мертвые не дышат, а боги не умирают

      Тяжесть веков обваливается сизифовым булыжником на плечи, давитдавитдвитдавит, и Комаэда ждет, надеется, что ещё немножко, еще совсем чуть-чуть, и он наконец-то окажется раздавлен этой непомерной тяжестью. Собственные грехи душат, обхватывают бледное тощее горло нежной, ледяной, мертвой девичьей рукой. Острый маникюр яркого красного - поразительная похабщина, безвкусная порнография - впивается в кожу, кровь - тоже безвкусно красная - стекает из разодранной трахеи - Нагито делает вдох.       -Твои глаза выглядят отвратительно, - хрипит чудище его голосом, разрывая гортань, вырывая язык, сжимая в окровавленных ладонях сердце - мертвое, остановившееся из-за отравления - и со смехом заводит мерный стук по новой.       Мертвые не возвращаются к жизни.       Проблема в том, что Нагито так и не умер.       Камукура Изуру - Хината Хаджиме - Разрушитель мира - Абсолютная надежда - кто же ты, черт возьми, такой - слабо улыбается в ответ на хрип, проводит ладонью по светлым волосам.       -Мне извиниться за это? - он смеется. Над Нагито, над его слабостью, над чудищем, восставшим из мёртвых.       На крышке гроба царапины.       Я не умер.       Я не умер!       Я ЖИВОЙ!       У трупа сбиты в кровь пальцы, переломаны ногти и выражение абсолютной безысходности взамен обещанного покоя.       -Можешь попробовать. Хочу посмотреть на унижающегося резервника, - Комаэда знает, что на его лице ярко проступает отвращение - мертвым нет дела до условностей - но он не испытывает его. Не к Хинате, который иронично поднимает бровь, криво улыбается и сверкает глазами.       Комаэда давит желание выскрести один из них - мерзкого красного цвета - ложкой из глазницы. У него бы все равно не вышло.       -У меня есть идея получше. Я принес тебе подарочек! - Хината вынимает из-за спины доску с дырками и шнурком. Комаэда сжимает протезированную руку в кулак, недовольно рассматривая другого мальчика. Он не знает, зачем с ним продолжают возиться, когда он достаточно чётко продемонстрировал свою позицию - мертвые не ощущают тепла, но Комаэда так и не умер, а шея Микан оказалось достаточно тёплой, когда он сжал ее.       Предателей принято вешать.       Предатели, как правило, вешаются сами на истлевших деревьях перед самым обрывом в бездну.       -И как ты себе это представляешь? – кривая, злая улыбка касается его губ, не находит глаз. Он кивком головы указывает на свое тело, обездвиженное болезной слабостью и ремнями. Чтоб не кинулся на одного из них. Хотя не то, чтоб к нему часто заходили другие, кто-то, кто не Хината Хаджиме. Чтоб не исправил ошибку, по которой он все еще жив. Комаэда правда не понимает, почему его продолжают лечить, зачем Хаджиме приходит из раза в раз, кормит его, помогает с процедурами и укладывает обратно. Хаджиме слишком часто оказывался рядом с ним: единственный, готовый терпеть его присутствие там, в симуляции, теперь оказался единственным, способным терпеть его в реальности.       Старую собаку новым трюкам не выучишь. Беда Нагито в том, что он любит собак.       -Ты прекрасно знаешь, Комаэда, прекрати строить из себя глупого, тебе не идет, - в тоне, наконец, проскальзывают интонации не Хаджиме Хинаты - скука окрашенная гуталиновым, мерцающий кровавый отблеск двумя точками во тьме - Нагито слышит Камукуру Изуру и вздрагивает.       Он ощущает, как внутри вязнет чумная и гнилостная покорность - один из подарков Слуги на прощание. Самый унизительный из них.       Старую собаку новым трюкам не выучишь, Комаэда, так что слушайся хозяина, как слушался до этого. Ошейник - ледяной и тяжелый металл, неровностями царапающий тонкую кожу - сдавливает шею.       Теплые, почти горячие, пальцы касаются его кожи, когда отстегивают ремни, почти полностью освобождая из оков, устраивая на колени Нагито доску. Шнурок змеей укладывается рядом. Насколько же сильно деградировали развлечения мои в посмертии, думает Комаэда.       «Но я не умер» - напоминает он себе настойчиво, с трудом обхватывая шнурок углепластиком. Хината подпирает лицо ладонью и смотритсмотритсмотрит - Нагито опять думает о возможности выскрести ему глаз. Вы слышали? Глазная повязка и одноглазость - последний писк моды на Бармаглоте! Успейте избавить себя от глазного яблока прямо сейчас! Или даже оба, чтоб перестал вглядываться в беспроглядное черное ничего в ожидании ответного взгляда. Комаэда не хочет взывать к бездне.       -Знаешь, это напоминает мне то время, когда мы были в симуляции, - внезапно подает голос Хаджиме, не отрывая взгляда от пальцев другого мальчика, которые упорно продолжают возиться с игрушкой. Нагито скашивает взгляд, пытаясь понять, о чем говорит резервник.       -Когда я заболел лихорадкой отчаяния? Боюсь даже думать, чем именно ситуация схожа, - высокомерно бросает он, устало откидываясь на подушки. Многое из симуляции оставалось выбито в его памяти слишком ярко: удушающий жар огня, например, копье, пробивающее его грудную клетку, ослепляющая боль и покой смерти - такие вещи, как оказалось, прекрасно запоминаются. Но этот период остался обрывками молочно-туманными, сожранными лихорадочным жаром его собственного тела, они сохранились осколками битого зеркала - тихо напевающая себе под нос Микан, боль и отчаяние сжимающие все тело, снедающие желания, сходящие с языка в извращенной, неверной форме, чужая спина, никогда не оказывающаяся рядом.       Не уходи.       Не бросай меня.       Я люблю тебя, умоляю.       Перестаньте, все, оставлять меня!       -Комаэда, ты в порядке?       Он вздрагивает от ощущения тепла чужого тела на собственной коже - щеку обожгло. Хината сосредоточенно изучает его лицо - слишком близко, мучительно до слез - Комаэда знает, что не может броситься за лаской, точно бездомный пес, не может рыдать, умоляя, пускай и хочется. Он отстраняется с резкостью, которую легко принять за брезгливость - цветущая надежда в сердце, что Хината правда примет это за брезгливость.       -Да, конечно, просто задумался.       Взгляд у Хаджиме смягчается, он забирает игрушку у Нагито осторожно, будто специально цепляя холодный материал пальцами.       -Ты устал, отдохни. Я приду позже, принесу тебе обед. Тебе нужно что-нибудь еще? Новая книга?       Мальчик переводит взгляд на почти дочитанный роман, который читал эти два дня, когда руки все же отстёгивали, прикидывая успеет ли закончить, чтобы не гонять Хаджиме лишний раз.       -Да, будь добр. Что-нибудь на свой вкус, если тебе не сложно, - они кивают друг другу, и Хината, не пристегивая руки обратно, подает ему книгу и выходит из палаты.       Комаэда позволяет себе выдохнуть, когда дверь закрывается.       Если бы я был мертв, никто не стал бы приходить ко мне, думает Нагито, убеждая себя, уговаривая.       К тебе никто и не приходит, кроме Хаджиме - весело проскакивает мысль. Почему то, самым противным - из всевозможных - тоном Сайонджи.       -Я жив. Я живой, - горько шепчет он, вздрагивая от того, как громко его голос звучит в комнате. Слишком пустой, почти голодной, почти готовой сожрать его. Судорожный вздох - унимающаяся дрожь в ладонях - прикрытые глаза - беспокойный сон.

***

      Хината хочет не встать однажды с кровати. Или стула со столом, на которых он умудрился уснуть.       Мысль, что все это - вся эта борьба за будущее, которое он обещал себе ради всех их – бессмысленно, вязким комом затягивает его зыбучими песками, болотными топями, засыпая глаза пылью, заполняя легкие водой и тиной - ни вздохнуть, ни закричать, ни позвать на помощь.       Его хватают за руки, его вытаскивают из воды и дают задышать, даже если он не просит - Кузурю держит его крепко, не дает упасть, Сония мягко обнимает его, не дает сойти с ума - каждый из них рядом с ним, и они помогают.       Хината чувствует себя нужным, не потому что в нем собраны таланты всего света - не потому, что он рукотворное божество, безумная фантазия о несбыточном идеале, воплощенная в жизнь - потому что он Хината Хаджиме.       Он делает вдох. Легкие раскрываются, кровь гонит кислород по телу, и он встает - жизнь, воплощенная в череде смертей.       Хината встает, потому что чувствует себя нужным, впервые со дня своего рождения. Живым.       Но в голове Хаджиме не укладывается Комаэда Нагито. Тот самый, что обещал свою жизнь за надежду, что наделил его самого могуществом божества одной восхищенной улыбкой, а после сверг до ничтожности одним косым взглядом - одиночество, рожденное сначала неземной любовью к миру, взращенное неприятием, презрением этого мира к ребенку, поцелованному удачей. Такие поцелуи не проходят бесследно, они отпечатываются сединой в каштановых ранее волосах, в тихой, пугливой тоске во взгляде и принятии всего вокруг, безысходно.       