной книгой. И лучше ей на самом деле оказаться чудодейственной! Тяжёленькая. А ещё объёмная и гладкая — всё норовит выскользнуть из рук, пока выковыриваю из пакета. И надо же было так запаковать! Но, вот высвобождена из плена. Мой глаз сразу начинает дёргаться.       Это точно не кулинарная книга. Скорее похоже на обложку Shonen Jump’а — яркая, красная, кричащая, красная с золотом… а ещё неприличная — основную часть кадра занимают две нарисованные женщины в очень обтягивающих чёрных костюмах, носящие маски, навроде традиционных. Блондинка и рыженькая, верхом на мотоцикле, с огнём вместо колёс — рыженькая носит маску кошечки и вся из себя такая кокетливая и милая, сидит сзади с пальцем в небо. Блондинка же за рулём, в маске собаки, держит фак, и вообще смотрит так, будто сейчас убьёт кого-то. Подпись сверху гласит:       Тот, кто идёт путём небес       По заветам the бабушки       Shibayuri-sensei и её       Flaming Dish!        GET READY FOR BOOST AND MAGNUM       Золотые буквы у названия слегка подстёрлись и теперь напоминают скорее Flaming Dic.       Такано в своём стиле. Такано в своём стиле. Дыши, дыши, здесь спрятан ключ к сердцу Сатоко — где-то посередине торчит жёлтая бумажка, закладка. Открываю первую страницу. О, нормальное предисловие? Автор приветствует публику, благодарит тех, кто дождался, и говорит, что современные кулинарные книги себя изжили. Они повторяют написанное друг за другом, они одинаковы скучны, и вообще даже не пытаются стараться, чтобы кто-то захотел их прочитать — уж не говоря о том, чтобы что-то приготовить. Поэтому к чёрту традиции, долой уныние, да здравствует великая гастрономическая революция!       И вообще, моя бабушка всегда говорила, что кулинарные книги сосут, поэтому я написал свою и порвал всех!       Листаю страницы. Больше всего это напоминает какую-то дикую смесь сборника анекдотов, манги и рекламы по телевизору, где тебе задорно вещают, как вкусно и аппетитно будет это съесть. Страницы с рецептами обязательно содержат мини-комикс сбоку, где Кошечка и Собачка шутят и ругаются между собой, потом внезапная секция с артами, больше напоминающая фотосеты на грани. Потом не менее внезапное философское эссе о пользе овощей, всякой зелёной фигни и способах её применения. А потом снова рецепты, где:       Кошечка: Собачка, скажи «гав» и получишь фрикадельку!       Собачка показывает фак       Кошечка: Вредина! А сколько нам их приготовить, как думаешь?       Собачка: Столько, чтобы хватило засунуть тебе в задницу       Красная, захлопываю книгу. Здесь точно рецепты, а не что-то из отдела для взрослых?! Ладно, ладно, просто открой страницу с закладкой, Шион, всё будет хорошо, просто не обращай внимания, что эта штука, которую так любит любовница Такано, пошлая чуть более, чем полностью… Э? Что это? Пирошики? Какая-то вариация моти? Ну-ка, ну-ка… русское блюдо из теста, можно жарить, можно печь… ого, да сюда пойдёт любая начинка? Листаю страницы и замечаю на одной из них подчёркнутый карандашом текст.       Пирожки с капустой и яйцом в форме лодочки       Кошечка: Какие эти русские романтичные! Придумали кусочек теста в форме лодочки!       Собачка: В форме твоей лодочки?       Кошечка:… … …        Кошечка: Так, это на что намёк?!       Рука сама собой находит прядку волос и начинает мять её. Ложусь на пол, смотрю в потолок и думаю. Кладу ногу на ногу. Вариант «сделай всё сама» я отметаю сразу. Всё, что касается теста и лепки, в моих руках превращается в стихийное бедствие с уничтожением кухни. Да и плитка у меня маленькая, а тут столько всего готовить, что это на полдня, если не на весь день. И духовки у меня нет. Интересно, а микроволновку можно использовать как печку? Что-то мне подсказывает, это плохая затея. А ещё внутренний скряга, когда подсчитал расходы, обрадовал, что остаток месяца мне придётся питаться дешёвым раменом. Это не считая того, что я приболела и меня может разморить посреди готовки.       Мне бы подождать, подкопить денег, перемазаться пару раз в муке, но не хочу. Я и так забыла о Сатоко и своём обещании на целый год. Мои чувства должны достигнуть её, и чем скорее, тем лучше. А значит, у меня не так много вариантов.       Жду, пока откроется дверь. Зеваю, покачиваясь. Блин, реально заболела. Всего лишь чуть-чуть прокатилась по Окиномии, а уже тянет спать. Наконец, на пороге показывается по-домашнему одетая мама: простенькая жёлтая футболка и джинсовый комбинезон, с зелёными волосами, убранными в хвост. Она сонно смотрит на меня, сжимая в руке радиотрубку. Кладёт ладонь на нижнюю часть.       — Шион?.. У тебя разве не занятия? Да, милый, прости, тут Шион на пороге, я её встретила. М? А, конечно, — косится, — папа говорит, что любит тебя, и просит поменьше прогуливать школу.       — Я не прогуливаю! — топаю ногой.       Мама многозначительно качает головой, поворачивается спиной и проходит внутрь. Следую за ней и скидываю босоножки на низком каблуке и опять широко зеваю. Еле сдерживаюсь, чтобы не почесать шею.       Дом привычно встречает меня с детства знакомыми запахами и уютом. Никогда не чувствовала себя своей там — в Хинамидзаве, в логове карги. Тонкие бумажные стены, вечные сквозняки и холод, а уж какой дубак по зиме, я вообще молчу. И всё как будто дышит этой важностью и историей — плюнешь на стену, а там твой плевок встретится с плевком твоего прапрадеда, который точно так же не знал, чем тут заняться. Другое дело двухэтажный домик моих родителей. Тёплый зимой и прохладный летом, наполненный не визгами полоумной карги, а смехом папы, мамы и моей сестры, пока в духовке греются сладкие булочки с корицей, которые потом обязательно польют белым кремом. Сюда мне всегда хочется вернуться. На глаза набегают слёзы. Как приятно снова оказаться дома. Мама даже не трогала наши с сестрой комнаты — говорит, чтобы у нас всегда было место, где нас ждут.       Грею ладони об чашку, поднимается дымок. Мама изучающе смотрит на меня. Наконец подходит и кладёт руку на лоб, заглядывает в глаза. Выражение её лица смягчается.       — И угораздило же тебя. Ладно, поняла. Хочешь у нас переболеть?       Качаю головой.       — Нет, я с этим пришла.       Красная, кладу книжку на стол. Подвигаю её к маме. По мере того, как она вглядывается, на её губах расцветает улыбка.       — Это же Шибаюри-сенсей!       — Ты его… знаешь?       — Ну разумеется! — она хихикает, быстрым движением раскрывает и листает. — У нас её было не достать, когда она вышла, всё мгновенно раскупили. Твоему папе вся серия очень нравится, — перед мамой оказывается картинка-разворот, где Кошечка не совсем цензурно прижимается к Собачке со спины.       Кошечка: Моя бабушка говорила, что непослушных псин надо воспитывать       Собачка: А знаешь, что моя делала с кисками?       — Даже и не знаю, почему папе это так нравится, — у меня дёргается бровь.       Мама снова смеётся.       — Будешь в моём возрасте, поймёшь. Главное, — она проводит по страницам, — это очень и очень хорошая кулинарная книга. Откуда она у тебя? Я уже и не думала её достать, в библиотеке на неё очередь на месяцы вперёд…       — Одна знакомая со мной поделилась.       — Знакомая?       — Такано Миё-сан.       — А, медсестра! Неудивительно, наверняка ей привёз жених из Токио. Чёрт, надо было тогда больше подсуетиться… теперь только ждать второго тиража.       О том, что между Такано и её «женихом» есть ещё Риса, разумеется, я промолчала. Я до сих пор не понимаю, какая у них иерархия и как в это всё ещё и Тренер вписывается. Риса, почему ты такая запутанная?       — Такано-сан говорила, что можно забрать насовсем.       — Правда? О, тогда ты не против, если книжечка останется у мамы?       Да на здоровье — пусть взрослые стрёмные книги будут у взрослых. Шумно выдыхаю и отставляю чай в сторону.       — Тогда ты не против мне кое с чем помочь, мам?       Мама даже не морщится, когда изучает заложенную страницу. Только кивает, пока её глаза бегают по строчкам.       — Ты хочешь накормить этим Сатоко-чан? — наконец произносит она.       