Я рождён не летать, а ползать...

Пить — вредно для психики,

А жить — полезно для психики? А? А?

Едва ли...

             Антон ввалился в клуб, как к себе домой. После смерти матери он не мог иначе, теперь только так. Ему не за кого больше было держаться, и пусть он мог не всегда это показывать, ведь он слишком привык скрывать чувства за маской похуизма, свою мать он очень любил. И она его очень любила. А теперь что?...       Парень с размаху сел на диванчик. Компания таких же потерянных, как и он, всегда ждала его: болезненные на вид когда-то крепкие, а сейчас с огромными кругами под глазами и кожными пятнами от нездоровой жизни парни, девчонки, едва ли прикрывающие наготу собственного тела, парочка молодых ребят (моложе самого Антона), которые тоже затесались в компанию к ним не от простой жизни. Кто-то хлопнул Антона по поечу, но он даже не совсем понял, кто именно, только услышал хрипный, весёлый голос со стороны: – Ну что, как всегда? Нажрёмся в хлам? Антон не ответил, просто не видео в этом необходимости, всё и так очевидно, а компания отозвалась невнятным гулом.       

Мы летали до утра — будто Пушкин

Бабки, бабы и игра — всё, что нужно...

             Карты летели на стол, купюры, девчонки вешались на шеи парням и что-то хихикали. Антон не заметил, как она из таких успела утянуть его в поцелуй, но он даже не сопротивлялся. – Проиграл! Неси ещё виски! – гаркнул олин парень другому. Проигравший шатающейся походкой ушёл к бармену за добавкой и скоро вернулся с кучей новой выпивки. Последние деньги ушли на неё. Компания отозвалась радостным улюлюканьем.       

Литр, два, четыре, пять — где же кружки?

             Антон схватил бутылку, задевая локтём бокалы и случайно снося их на пол. Похоже он единственный, кто обратил на звон посуды хоть какое-то внимание. Дёрнув плечом, Седачёв лениво отвернулся и откупорил бутылку, тут же присасываясь к горлышку, будто сейчас этот алкоголь был водой в пустыне. На шумную спивающуюся компанию почти не обращали внимания, заведение здесь было под стать.       

Я-я, я устал летать,

Хочу нажраться так, чтобы ползать!

             Антон пил бутылку за бутылкой. Сначала те, что покупал сам, потом те, что приносили ребята из компании, потом прихлёбывал из чужого горла или оставшегося бокала...       

Я рождён не летать, а ползать!

             Когда алкоголя стало мало, в ход пошли наркотики. Трясущимися руками тощеватый высокий парень с острыми чертами лица и кривой улыбкой высыпал на стол белый порошок и небрежно поправил его мизинцем. Одна из девушек тут же отпихнула его руку и склонилась над столом. Антон не стал медлить, и, когда очередь дошла до него, последовал примеру девушки.       

Я рождён не летать, а ползать!

             Скоро в глазах стало мутно, какие-то радужные искры заплясали в глазах. Антон потёр голову, что-то пробурчал. Его замутило, но он почти ничего не ел сегодня, так что организм чисто физически не смог вывернуть его желудок наизнанку. Впрочем, он неплохо пытался, ибо на пару минут Антону стало совсем худо. Но он передал этот момент...       

Я рождён не летать, а полза-а-ать!

             В какой-то момент сознание сделало пируэт. Голова ужасно заныла, а в глазах всё закрутилось так, что непонятно стало, где пол, а где земля. Антон дёрнулся, склонился к столу. Он собирался опереться о него локтями, но в глазах всё слишком сильно крутило, так что Седачёв промахнулся обеими руками и с грохотом свалился на пол, под стол. Глухо что-то бурча и булькая, Антон слабо оттолкнулся рукой от пола и перекатился на спину, разглядывая потолок, который вертелся над ним в диком танце.       

У синего моря без невода, но с девами ползал,

Пил жидкое горе, хоть знал — от него нет пользы,

Я хороший, просто хотел угореть по злу,

С теми, кого люблю, и вот теперь ползу к финишу;

Одинокий ублюдок...

             Какая-то девушка попыталась поднять Антона с пола, но она сама едва держалась на ногах. Антон не мог разглядеть никак её лицо. На фоне дико крутящегося потолка черты её миловидного личика растекались, как краска по холсту, и Седачёв видел лишь пятно над собой, разобрав только, что у девушки были рыжеватые волосы. Запнувшись, она повалилась рядом и замерла, не издавая ни звука, не желая двигаться. Антон тогда хотел приподняться сам, но тело будто налилось металлом, и он смог лишь слегка дёрнуться. Седачёв закрыл глаза, чтобы провалиться куда-то в воспоминания, в мысли о том, что было до Пандемониума и до смерти матери.       

Поздно: ювелирка, твою мать

Заперта, и я должен забить, а чтобы летать, я должен зажечь,

И чтобы ползти, я должен налить, и должен запить, чтобы забыть...

             Он не знал, сколько так пролежал. Часы, а модет день, а может два, но его кто-то растолкал. Не успел Антон толком прийти в себя, как этот кто-то залил ему в рот вина. Парень закашлялся, пытаясь отвернуться, но от алкоголя ему стало совсем немного лучше. По крайней мере он начал шевелиться. Но чувство расслабления длилось недолго – Антон почувствовал, что организм хотел очиститься, так что его так или иначе вот-вот вывернет наизнанку во всевозможных смыслах. Отпихнув того, кто его разбудил, даже не взглянув на человека, Антон по памяти вывалился из заведения на улицу, едва не упал на лестнице и склонился над мусорным баком, куда его тут же вывернуло. Его рвало несколько раз, и он стоял около металлического ведра, не в силах отойти.       Когда ему наконец-то полегчало, парень пррсто обессиленно съехал спиной по стенке и уселся на земле рядом с мусором баком, уставившись в одну точку, без мыслей и чувств, совершенно опустошённый. Он приходил сюда каждый день и каждую ночь. Чтобы забыться, чтобы не вспоминать о том, что было, и не думать о том, что будет...              Светало. Кажется, он проснулся рано утром. Какого дня – парень не знал. Живот крутило, он ужасно хотел есть. Антон заставил себя подняться. Стоило купить перекусить хоть что-то. Денег хватило только на половину батона, но ему было без разницы, что жевать. Он давно перестал различать вкусы, как раньше. Главное пррсто утолить голод. Шагая по тёмным переулкам и подворотням, Антон по пути довольно быстро расправился с хлебом и, особо не заботясь о чистоте города, лениво кинул оставшийся от хлеба пакет прямо на асфальт. Немного попетляв по улочкам, распугивая бездомных котов и крыс, "пометив" пару стен, справляя нужду, он скоро вышел на окраину города. Он не планировал, но ноги сами вели его туда, в то хмурое мрачное место, полное каменных плит с лицами людей со старых фото и крестов. Антон не сдержался, обессиленно осел на колени перед могилой матери, разглядывая её чуть осуновшееся лицо на фото. Обняв себя за плечи, парень качнулся вперёд и уткнулся лбом в землю. Он рвано вздохнул, но слёз из его глаз не потекло – он в своё время выплакал всё, что мог, да и он так беспросветно пил, что ощущал, будто весь его организм давно состоит из алкоголя там, где должна быть вода.       – Мне так жаль... – только тихо пробормотал он. Ответом служила ему тишина и холодный ветер, разгуливающий по кладбищу.       

Я рождён не летать, а ползать...