Однажды Нагито поставил на весы удачи их жизни и свою собственную мучительную смерть и сорвал джекпот. Тогда Хината глубоко задумался о том, как сильно он верит в собственную удачу. Сейчас он думает о том, что, возможно, у Нагито никогда не было ничего другого во что ему - брошенное дитя, любимое судьбой, обреченное быть для нее до тех пор, пока не наскучит ей - можно было поверить. В конце концов, разве собственная жизнь не стала для воплощенной удачи инструментом? Горе тонет в слезах, смерть и возрождение, по кругу, пока мир не закончится.       Хаджиме думает о громовом сиянии в чужих глазах, в дрожащей улыбке - о тех, что не могут надоесть, и, если бы он сам был судьбой, разве не выбрал бы его? - изящество в прищуре глаз, ум, лишённый препятствий и скуки.       Камукура Изуру - воплощение бессмертия божественности, отраженной на водной глади - неполноценное, а потому тоскливое и пустое - выбирал этого человека. Хината Хаджиме - разрозненные куски, разбитые вдребезги, собранные кое-как и криво, потому рвущееся к свободе и счастью - гнался за ним, хватая ладонями отблеск тонкой тени.       Ему удалось схватить тень за руку, а глупость его кончилась, запечаталась без следа швом вдоль черепа, и отпускать ее он не собирался больше никогда.       Но Нагито был не в порядке. Нагито верил, что мертв, и Хината - бездонная пропасть собственных страхов - не мог убедить его в обратном. Пока что не мог. Пока что цеплялся за всех вокруг себя, чтоб ухватить в этих зыбучих песках везучего мальчика, решившего, что он не хочет больше бороться.       Но если ты, Комаэда Нагито, не хочешь бороться за себя, это не значит, что я не буду бороться за тебя.       Хината входит в библиотеку, прокручивая в голове, что можно было бы принести Комаэеде. Мальчику нравились детективы, но чего точно не хотелось, это притащить скучающему разуму второсортную и очевидную историю - скука, разъедающая сам факт твоего существования, медленно и мучительно сжигающая твои внутренности была вечной спутницей Камукуры Изуру, и Хаджиме вспоминал о ней с содроганием.       Запах библиотеки - пыль, книги и кожа, старость, не поросшая мхом, а почтенная и мягкая, точно горячий шоколад - окружил его, оплетая коконом, разгоняя страхи и тревоги умиротворяющим покоем - минутная передышка, сладкая и нужная, перед очередной гонкой со временем.       -Ах, Хината-кун, здравствуй! - мелодичный голос Сонии - слабое сияние кружащей вокруг книжной пыли в солнечных лучах - словно вросший в это место, выдернул абсолютную надежду из чертогов его разума.       -Сония! Гандам! - приветливо кивнул он принцессе и другу, на что получил мягкий, осторожный кивок. По правде говоря, многие из них еще не до конца пришли в себя, после того, что произошло, особенно те, кто умер, несмотря на то, что их психика была связана друг с другом. Хаджиме боится даже представить, что было бы, будь программа Фонда чуть менее щадящей для их разума.       Вы хотели избавиться от осколков отчаяния? Вот ваши вяленые овощи, все как заказывали.       Но Гандам быстро идет на поправку - не без помощи Сонии, почти не расстающейся с ним теперь. Хината не уверен, что это, но он сочувствует Соде - безмолвно и с легкой улыбкой.       Принцесса немного смущённо отводит взгляд, прикусывает губу нервно, но решительно, все же, впивается в Хаджиме взглядом.       -Хината-кун, я хотела спросить, все ли хорошо у Комаэды-куна. Мы бы хотели навестить его, - Хаджиме бы хотел ответить, что все хорошо. Что Нагито примет их, не откажет с пустым взглядом и улыбкой - оборванные перья певчих птиц, с крыльями, переломанными о прутья клети. Но беспомощность наползает сверху, нагло занимает все пространство - злая и громкая - Ваш Нагито не хочет вас знать, хочет, чтоб вы исчезли или исчез он сам.       -Прости, Сония. Боюсь, пока с этим придется повременить, он еще немного не в себе, - Танака фыркнул, принцесса прикрыла улыбку ладонью. - Чуть больше чем обычно. Как продвигается разбор архивов?       Неловкость беспомощности резко сменилась оживленностью беседы, Гандам резко заговорил, возбужденный возможностью рассказать о достижениях Четырех Дев разрушения на нелегком пути сортировки старых документов, хранившихся в здании библиотеки. Слушая его, Хината вдруг ощутил безграничное спокойствие, граничащее с надеждой - непреодолимой силой веры в высшее счастье, которое они обязательно достигнут.       