Мама видит меня насквозь. Поднимаю руки, признавая поражение.       — Хорошо, я сделаю. Но только при условии, что ты будешь мне помогать. Идёт?       — Я и не собиралась отлынивать.       — Кто тебя знает.       Высовываю язык, за что получаю щелчок по носу. Ау! Мама ещё раз подглядывает в книгу.       — Мне нужно, чтобы ты сходила в магазин, у нас не всё есть. И ещё кое-что, — поднимает глаза. — Готовить будем много и с несколькими начинками, чтобы досталось и нам с папой в том числе. Пирожки, — качает головой. — Я пробовала парочку, когда мы с папой были в Токио, но таких точно ещё не видела.       Мама протягивает мне резинку для волос. Делаю пучок, заправив хвост кольцом — иначе неудобно мыть волосы от муки. Натягиваю передник поверх чёрной футболки с розовым принтом и коротких джинсовых шорт — нашла в шкафу старьё, которое не жалко. В груди только в обтяжку. М-м, приятно осознавать, что природа не обделила меня! У мамы всё равно больше, правда.       Замесить тесто — отдельная мука. Просто катать шарик, который противно липнет к рукам, лезет под ногти, чихать от поднявшегося облака пыли — и всё это достаётся мне, потому что мама стоит у плиты и готовит начинку. Жарит мясо, занимается капустой, яйцами и много чем ещё — жар стоит такой, что долетает даже до меня, которая катает тесто в тазике и сидит за пару метров. Мама хочет опару — значит, скоро положим тесто разбухать в ванной. Когда она сочтёт, наконец, что хватит!       И вообще меня предупредили, что это на весь день. Пока основа поспеет, пока начинка остынет, пока отожмут воду, пока то, пока сё. А я вот катаю кружок теста. Занятие настолько нудное и монотонное, что в какой-то момент начинаю клевать носом.       — Соня, иди спать, я позову, когда будет самое интересное.       Морщусь, открывая глаза. Мама легонько хлопает по щеке.       — Давай, ты болеешь же? Тебе надо больше отдыхать.       Едва моя голова касается подушки, меня вырубает. Снится всякая муть, как я от кого-то убегаю, за кем-то гонюсь, много красного. Притом когда я открываю глаза, я не могу даже вспомнить, что там было. Зато знобит. Так и тянет положить голову обратно и пролежать до утра. Чешу шею, зевая. Некоторое время сижу и пялюсь в стену. Разум постоянно норовит отключиться. Чувствую себя совой, которая засыпает сидя. Свет за окном режет глаза — хочется зажмуриться. В груди противно скребёт. Воздух душит. Напоминает медленную пытку, в которой весь привычный мир резко становится невыносим. И ты не можешь как прекратить её, так и сбежать от этого душаще-противного ощущения.       Спускаюсь вниз к маме — просто потому, что идти куда-то позволяет отвлечься.       — О, ты проснулась?       Зеваю и отмахиваюсь — лень что-то отвечать. Сажусь за стол и снова клюю носом. У мамы полные кастрюли начинки, такое ощущение, что мы собираемся всю родню кормить.       — Сейчас ещё разок вымесишь и всё, будем печь.       Мама довольно быстро освоилась с тем, как защипывать края теста и сформировать лодочку. Она же научила и меня. Хотя пальцы у меня всё равно непослушные, так красиво как у мамы не выходит. По итогу мы решили, что пирожки с разной начинкой будут иметь разную форму, чтобы не перепутать их. Тесто за несколько часов так распухло, что едва не убежало из таза, пришлось в четыре руки с мамой его ловить и собирать в большой шар. Но, теперь все приготовления закончены и можно готовить духовку. Я всё ещё вожусь с лодочками, а мама уже вовсю развлекается с прямоугольниками, куда закладывает мясо. Догадываюсь, кто их ополовинит.       Смазываем противень, а после выкладываем пирожки и закладываем внутрь. Болтаю с мамой о всякой фигне, помогаю дальше возиться с тестом — его вышло так много, что сколько мы его ни режем, оно всё не кончается и даже как будто меньше не становится. Напоминает тазик риса, который карга готовит на праздники под охаги. Слышен писк — от возбуждения я даже забываю, что мне плохо. Едва пирожки оказываются снаружи, я тянусь к ним, попробовать, в результате обжигаю руки. Несильно, но волдыри есть.       — Вот сразу видно, что Шион-чан, — вздыхает мама, доставая крем от ожогов, — вечно куда-то торопишься.       — Сама такая же.       Она грозно смотрит мне в глаза, мол, «Ты чё, сопля, нарываешься?» Потом улыбается и смеётся, потрепав мне макушку.       — Чей-то очень длинный язык надо укоротить, я поняла.       Я наконец-то жадно кусаю тесто. Капуста внутри ощущается, очень даже, но за счёт яйца и сдобы она как-то отходит на задний план. Даже будто и не капуста вроде. Ау, мой язык, обожглась! Мама хихикает, держа руку на книге Шибаюри-сенсея — она туда уже успела приспособить закладку с жёлтой летучей мышью.       — Иди поспи ещё, я разберусь.       Стягиваю с себя передник, облизываю пальцы от начинки и возвращаюсь к себе в комнату.       — Шион, — мужской смех, — смотрю, вы с Акане прям расстарались!       — Папочка!       Я крепко-крепко обнимаю его, он меня. Большой, долговязый и напоминает медведя. Мама говорит, у нас от папы только лицо и повадки, всё остальное родное, Сонодзакиевское.       — Доброго вечера, Шион.       Тут же высвобождаюсь из объятий и обнимаю моего душку Касая.       — Касай… — протягиваю, трясь об него лицом.       Снова глухой смех папы.       — Я даже завидую, как она тебя любит.       — Ты смотри, Касай, — хмыкает мама, — а то посадят тебя за совращение малолетних. Боюсь, тогда даже я не смогу сдержать моего медвежонка. Верно, мой сладкий?       Теперь покраснели и папа, и Касай, пока мы хихикаем.       —  Тебе хоть получше, Шион? — мама достаёт откуда-то из глубин шкафчика алкоголь — саке. Оу, взрослые будут пить? Какой-то праздник?       — Да, более-менее.       Я всё ещё чувствую себя отвратительно, кстати. Голова тяжёлая, тело ноет, всё плывёт и кружится. Кажется, у меня опять поднялась температура. Мама прищуривает глаза, а потом качает головой.       — Не хочешь остаться сегодня у нас?       С одной стороны мне настолько лень, что я бы и не против, с другой — не. Да и я лекарства все дома оставила, включая стрёмные ампулы Такано. И отсюда выбираться потом будет сложно… отмахиваюсь.       — Посижу немного и к себе.       Мама расстроенно вздыхает, расставляя пиалы под саке.       — Ладно. Касай, отвезёшь её тогда?       — Разумеется, Акане.       Папа фыркает, и легонько стукает его в бок.       — Вот не меняешься ты, Касай, как был дамским угодником, так и остался!       Тот на это только стягивает с носа солнечные очки и закладывает их концом в нагрудный карман. Мама тянет папу за щеку.       — А ты как был дворнягой без капли манер и такта, так и остался, Ич-чан. Брал бы пример с Касая.       — Но по итогу ты стала женой дворняги, принцесса Сонодзаки.       — На меня нашло помешательство. Касай, — поворачивается, — завтра же подам на развод и уедем с тобой в свадебное путешествие.       — Акане! — хором говорят эти двое.       — Вот видишь, Шион-чан, — показательно вздыхает и смотрит на меня, — один неисправимый дурак, другой — нерешительный романтик. Вот и кого мне надо было выбирать?       Красная, я опускаю взгляд. Мама, задавать такие вопросы мне — подло.       — М-мне нравятся оба.       — Вот и мне! — всплеснула она руками. — Но замужество за двумя в этой стране запрещено!       — АКАНЕ!       Я сажусь за стол со всеми — пирожки попробовать интересно, мне только с капустой достался, а их тут ещё много. Мама даже сделала десяток с карри — сказала, мы слишком перестарались с тестом. Кстати, она успела переодеться, и теперь щеголяет в чёрном платье с блёстками и разрезом. И я прекрасно вижу, как её ножки пожирают глазами что папа, что Касай. Взрослые быстро разливают себе саке, мне достаётся стакан апельсинового сока. Не жалуюсь — алкоголь я уже не раз умыкала себе во время праздников. Вино я ещё могу понять или шампанское, саке — не моё. Руки только всё ещё неприятно чешутся от ожогов.       — Что ж, Касай, с успешным завершением дела нас, — папа поднимает пиалу. — Твоё здоровье!       — Всегда рад помочь, аники.       — А что отмечаем? — интересуюсь.       Папа отмахивается:       — Да, так, Кач-чан услужил по старой памяти. Ты всё ещё страшный, когда захочешь!       Касай? Страшный? Я, конечно, много про него слышала, но он же такой плюшевый, не?       Тот кисло улыбается.       — Не самая приятная история, Шион, лучше обойтись без подробностей.       Надуваюсь.       — Теперь мне ещё интересней узнать!       Под моё обиженное фырканье взрослые смеются и салютуют пиалами. Касай пьёт скромно — говорит, ему ещё садиться за руль, потом нагонит. Пирожки же начинают таять на глазах. Если в меня они лезут плохо, мама, кажись, тоже наелась, то вот мужчины уничтожают их почти не жуя, настолько им понравилось. А ещё они же много говорят, особенно папа языком метёт как помелом, что какие мы умницы, о, это по рецепту Шибаюри-сенсея? Акане-чан, а можно я потом тоже почитаю? А то мне очень интересно выучить новые… рецепты.       Что я могу сказать — это очень вкусно. Если Сатоко даже это не понравится, я её загрызу, а потом найду Такано, живой или мёртвой, и загрызу и её. В конце концов, когда взрослые утоляют голод, и начинаются лениво-сытые разговоры, я напоминаю, что мне надо домой — за окном уже успело стемнеть. Мама хмыкает, а потом передаёт мне пакет с пищевыми контейнерами — оказывается, она отложила мою долю заранее. Мол, раз уж будешь кормить Сатоко, порадуешь и остальных. Я не знаю, сколько там пирожков, но явно дофига, пакет тяжёлый.       Мама с папой провожают меня до машины. Напоследок мама крепко-крепко обнимает меня и легонько целует в губы. В детстве это было ещё ничего, а вот с возрастом смущает!       — Выздоравливай, Шион. Мама с папой за тебя переживают.       Красная, только и мычу что-то невнятное, прежде чем вырываюсь и наконец-то сажусь на пассажирское кресло, крепко хлопнув дверью. Ставлю пакет в ноги и отодвигаюсь подальше.       — Чёртова мама, — ворчу под нос. Замечаю, довольную лыбу на лице Касая. Так, это кто тут надо мной посмеивается? — И ничего смешного!       — Всё-таки ты копия Акане, Шион.       — Заткнись!       Дорога обратно не запоминается ничем, кроме того, что меня опять разморило. А ещё начало подташнивать. Помахав рукой и отказавшись от помощи, я начинаю подниматься по лестнице, держась за перила. Руки неприятно саднят от холодного металла.       Ночная Окиномия слабо отличается от ночной Хинамидзавы, несмотря на то, что это уже город, а не деревня. Тот же стрёкот хигураш, который въедается в мозг, тусклые огни соседних домов и фонарей, холодный ночной воздух, обжигающий лёгкие, пакет, который постоянно стучит по коленке, и тяжёлые звуки шагов, пока я поднимаюсь по лестнице. И когда я случайно, покачнувшись, делаю шаг назад, спустя мгновенье я слышу точно такой же. Но позади.       Я замираю. Медленно оборачиваюсь — никого. Позади меня точно никого нет. Ни единой живой души. Не знаю подробностей, но я живу в этом доме одна, хотя он полностью обеспечен водой, электричеством и готов к заселению. Вроде какие-то разборки между муниципалитетом, строительной компанией и Сонодзаки, которые выступают как риэлтерское агентство. Я снова делаю шаг. Потом ещё один. И ещё. Показалось? Поднимаюсь ещё на пару ступенек, а потом резко сдаю назад и даже спрыгиваю. А, мои коленки!       Однако я слышу его — этот лишний шаг, как будто кто-то очень сильно пытается идти за мной след в след, но сбивается с ритма… и выдаёт себя. И если исключить версии, что кто-то надо мной издевается или у меня начались слуховые галлюцинации… ответ очевиден.       Демон Ояширо-самы. Тот же самый или другой, не знаю, но похоже сраный бог решил и до меня добраться.       — Я тебя вижу, — чётко произношу я, вглядываясь назад. — Я тебя слышу.       Тишина, только хигураши. А потом я слышу его. Шаг назад. И ещё один. Позади меня кто-то есть, кто-то. Я ощущаю холод и ужас. Но вместо страха я оскаливаюсь. Я почти вижу его — на три ступеньки ниже меня, ближе к площадке.       — Думаешь, если смогли забрать Сатоши-куна, я позволю забрать и себя?!       Молчание. Хах, жаль, не могу общаться с духами — я бы придушила эту тварь. Меня трясёт — от гнева, от страха.       — Думаете, что сможете забрать меня так же, как забрали Сатоши-куна?       Ещё один шаг. И ещё один — оно оказывается на площадке. Медленно опускаюсь вслед за невидимым демоном.       — Что? Страшно? Сатоши-куну тоже было страшно, демон!       Со стороны я должна выглядеть как сумасшедшая: стою с бешеной рожей, ору на пустое место.       — Верни мне Сатоши-куна, верни мне Сатоши-куна, верни…       Топот. Топот, будто рядом скачут чьи-то маленькие ножки. Точно такой же звук, как и тогда, когда я встретилась с Фуруде Рикой и она «прокляла меня». Это её демоны, это слуги Ояширо-самы, те самые, из легенды, которые преследуют того, кого он проклял! Покачиваясь, прикрываю глаза и кладу руку на лоб: он горит. Меня лихорадит, очень сильно. Резко топот утихает. Я, морщусь и открываю глаза. А потом…       Я вижу их. Два красных глаза. Два нечеловечески красных глаза вплотную к себе. Два звериных красных глаза, от взгляда в которые кровь стынет в жилах. Человек не может так смотреть. Даже Рика-чама, тогда, уродливо-чужая.       Я замираю, шумно сглотнув.       Прости меня, пожалуйста       Ночь прорезает неистовый пронзительный крик. Я сама не помню, как оказываюсь в квартире, как дрожащими непослушными руками закрываю дверь. Я слышу их. Я вижу их. Они повсюду — топот и красные глаза, стрёкот хигураш, они в каждом углу, они в каждой тени — прочь! А они сближаются, они подходят всё ближе и ближе, нужно больше света! Да, они боятся света, они должны бояться света! Прочь от меня, прочь…       Я прихожу в себя, вся потная, в зажавшись в углу своей квартирки. В руках у меня шокер, выставленный на максимальную мощность. Я одна, я сижу при свете. Медленно кладу руку на лоб — холодный и влажный. Я медленно поднимаюсь и хожу по квартире, вглядываясь в каждую тень и вслушиваясь в каждый шаг. Я прыгаю, я меняю ритм, я оступаюсь и падаю… ничего. И никого.       По часам выходит, я провалялась в забытье час-полтора. Мне напрочь отшибло память, что было в этот период, кроме того, что громко кричала, посадила горло — оно горит, голос хрипит. Я от кого-то отбивалась — шокер почти разрядился, чёрт. Хорошо, что я в процессе не убила себя или кого-либо ещё. Пока горячка отступила, привожу себя в порядок и укладываю пирожки в холодильник. Благо, контейнеры пластиковые, а то, боюсь, я бы их в процессе разбила. Еле-еле закрываю дверцу. Принимаю лекарства от Такано, включая ампулу в вену. Я не знаю, что со мной происходит, попробую довериться этой медсестре. Хуже уж точно не будет.       Но что это было там, на лестнице? Демоны Ояширо-самы, направленные им, чтобы мучить грешников? «Прости меня, пожалуйста», — к чему это вообще было? Или это приступ бреда? — слышала, что от высокой температуры бывают галлюцинации. Но почему они донельзя похожи на легенды? Почему у Сатоши-куна было то же самое? Почему…       И я наконец засыпаю, замученная этими вопросами.       Зеваю, выходя из душного салона старенького автобуса. Морщусь от солнца и прикрываюсь от него полями соломенной шляпы — у меня для неё настроение. Нет, если подгадать время и выйти очень заранее, автобус до Хинамидзавы удобный. Не считая того, что от остановки идти ещё практически километр, да и само путешествие занимает время… так себе затея, короче. Касай лучше, но он опять занят. Что за безобразие, что мой личный телохранитель постоянно занят?!       Тянусь к шее и чешу её. Она всё ещё ноет, время от времени, но раздражение постепенно проходит. Мама обалдела, когда увидела — говорит, ощущение, будто ты наждачкой тёрла. В зеркале, кстати, выглядит впечатляюще. В итоге некрасиво прикрыла перевязкой. Зато чувствую себя прекрасно — лекарства работают! Да, я всё ещё проснулась абсолютно разбитой, но во всяком случае я достаточно бодрая, чтобы навестить сестрицу и Сатоко. Пирожки готовы и ждут!       Ладно, хватит зевать, пора выдвигаться! Сонодзаки Шион вернулась на пост!       — О, Шион, привет! — машет рукой сестрица.       — Приветики! — киваю в ответ. — Смотрите, что я вам принесла!       Тот же самый душный класс, что и всегда. Детвора радостно приветствует меня — уже успели привыкнуть ко мне. Городской встретил меня довольно холодно: формально поклонился, пробормотал что-то и всё с тем. Ой, какие мы обидчивые. Зато Рюгу — глаза мазнули по пакету, улыбается. М, а где Сатоко с Рикой-чамой?       — А где эти двое мелких? — оглядываюсь.       — А, эти, — Мион пожимает плечами, — со вчера их нет. Рена, ты что-то об этом знаешь?       — Не знаю, — качает головой. — Может быть, они заболели?       — Это всё ты виновата, сестрица! — легонько тыкаю её в бок и сажусь рядом, сдвигая стул и стягивая шляпу. — Ты что с детьми сделала?       — А что сразу я?! — она тут же насупилась. — Хорошо поиграли, всем было весело! Сатоко-чан выиграла кстати! — ухмыляется. — Теперь она официальный Рэмбо Хинамидзавы!       — И какое было наказание у проигравших? — ставлю пакет на стол и начинаю возиться с завязками.       — Мы не решили. Подумали, — сестрица откидывается на спинке, — было бы неправильно оставлять за бортом остальных членов клуба. Поэтому когда соберёмся все вместе, обязательно выберем жу-уткое наказание!       Переглядываюсь с Рюгу. Сестрица в своём духе — веселиться должны все, а не кто-то один. Пожимаю плечами и достаю контейнеры — народ сразу уставился на них. Видно же, что внутри что-то румяное и аппетитное. Открываю тот, где мамины прямоугольники с мясом и кругляши с карри.       — Господа, угощайтесь: особые пиро́шики!       — Пиро́шики? — моргает Мион. — Ты хотела сказать пи́рошки?       — Но разве они не пиро́jки? — Рюгу тянется за одним из них. — Помню, ты рассказывала, Ми-чан, пока учила русский, — откусывает кусочек, — вкусно!       — Каной они записаны так, я буду произносить их так! Русский язык слишком сложный, мне не нравится!       Если моё развитие остановилось на английском, сестра пошла намного дальше. Как минимум, она что-то знает на пяти или шести языках, даже завидую. Русский сестрица учила, вроде, для клановых дел, подробностей не знаю. Зато помню, как она мне позвонила глубокой ночью, и чуть не плача сказала, что у этих русских всё склоняется, а не только глаголы. Какой страшный язык! Хотя на немецкий она жаловалась не меньше, и вроде по той же причине. Спасибо, английский, что ты такой простой и в тебе нет ничего лишнего. Кроме времён — сократишь их вполовину для меня, ладно?       — О, и правда вкусно! — Мион от жадности сразу откусила половину и заработала челюстями. Сглатывает. — Тебе мама помогала? Или она всё за тебя сделала, а, Шион?       У меня дёргается бровь. Чёрт, сестрица меня слишком знает.       — Вместе. Вместе, я сказала, хватит ржать! — замечаю заинтересованный взгляд городского. Тут же его отводит, едва мы с ним встречаемся. И даже не думает подсаживается к общей компании? Вот обиженка. А почему бы… делаю коварную мину.       — Кей-чан! — в руках у меня оказывается лодочка, которую я прячу за спину. Подхожу к нему вплотную.       — Чего тебе? — бурчит он, показательно отвернувшись.       — Тебе же ведь так понравилось, как я готовлю… — слышу, как сестрица кашляет, подавившись пирожком, — и вот я решила, что надо развивать мои таланты и дальше!       — Не помню такого. Тебе должно быть показалось.       — Показалось, значит, Кей-чан…       Хитро прищуриваюсь и наклоняюсь к нему вплотную — он краснеет и ещё старательнее смотрит в окно.       — Неужели ты обидишь девушку, которая так старалась ради любимого?       — Шион!!!       Ой, завидуй молча, сестрица, я за тебя всю работу делаю. Городской пытается уехать от меня на стуле. Тянусь и беру его за руку. Он напрягается и наконец-то удостаивает меня сердитого взгляда.       — Знаешь что, Кей-чан, — перехожу на шёпот, — мы с сестрой очень сожалеем, что тогда случилось, ладно? Давай, хватит дуться.       И, прежде чем он успевает что-то ответить, вкладываю ему в ладонь пирожок с капустой. Подмигиваю и выпрямляюсь.       — Будем считать, что семья Сонодзаки приносит извинения, хорошо?       На его лице я вижу сложные эмоции. Наверняка на языке у него вертятся куча обидных слов в наш с сестрицей адрес. И, разумеется, события позавчера (в понедельник), только насыпали ещё больше соли на рану. Однако поскольку душила его Мион, то меня городской готов простить чуть больше, чем сестру. Чувствую, когда узнает правду, то взорвётся ещё разок.       Поворачиваюсь к Мион — буравит меня взглядом и сложила руки на груди, как бы намекая «И что ты творишь?» Делаю виноватое лицо и нервно смеюсь. Сестрица качает головой и тяжело вздыхает.       — Ладно, Шион.       М? Снова на городского — он держит в руках пирожок с таким видом, будто я его пытаюсь отравить.       — Только ради тебя и твоей готовки.       — Ах, Кей-чан! Ты такой милый!..       — Но я с вами ещё разберусь потом! И с тем, что тогда было!       — Хорошо-хорошо, Кей-чан, ты кушай, главное…       Серьёзно, сестра, я для твоих отношений с Кейчиком сделала раза в три больше, чем ты! По мере того, как пробует пирожок (этот точно сделан моими руками — у него края кривые), городской выглядит всё больше и больше изумлённым.       — Это… я в жизни ничего вкуснее не пробовал! — наконец вырывается из него.       Слышу рычание сестрицы — да, да, опять я соблазняю твоего мальчика за тебя — хоть бы спасибо сказала разок, а?       — И у меня таких ещё очень много!       По итогу он садится с нами за общий стол — маленькая, но победа. Всё ещё держится настороженно, но не так, как раньше. Делюсь пирожками с классом — всё равно их явно куда больше, чем надо, я ж запарюсь нести обратно. Откладываю только шесть штук с капустой — эти я нарочно хочу отдать Сатоко и Рике-чаме. Даже Чие-сенсей достаётся, когда она возвращается в класс. Она ещё долго сидит и смотрит в стену, бормоча себе под нос «Они положили туда карри… они положили туда карри». Кажется, мы её немного сломали. Зато детвора довольна — чуть не подралась из-за последнего пирожка с мясом.       — Ходжо-сан и Фуруде-сан всё ещё нет? — Чие-сенсей окидывает взглядом класс. — Ребята, кто-нибудь знает, что с ними случилось? Староста?       Сестрица виновато улыбается.       — Нет, сенсей, мне они ничего не говорили.       — А, поняла. И да, Сонодзаки Шион-сан, выходите из класса — вы здесь не учитесь!       Хмыкаю.       — А я на больничном!       — Если вы на больничном, то что вы тут вообще забыли, сидели бы дома! В любом случае, покиньте класс.       Ой, больно-то и хотелось! С другой стороны, я ведь могу позвонить этим мелким, они всё равно живут вместе. Только я их номера не знаю, а справочника с собой нет. О, Рюгу точно должна знать!       — Сенсей, разрешите у вас ненадолго украсть Рюгу-сан!       — Рюгу-сан?       Взгляды всех сходятся на мне. Подмигиваю самой Рюгу. Она с недоумением смотрит на меня, потом медленно поднимается.       — Хау… конечно, Ши-чан. Если разрешите, сенсей.       — Только быстро. Староста, прошу.       — Встать!       Приходится чуть ли не тащить её за собой. А вот сестрица что-то поняла — в её глазах я заметила молчаливое одобрение. Едва мы оказываемся в коридоре, я отпускаю руку и быстро закрываю за нами.       — Ши-чан?       — В учительской же есть телефон?       — Д-да…       — Наберём Сатоко-чан и её подружке!       Глаза Рюгу расширяются, на губы медленно наползает улыбка. Она решительно кивает.       Её пальцы нажимают по кнопкам. Рюгу держит трубку так, чтобы и я могла слышать. Пока идут длинные гудки, я старательно охлаждаюсь соломенной шляпой — машу ей на манер веера. Хоть какой-то свежий воздух. Чёрт, кто придумал учиться до июля? Это ж невыносимо! Быстрее бы каникулы.       — Фуруде у аппарата, — наконец раздаётся из трубки.       Мы с Рюгу переглядываемся — Рика-чама звучит устало. Как будто только со смены на стройке — если бы детей её возраста туда пускали. Я знаю, о чём говорю, у меня такой голос после вечера на ногах в Angel Mort’е.       — Рика-чан, алло!       Затаиваю дыхание — меня эта парочка не любит, поэтому я тут, типа, инкогнито.       — А, Рена. Добрый день, — слышны заметные нотки тепла.       — И тебе, Рика-чан! Рена и ребята переживаем, что вас нет в школе, школе! У вас что-то случилось?       Молчание. Рика-чама мычит что-то неопределённое, и мои пальцы сами собой находят прядь волос. Неясное предчувствие терзает меня. Такано говорила, что Сатоко-чан проклята, но…       — Мы заболели.       Лицо Рюгу каменеет. И её реакция напрягает меня. Я бы отдала руку и ногу на отсечение, чтобы сейчас прочитать её мысли.       — Заболели… заболели… — протягивает она, — а что случилось? Вы уже были у Ирие-сенсея?       — Ирие-сенсей прописал нам больничный покой до конца недели же. Мии, не хочу болеть.       От Рюгу веет холодом — ёжусь. Хотя голос её ни капли не дрожит, не меняется, мне почему-то кажется, что она злится. И злость эта обжигает стужей. Нервно облизываю губы — что же такого Рика-чама сказала?       — А что у вас?       — Influenza.       — Грипп, — одними губами говорит Рюгу. — Хау, это плохо, плохо! Может быть, Рене и остальным навестить вас? Навестить вас?        — Не стоит, Рена.       — Почему же?       Снова тяжёлое молчание. Слышу вздох.       — И если ты болеешь, то могу я услышать Сатоко-чан? Она где-то рядом? Она ведь где-то рядом же? — под конец голос резко идёт вниз и перестаёт быть милым. — Она ведь где-то рядом же, Рика-чан?       А, вот оно что — эти двое же живут в маленькой однушке. Если Сатоко-чан где-то рядом, болеет, то она не может не слышать наш разговор. А значит… мои глаза округляются. Нет, не может быть, Ватанагаши только через неделю! Сатоко-чан не могла… не могла…       — Я не хотела говорить, но Сатоко сейчас в клинике Ирие. Ей куда хуже, чем мне.       — Значит, если я сейчас наберу Ирие-сенсею, я смогу услышать голос Сатоко-чан? Правда же, Рика-чан? Рика-чан?       Новый вздох, ещё тяжелее прошлого. Рюгу смотрит куда-то в сторону — на жалюзи в учительской, но в её взгляде я вижу что-то очень опасное и злое. Рука на трубке сжата добела.       — Рика-чан?       — От тебя что-то бесполезно скрывать, да?       Я замираю. Этот голос — это тот самый голос, которым она говорила со мной. Этот взрослый холодный голос, который принадлежит существу из другого мира. Подбираюсь. Мне не показалось и не привиделся тот разговор — а то я уже начала думать, что на самом деле перегрелась. А вот Рюгу не выглядит удивлённой. Даже напротив, как будто расслабилась.       — А ты от Рены что-то скрываешь? Скрываешь?       — Лягушка в колодце была счастлива, ибо её не трогало всё, что находилось вне колодца.       Моргаю. Рика-чама? Алло? Там всё хорошо?       — Лягушка в колодце была счастлива, ибо её не касалось ничего, что делалось вне колодца. И ты тоже была счастлива, ибо ты так же не знала, что делалось вне колодца.       — Какие красивые стихи, — прикрывает глаза Рюгу, — твои, Рика-чан?       — Если лягушке хорошо в колодце — то стоит ли ей и выпрыгивать из него?       В голосе Рика-чамы я слышу отчаяние. Как будто этот стих — последнее, что она может сделать. Лягушка в колодце?.. Не знаю как Рюгу, но меня бесят любые ограничения. Включая те, что я выставила сама себе.       — А это зависит от лягушки, Рика-чан. Некоторые лягушки очень хотят выпрыгнуть, некоторые нет. Я не думаю, что стоит осуждать кого-то за то, что он хочет остаться внутри.       — Вопрос не в этом, Рена. Вопрос в том…       — Стоит ли в принципе это того? М… — Рюгу косится на меня. Её голубые глаза напоминают мне застывший кусочек живого неба. — Я думаю, лягушка должна выпрыгнуть. Потому что если она не выпрыгнет, она там так и останется одна. Навсегда. До самой смерти. И не встретит других лягушек, с которыми могла бы подружиться.       — Даже если в этом нет смысла? Даже если снаружи колодца её ждёт смерть?       — Лягушка не может быть в этом уверена, пока не попробовала. И если она останется в колодце — она тоже умрёт однажды.       — Легко тебе говорить. Иди, выпрыгни, давай, встретишь людей! — в голосе Рики-чамы прорывается злость. — Конечно, что ещё ты можешь сказать, это ведь твоя роль!       — Рика-чан, — Рюгу хмурится, — Рена не уверена, о какой роли идёт речь, но я говорю от чистого сердца. И тебе нужно больше верить своим друзьям. Мы ведь друзья же? Друзья же?       — Ну и выпрыгивайте из колодца, если вам так охота! Она же рядом с тобой, да, эта женщина?       — Про кого ты говоришь, Рика-чан? — голос смягчается, становясь ласковым. — Какая женщина?       — Эта. Сонодзаки Шион!       Я едва сдерживаюсь, чтобы не ахнуть и не проорать что-то на ругательном — женщина?! Эта?!       — Рика-чан, я не знаю, чем она тебя обидела, но не вежливо отзываться так о ней, ладно?       — Мне уже всё равно! Она рядом или нет, Рена?!       — Если ты спрашиваешь — значит нет. Да, она рядом.       — Ну конечно, в этой пьесе она всегда рядом!       — Прошу прощения, что подслушивала, — бурчу я. — Рика-чама, я не знаю, что у вас там происходит, но чем больше я узнаю, тем меньше…       — «…тем меньше хочу стоять в стороне — слово Сонодзаки. Я помогу тебе и Сатоко-чан несмотря ни на что!»       Мы с Рюгу, не сговариваясь, уставляемся друг на друга. Рика-чама сейчас слово в слово повторила то, что я собиралась сказать сама — но это ладно. Она это сделала даже скопировав мои интонации!       — Рика… чан?       — Выясняйте всё сами, прыгайте, сколько вам влезет! Может быть, у вас получится масло!       Короткие гудки.       — Что это было вообще? — бормочу я.       Рюгу молча набирает номер Рики-чамы снова. Занято. И снова. И снова. Она качает головой и кладёт трубку.       — Думаю, она выключила телефон.       У меня на лице, думаю, все вопросы, какие можно и нельзя задать. Рюгу явно не удивила смена поведения нашей вселюбимицы-мико. Я не знаю, что у неё сейчас в голове, но в одном наши мысли с ней совпадают полностью.       — Нужно идти в деревню. Что-то случилось, и мне это не нравится. Шион-чан, предупредишь Чие-сенсей? Я пока наберу Ирие-сенсею.       Киваю уже на полпути к выходу. Надо действовать, и действовать быстро. Что же, чёрт возьми, у вас приключилось? Я вслушиваюсь в свои инстинкты, в своего демона. Но в ответ слышу только протяжное молчание. Ну и пожалуйста, сама разберусь!       И только в этот момент выпускаю прядь, осознавая, что всё это время мяла её в кулаке. Дьявол!       Сатоко не у Ирие-сенсея. Более того, он заволновался, услышав от Рюгу новости, обещал подключиться к поискам. Если она не в клинике, не дома и не в школе, то где она может быть? Чие-сенсей нас отпустила, а вот городского и сестрицу, рвавшихся нам помочь — нет. Откуда нам начинать, откуда нам начинать?       — Ши-чан.       — М? — оборачиваюсь на Рюгу — та замирает у ворот.       И выглядит она куда мрачнее обычного.       — Есть ещё одно место, где Сатоко-чан может быть.       — Это где?       — В доме Ходжо.       Тот самый дом, где Сатоко и Сатоши жили как в аду. Тот самый дом, где над ними издевались, где их заставляли вкалывать как рабов. Тот самый дом, который довёл Сатоши до того, что он пропал без следа, став очередной жертвой проклятья. Мне сложно представить хоть одну причину для того, чтобы Сатоко добровольно вернулась туда. Тем более, тётя мертва, а дядя сбежал и теперь живёт где-то в Окиномии, не отсвечивая — боится проклятья, жертвой которого стала его жёнушка. Из того, что я о нём слышала — крайне мерзкий тип.       — Почему именно туда?       —…возможно, её дядя вернулся. Рена не уверена.       — Вернулся? Это тут при чём?       Рюгу смотрит куда-то перед собой, но я готова поклясться, что мысленно она где-то не здесь. И судя по тому, как сжаты её губы — она что-то знает, чего не знаю я. Или догадывается.       — Дедушка Кимиёши является официальным опекуном Рики-чан, но официальными опекунами Сатоши-куна и Сатоко-чан остаются их дядя и тётя. И если он потребует, чтобы она жила с ним…       Чувствую, как в груди закипает огонь. Обнажаю зубы до дёсен:       — А, прекрасно, прекрасно! Опекун, который наплевал на свою племянницу, шлялся чёрт пойми где — лучшая кандидатура!       — Ши-чан, — Рюгу вздыхает и оборачивается ко мне, — это всего лишь предположение, хорошо? Рена не уверена…       — Тогда заглянем к Рике-чаме и будем трясти её, пока она не скажет правду?       Рюгу грустно улыбается и качает головой.       — Рика-чан не скажет нам.       — Это ещё почему?       Молчание. Шумно дыша, подхожу к Рюгу и беру её за грудки, она реагирует спокойно.       — И что вообще с Рика-чамой происходит? Почему у неё два голоса?       — Рена не знает.       — О, разве вы не близкие друзья?       — Ши-чан, отпусти, пожалуйста, мне неприятно.       Играем в гляделки. Рюгу ведёт себя так, словно происходящее — рядовая ситуация, навроде мелкой ссоры. Мне хочется её треснуть, особенно потому, насколько спокойно и умиротворённо её лицо. Наконец, отпускаю — она сразу начинает отряхиваться и поправлять воротник. Сплёвываю.       — Как меня это всё бесит. Секреты на секрете, это тому не говори, это не знаю, это…       — Я правда не знаю, Шион. Рика-чан, — опускает взгляд, — держит что-то на сердце. Что-то очень тяжёлое, что мучает её.       Эта мелкая дрянь? Серьёзно?       — И Рика-чан очень старается сделать вид, что всё хорошо. И улыбаться.       — Делать вид, что всё хорошо, когда на самом деле хочется выть? Прекрасно, прекрасно!       — Рика-чан хочет, чтобы мы видели её улыбающейся. Рика-чан хочет сохранить как можно больше светлых дней в своей памяти, чтобы когда они закончились, закутываться в них, как в котацу. Что в этом плохого, Ши-чан?       — Наверное то, что ни ты, ни кто-либо ещё не знает и не понимает, какого чёрта у неё на душе творится?       Рюгу поднимает глаза. На солнце набегает туча, поднимается ветер. Он треплет её белоснежное платье, мне приходится прижать юбку к коленям. Слышно, как шелестит трава и листва. На короткое мгновение свет уступает тени, подобно тому, как я вижу в её взгляде мрачную решимость. Она поджимает губы и наконец открывает рот:       — Тем, кому приходится сложнее других, ценят солнце больше, чем дождь и холод.       Кривлю лицо, не скрывая отвращение. На кого она намекает? На себя, что ли?       — Расскажи это мне. А ещё лучше — Сатоши-куну и Сатоко-чан.       — Ненавидела ли ты в этом мире кого-нибудь настолько, что желала ему смерти?       Тень уходит, уступая место палящему солнцу. Вот только лицо Рюгу не меняется. В этих голубых глазах и плотно сжатых губах я вижу такого же демона, как и я. Как два диких зверя, два хищника, мы изучаем друг друга, замерев на месте. Внезапно я понимаю, почему сестрица периодически уступает лидерство Рюгу. У нас, демонов, в крови признавать чужую силу. И вместо хрупкой девушки я вижу огромный пылающий столб голубого огня, настолько сильна её жажда крови. Моргаю, сбивая наваждение, и хмыкаю:       — Ещё спрашиваешь?       Она медленно кивает. Отворачивается и начинает идти по асфальту, заложив руки за спину. Поспеваю за ней. Некоторое время мы идём в полном молчании.       — У одной девочки есть папа, и она его очень любит.       Заинтересованно оборачиваюсь: лицо Рюгу максимально нечитаемое.       — Она очень любит своего папу. Однажды она сделала ему больно, эта девочка. Она предала его. И теперь его сердце разбито на много-много осколков.       — А что такого она сделала, эта девочка? — складываю руки на груди.       — Она стояла и смотрела. Она стояла, смотрела и позволила случиться очень плохим вещам.       Поднимаю бровь: я мало знаю о ней. Сестрица что-то говорила про то, что Рюгу живёт с папой, переехала год назад из Ибараки, и всё. Но погоди, она говорила, что кого-то хочет убить? Себя?       — И тогда девочка пообещала, что больше никому не даст обидеть своего папу. Она никогда не оставит его, не предаст, я всегда буду рядом с ним.       Киваю, делая вид, что не заметила оговорки.       — Но потом появилась эта женщина. Женщина, от запаха которой меня тошнит.       — Как она оказалась в доме этой девочки?       — Папа привёл её. Папа говорит, девочке нужна новая мама, папа говорит, что готов двигаться дальше, папа просит принять его выбор, папа говорит, что скоро она будет жить с нами!..       Делаю шаг и обнимаю Рюгу со спины, заставляя замереть. Она шумно дышит, её голос по мере рассказа становится всё более злым и раздражённым. Чувствую кончиками пальцев, как колотится её сердце. Так, мне кажется, я начинаю улавливать суть истории.       — Она тебе не нравится?       — Меня тошнит от неё, — сглатывает, будто её на самом деле сейчас вырвет, — она безвкусно одевается, она воняет духами, она сладкая и приторная, как сахарная вата… а ещё она напоминает Рене её маму, — голос дрогнул. — Папа не понимает, но Рена знает, что она такая же, она сделает ему больно.       — Почему ты так уверена?       — Рена чувствует. Рена знает — Рена видела, сколько денег он потратил на эту женщину, как глубоко она запустила в него свои когти. Эта женщина разобьёт ему сердце и разрушит жизнь, которую Рена с таким трудом отстроила…       Она всхлипывает. Слёз нет, и я только и могу, что прижаться сильнее и положить голову на плечо.       — Всё хорошо. Всё хорошо. Всё хорошо.       — Всё нехорошо, Ши-чан. Пока эта женщина жива, счастье Рены под угрозой. Эта женщина враг. А враги должны быть уничтожены.       Рюгу Рейна — моё кривое зеркало. Я наяву слышу безмолвный крик её демона. Интересно, как долго она это держала в себе? Недели? Месяцы? Наверное, я действительно сама не своя, раз реагирую так отстранённо. Или причина в том, что это не моя история? Или потому, что больше переживаю за Сатоко?       — Убийство — не выход, — рассеянно произношу я, — ты не защитишь своего папу тем, что убьёшь её.       — Почему же? — почти шёпотом.       Поджимаю губы, задумавшись. Мы с мамой любим посидеть-посплетничать, ещё с моего детства. Мне кажется, именно от неё я переняла безжалостную манеру говорить правду в глаза. И мама же как-то и сказала мне, подвыпив — дело было в праздники:       — Мужчина — не маленький мальчик, которого нужно постоянно опекать. Нужно уважать его выбор, каким бы неправильным он ни был. И разбираться с последствиями.       Тяжёлый вздох.       — А что Рена? Что я? Что должна чувствовать я? Если пострадает он…       — Так поговори с ним.       Рена моргает.       — Поговори с ним по душам. Скажи, что ты чувствуешь, скажи свои подозрения насчёт этой женщины. Скажи, что недовольна его выбором. Скажи, чтобы прекратил тратить деньги.       — Уважать выбор? — она хмыкает, горько смеясь.       — А ещё каждый мужчина — мальчишка. И если он заигрался, ему нужно треснуть по башке, чтобы он пришёл в себя. Моя мама всегда так говорила!       Рюгу снова смеётся, ничего не отвечая. Мягко высвобождается из моей хватки и продолжает движение, я снова поспеваю за ней. Мне немного совестно, самую малость: только думала, что одной мне и Сатоко-чан нужна помощь, а оказывается, рядом тихо страдала Рюгу, не подавая виду. Если бы не этот разговор, в жизни бы не подумала, что у неё творится такое.       — А как зовут её? — потягиваюсь, морщась от жары.       Рюгу моргает, оборачивается и непонимающе смотрит на меня.       — Ну, это женщину.       — Мамия Рина.       — Хм, — протягиваю, — звучит как псевдоним.       — Да, он и есть. Она работает хостесс.       Погоди-ка, то есть она одна из этих женщин? Ой ё… да папа Рюгу, я смотрю, попал как кур в ощип. Видимо, что-то такое на моём лицо отразилось — она грустно улыбается.       — Поэтому я помолилась Ояширо-саме и попросила его защитить нашу семью.       — Какой в этом смысл? — чешу затылок.       — Ты сама сказала, Ши-чан. Убийство — не выход, верно? Наверное, я просто хочу, чтобы кто-то сделал что-то за меня — почему бы не бог?       Пожимаю плечами.       — Ты с папой всё-таки поговори. Боги богами, а сама тоже что-то делай.       — Я постараюсь, Ши-чан. Большое спасибо, — поклон.       Я увидела его издали, этот небольшой двухэтажный дом. В Хинамидзаве легко понять, где относительно новострой, а где дома с соломенными крышами, которым уже чёрт те сколько знает лет. Этот район относительно новый, но старше меня, разумеется. И чем ближе мы подходили, тем более зловещим казался этот дом. Он обычный, совершенно обычный, но именно в нём когда-то случилось множество маленьких трагедий, изменивших и мою судьбу в том числе. Рюгу коротко кивнула, на мой вопрос, то ли это место.       До нас доносятся обрывки ругани. Сложно разобрать, кто и что говорит, но голос мужской, низкий и грубый. А потом дверь распахивается, и наружу выходит она — Сатоко-чан. Её низенькая фигурка кажется и того меньше из-за того, как она сгорбилась и опустила голову, сжимая в руках детскую сумочку. Сердце колет, мир вокруг вращается, сужаясь до одной хрупкой девочки.       — И шоб без пива не возвращалась!       — Сатоко-чан! — машет рукой Рюгу.       Она медленно поднимает голову и оборачивается. Ветер треплет её жёлтые волосы и подол зелёного платья. Взгляд багряно-карих глаз пуст. Ни ужаса, ни боли, ни страха — только всепоглощающая пустота, как у самоубийцы.       — Рена-сан, Шион-сан?       Каждый новый шаг даётся сложнее предыдущего. Как будто я пытаюсь идти сквозь болото, но ноги только больше вязнут, подкашиваясь.       — Сатоко-чан, мы тебя не видели в школе, решили…       Рюгу пытается завязать разговор, не слушаю. Я не вижу на Сатоко синяков. Ничего такого, разве что платье выглядит помятым и грязным. Она улыбается. Она улыбается, думая, что кого-то это обманет. Она поднимает руки и смеётся, как ни в чём не бывало.       — Рена-сан, Шион-сан, что вы как маленькие, со мной всё в порядке!       — Рика-чама сказала, что ты заболела.       Её маленькие ручки сжимаются до кулачков. Она отводит взгляд в сторону.       — Вот как? Да, — кашляет, — пожалуй, я действительно немного приболела, но…       — Сатоко, мать твою, ты с кем пиздишь там? Шевели булками!       Дверь раскрывается и наружу показывается грузный мужчина не самого приятного вида — от него так несёт алкоголем и потом, что хочется дышать через рот. С короткой стрижкой, с сигаретой в зубах, в розовой гавайке и лёгких штанах, он мне кажется смутно знакомым. Особенно эта зверская рожа, напоминающая клыкастое кабанье рыло. Сатоко стоит, ни мертва, ни жива, почти не дышит, точно маленький зверёк перед лицом большого хищника.       — Э? Вы ещё кто такие?       — Это её дядя, — шепчет Рюгу.       Он пьяно прищуривается, изучая нас. Мы делаем два формальных поклона, я делаю шаг вперёд.       — Просим прощения за внезапный визит, Сатоко-чан не было в школе и вот мы…       Невольно перехожу на голос, которым обычно говорит сестрица, когда унижается перед каргой. Я не боюсь его, нет, ни капли. Я закипаю, и такая вежливость — способ сдержаться. Он хмурится, вглядываясь в меня, а потом резко белеет и отшатывается, едва не вписавшись в дверной косяк.       — С-сонодзаки-сама?       Э? Сама? Он перепутал меня с сестрой? М, этим можно воспользоваться. Мгновение, и я полностью превращаюсь в злую официальную Мион. В Каргу, со всей её надменностью.       — Да, для вас Сонодзаки-сама. И как официальный представитель клана я бы хотела услышать от вас объяснения происходящему.       По его глазам, по тому, какого взгляда удостоилась Сатоко, по тому, как она сжалась ещё больше, я понимаю, что причина её болезни перед моими глазами. Хочу сделать ещё один шаг, но чувствую, как на моё плечо ложится тяжёлая рука.       — Не надо, Ши-чан.       — Сатоко, ты…       — Я ничего никому не говорила, дядя, я не виновата, я не, я не…       — Заткнись, сопля! — неловко улыбается, косясь на меня. — А, Сонодзаки-сама, а я тут, эта, с племяшкой общаюсь, да, у нас тут всё хорошо!       — Вашей дорогой племяшки не было в школе, — даже не скрываю презрения.       — Приболела! Вот, весь день её кормил таблетками, эта, стоял возле её кровати, ухаживал!       Ложь. Каждое слово из его гнилого рта — ложь. Мне даже не нужно видеть его лицо или слышать голоса — я просто чувствую этот отвратительный вкус лжеца на губах. Зачем мне с ним разговаривать? Рука на моём плече только сжимается.       — Вы уверены, что всё было именно так, Ходжо-сан? Может быть, обсудим это?       Его грузное тело само собой оказывается за порогом дома, открывая мне вид на прихожую. Оттуда несёт вонью — не только алкоголь, но пылью и запустением. А ещё мой глаз выцепляет бардак и повсюду разбросанные вещи — он едва не спотыкается о пыльный пакет со старыми газетами и злобно даёт ему пинка, подняв облако пыли.       — В-вы мне тут не угрожайте! Я п-позвоню в полицию!       Боится. Насколько жалко боится. Вместо человека мне видится огромный рыжий таракан с длинными усами. Наглый, думает, он тут хозяин жизни, но стоит осознать опасность, тут же несётся на всех парах в ближайшую нычку. Так и хочется его раздавить — я наступаю ногой на одного такого, делая шаг вглубь.       — Полиция? Вы думаете, вам поможет полиция? — склоняю голову набок. — После всего, что вы натворили?       Что-то в моих словах его пугает — он бледнее мертвеца.       — Э, Сонодзаки-сама, эт не по понятиям, я за неё не отвечаю, я общак не трогал! Вы лучше своим скажите, что Ходжо Теппей не пальцем деланный и братву не кидал на бабки!       Я молча поднимаю ногу и ещё раз ударяю ей об пол, растирая остатки насекомого подошвой. Глупец. Понятия? Общак? Пальцем деланный? О чём он вообще блеет?       — Вы осознаёте, с кем вы разговариваете и как?       — Ши-чан, — слышу тихое сзади.       Раздражённо оборачиваюсь, ощутив, что рука на моём плече потяжелела и стала грубее, до боли. Но почему-то Рена оказывается пожилым грузным мужчиной с проседью, с красными ремнями подтяжек, натянутых поверх потной рубашки. Слышу знакомые смешки, от которых веет холодом шинигами.       — Шион-сан, тебе не говорили, что обманывать нехорошо?       Его интонации ласковые, почти доверительные. Как будто у старого друга, с которым ты сел выпить. И только очень цепкий взгляд и крепкая хватка выдают, что это отношение обманчиво, как и он сам.       — Давай закончим этот спектакль миром, пока я не закончил его сам, по-плохому, ладно?       Этот подбирается, ощутив для себя спасение.       — А ты ещё кто такой?       — Здрасте-здрасте, — кивает, не выпуская моё плечо. — Ваш добрый сосед детектив Оиши Куруадо, который просто проходил мимо и заинтересовался тем, что тут происходит. Вы не могли бы мне рассказать поподробнее?       На лице этого ублюдка (который дядя Сатоко), тут же стремительно пронеслась работа мысли. Мгновенно расправил плечи, подошёл вплотную и выпятил грудь.       — Детектив, это вы вовремя заглянули! Сижу себе, значится, никого не трогаю, смотрю телевизор, а тут эта вломилась ко мне в дом и начала тут…       Опять лжёт. Никакого телевизора я и в помине не слышу и не вижу. В этом доме хоть есть свет и вода? Хотя о чём это я — наверняка есть.       — А вы давно, Оиши-сан, защищаете кого-то навроде него?       Мы играем в гляделки, игнорируя дядю Сатоко. По лицу Оиши пробегает тень, он играет челюстью.       — Давай мы просто с тобой выйдем наружу, поговорим как старые друзья и не будем всё усложнять, ладно? Ходжо-сан, — оборачивается на него. — Не переживайте, вышло небольшое недопонимание.       — Э? Какое ещё недоразумение, мне только что угрожал смертью сам клан Сонодзаки!       Оиши смеётся.       — Видите ли, ошибочка вышла, это не принцесса Сонодзаки, это её родная сестра-близнец, которая не обладает всей полнотой власти. Верно говорю, Шион-сан? И она здесь как частное лицо, а не как представитель клана. Две девушки просто переживали за подругу и решили её проведать, ничего такого. Да, Шион-сан?       Мои кулаки сжимаются. Ах так, это вся твоя благодарность мне, Оиши? Дядя Сатоко ощутимо расслабляется, даже не стесняясь бурчит под нос «Что, правда?», а потом сплёвывает себе под ноги, смотря на меня теперь уже с чувством превосходства.       — Напугала. Чё сразу не сказала-то?       Рука на моём плече сжата до боли.       — Верно, верно, Шион-сан. Давай, извинись перед взрослым дядей и пойдём поговорим уже.       Кладу руку поверх руки Оиши и сжимаю, медленно убирая его, как впившегося клеща.       — Да, Ходжо-сан, прошу прощения, вышло маленькое недоразумение, вы перепутали меня с моей сестрой.       — Ц, делов-то. Идите тогда наружу, у нас тут срач, людей водить страшно. Сатоко, а ну дуй обратно, кое о чём побазарим!       Напоследок, я только и могла, что пристально смотреть на него, пытаясь выжечь в голове его образ, пока Сатоко, с нечитаемым лицом, исчезла в глубинах дома.       Я сижу в прохладной машине Оиши — в ней кондей не хуже, чем у Касая, вот ведь два сапога пара, даром что друг друга недолюбливают. Не сказать, что я люблю Оиши. Он полезный, этого не отнять, мы с ним много общались во времена, когда Сатоши пропал. Особой дружбы у нас нет, лютой вражды тоже. Мы оба ненавидим Сонодзаки и оба хотим разгадать тайну того, что происходит в этой деревне. Прядь сама собой оказывается у меня руках, сжимаю. Расчесать волосы потом, что ли?       Оиши достаёт сигарету, прикуривает её и приоткрывает окно, высовываясь.       — Ты понимаешь, насколько ты всё усложняешь, Шион?       Рена ушла вместе с Сатоко. Сказала, что дядя послал Сатоко за покупками куда-то далеко, хочет помочь. Сатоко попыталась сопротивляться, но после рявка дяди тут же согласилась. Вроде, они должны ещё с Тренером встретиться и он её осмотрит? Я, честно, не вникала. Всё, что я знаю — этот ублюдок наверняка мучил Сатоши, а теперь взялся и за Сатоко, и мне не нужны никакие доказательства, чтобы это понять. Сатоко, которую я знаю, не ведёт себя как зашуганная мышь.       — И чем же я всё усложняю, Оиши-сан? — изображаю из себя милую девочку.       Он вздыхает, выпуская дым.       — Ты не в курсе, значит, да?       — В чём? В том, что вы, Оиши-сан, только что вступились за этого бандита?       Он раздражённо цокает языком.       — Шион-кун, если бы не моё вмешательство, тебя бы сейчас уже везли в участок на допрос. Твоё счастье, что дежурил я, а не Кума-чан или кто-то из горячих и молодых ребят.       Поднимаю бровь. Везли в участок? За что? За то, что я хотела слегка припугнуть этого говнюка? Оиши скашивает на меня взгляд и мы опять играем в гляделки. Кажется, он пытается понять, прикидываюсь я или на самом деле не понимаю. Какие-то клановые дела? Сестрица мне точно ничего не говорила.        — Оиши-сан, надеюсь вы помните, что я официально изгнана из клана и не имею к нему никакого отношения, кроме прямой родственной связи?       Он фыркает, сдерживая смех. Ему забавно, да?       — Ну тогда прекрати притворяться своей сестрой и упрости мне жизнь хотя бы немного, Шион-кун, будь так любезна?       Сжимаю кулаки. Козёл. Может он и неплохой человек, и даже мой союзник, но как же он умеет бесить. Вздрагиваю, когда мне лохматят голову.       — Ладно, не злись, я ведь помог тебе. По старой дружбе. Я не каждому Сонодзаки готов протянуть руку.       О, сейчас расплачусь, конечно. Я Сонодзаки так-то ненавижу, но для тебя, Шион-чан… Кого ты пытаешься обмануть, чёртов тануки. Тебе выгодно меня использовать, только и всего.       — В каком это месте?       Он снова косится в окно. Наконец выкидывает окурок наружу и поднимает стекло.       — Я не должен тебе этого говорить, но Ходжо Теппей находится сейчас под наблюдением. И если ты ещё раз вломишься к нему в дом и начнёшь что-то говорить о величии Сонодзаки, я продолжу с тобой общение в участке как офицер полиции. Предупреждаю первый и последний раз, Сонодзаки Шион. Если хоть что-то случится с Ходжо Теппеем в ближайшие несколько недель, я лично арестую тебя и всех Сонодзаки вместе взятых.       …я долго сижу и смотрю в одну точку, не двигаясь. Ходжо Теппей? Под наблюдением? Что? Какого чёрта тут происходит?       — В твоих же интересах не мешать мне, Шион. Мне плевать, кто этот Ходжо Теппей, если он поможет мне найти виновника и отомстить.       В ушах пищит радиоволной. Что там этот Оиши говорит? О чём?       Ходжо Сатоко проклята       — А какое это имеет отношение? — мой голос предательски дрожит.       Он некоторое время молчит, поджав губы.       — Говорят, — наконец нехотя начинает, — одна женщина недавно пропала без вести. Просто испарилась ночью, будто унесённая демонами. И говорят, один очень влиятельный клан Хинамидзавы приложил к этому руку. Разумеется, это всего лишь байка. Было бы неудобно, если бы что-то такое на самом деле происходило в наше время, правда?       Моё сердцебиение учащается. Такано-сан? Неужели это она? Но этого не может же быть! Причём тут дядя Сатоко? Они знакомы? Связаны? Какого чёрта?!       — Кто эта женщина? Прошу, скажите, Оиши-сан! — мои ногти впиваются в ладонь вместе с прядью волос.       Оиши качает головой.       — Тайна следствия, не могу. Велика вероятность, что в этом замешаны С, поэтому прости, тебе веры нет. Если это и правда так, тебе проще спросить своих, чем выпытывать всё у старого меня, — глухой смех. Резко оборачивается и смотрит мне прямо в глаза — пронзительно и серьёзно. — Я не позволю и волосу упасть с головы Ходжо Теппея, пока он не приведёт меня к разгадке, Шион. Надеюсь, мы услышали друг друга. Держись от него подальше.       Это какое-то безумие. Это не может быть правдой. Это неправда. Я просто сплю, верно?       — Не можешь помочь, просто не мешай и позволь взрослым всё сделать самим, — Оиши смеётся и снова смягчается, надевая маску весёлого доброго дяди. — Это случай несколько выбивается из общей картины, но я не могу его игнорировать, сама понимаешь. Может быть, узнаем что-то и про Ходжо Сатоши, буду держать в курсе.       …по больному бьёт, зараза. Выпускаю прядь из рук, пока её ненароком не вырвала с корнем — а то, чувствую, я сейчас могу. Ладно, зайдём с другой стороны — мне даже не надо стараться, чтобы пустить слёзы на глаза и побольше сопливой драмы в голосе:       — Но… Сатоко-чан… Вы ведь можете что-то сделать? Он ужасный человек, вы ведь наверняка видели!       Я почти готова встать на колени и умалять.       — А, Сатоко-чан, — качает головой. — Как бы тебе так сказать, Шион-сан. Я не могу поднять наряд полиции и арестовать его просто по прихоти. Нужно решение официальных властей, каких-нибудь органов опеки, центра соцзащиты. Как бы я ни хотел, при исполнении я не могу нарушать закон. Он же не бьёт её, верно?       Закусываю губу. Нет, синяков я не заметила. Кажется, этот ублюдок достаточно умён, чтобы не распускать руки? Вот чёрт.       — Но вы же видели это своими глазами, Оиши-сан! Она что, выглядит счастливой и полной жизни?! Да на ней же лица нет!       — И состава преступления тоже, — он нетерпеливо стучит пальцами по рулю. — Шион-чан, поверь, я не меньше тебя хочу наказать всех плохих людей в этом мире, но мои руки связаны. И твои будут тоже, если решишь сделать что-нибудь глупое. Ходжо Теппей нужен мне живым до самого Ватанагаши. Он может быть сколько угодно плохим человеком, но сейчас он под моей защитой. Можешь передать как послание кому надо.       Когда я выхожу наружу, я оборачиваюсь на дом Ходжо. Я всё ещё могу увидеть его — этого грязного мужчину в вонючей гавайке.       — Э, чё вылупилась?       Мне хочется прямо здесь, наплевав на всё, включая здравый смысл, подойти к нему вплотную, и поднести шокер к его лицу. Увидеть, как нахальство и самодовольство сменяются сначала удивлением, а потом страхом. Моя кровь кипит. Демон так и шепчет мне, ласково-ласково, неотвратимо: давай. Никто и не заметит, одно движение…       — Шион-сан.       …тяжело вздыхаю, прикрыв глаза. Оиши всё ещё здесь, я буквально чувствую на себе его цепкий взгляд. Не сейчас, демон, не сейчас. Эта свинья должна ещё пожить. Ради Сатоко. Ради Сатоши. Ради меня. Его смерть ничего не решит — повторяю себе как мантру.       Ходжо Теппей смеётся — кажется, он с кем-то говорит по телефону. И смех его — хуже хохота демонов Онигафучи.