Быть может, однажды он сможет относиться к надежде, отчаянию и удаче без тихой, глухой ревности. Быть может, однажды, Комаэда Нагито - противоречия жизни, переплетенные туго - ком во век нераспутанных различий, противоположностей: покорность и строптивость, самоунижение и высокомерие, надежда и отчаяние, удача и невезение - и каждая его грань, каждый скол, каждая шальная мысль и навязчивая идея - будет лишь для Хинаты Хаджиме. Для Камукуры Изуру. Для Него - так ли важно имя - рукотворно сотворённого, а от того пустого и жадного.       Хината Хаджиме много лет назад - размытые воспоминания прошлой жизни, что-то похожее на нечёткий размытый сон, глухое и кривое искажение симуляции - не был таким. Да, он был жаден и завистлив, глуп и наивен - он был человеком. Человечность - его собственная и других - и безмолвная воля высшего существа сделали его Богом. Неполноценным и ничтожным, быть может. Нынешнее существо, рожденное из жадной человечности и алчущей божественности, жалело обе эти ипостаси и завидовало им - слепым, неразумеющим того, чем обладали - в их власти был человек-катастрофа, человек-причина и следствие.       Тот, из-за которого начинался мир. Тот, ради которого он однажды затихнет.       Комаэда Нагито был божественностью, рожденной изначально одинокой, беспризорной, нашедшей отраду в скучном повторении циклов: надежда и отчаяние, плохая удача, хорошая удача - взгляни Нагито, взгляни - все, что ты пожелаешь, мир сложит к твоим ногам.       Даже рукотворное, перерожденное божество тебе подстать. Только взгляни на него - достигшего наконец тебя, достойного сквозь столько времени.       Боги не умирают, светлейшее существо - и Хината Хаджиме слишком хорошо об этом знал. Знал, когда стрелял в мальчишку, распознавшего в нем равного - возвышенного, знал, когда забирал с собой кукловода, притворяющегося верной собакой для кучки глупых сопляков, знал, когда впервые открыл глаза в симуляци и увидел нежное, спокойное лицо. Знал, когда безумец и Абсолютная надежда, поставил на свою удачу все.       Знал, когда последний из них очнулся, а светлые ресницы так и трепетали в болезненном свете камеры, пока мальчик создавал идеальный мир, в котором не был богом.       «Лучше бы ты оставил меня там. Там я был счастлив.»       Да. Но без тебя несчастен был я.       Боги эгоисты. А Хаджиме Хината и вовсе раньше был человеком.

***

      Было что-то неспокойное в вечернем воздухе и тучах, надвигающихся с севера. Талант абсолютного метеоролога тревожно зудел, предупреждая - в облаках ничего хорошего, прячься. И Хаджиме, подстрекаемый этим знанием и чем-то, близким к заботе, обошел каждый уголок Бармаглота в поисках людей, за которых взял ответственность, которых защищал, чтоб предупредить.       Чтоб не найти Махиру. Чтоб слишком легко понять, что она там, где быть не должна.       Больница третьего острова почти всегда оставалась тихой. Последний раз, когда там поднялся шум, тот самый, когда очнувшийся Нагито - горе и отчаяние, перемешанные мелко-мелко, и смерть - удушающая, как приторные духи Эношимы - вцепился в тонкую шейку Микан одной рукой, и с силой - неясно откуда взявшейся в ослабшем теле - сжал.       После этого Хината взял с других слово, что не подойдут к Нагито не предупредив его, впрочем, другим также не очень хотелось приближаться к мальчику. Будто он заразен. Будто он не был напуганным сломленным существом. Будто он чем-то отличался.       Так всегда было.       Это было известно еще Камукуре Изуру - осколки обожали Эношиму. Нагито - глоток свежего воздуха среди однообразного одержимого желания - презирал ее.       Поэтому даже в отчаянии эти люди не интересовались Комаэдой, что усугубилось в симуляции. Странный парень, говорящий страшные вещи в ситуации, которая была ночным кошмаром. Хината и сам старался держаться от него подальше - не выходило, и это уже другой вопрос почему именно. Были ли виной тому подсознательные желания Камукуры, или родственное чувство чего-то тебе подобного у них было взаимным.       Тогда зачем Махиру пошла к нему, и не спросила Хаджиме? Легкая волна усталого раздражения, перемазанная скукой, накрывает его, как дни, месяцы назад.       Больница все ещё тиха, но Хината слышит голоса. Хорошо, значит они еще не поубивали друг друга, это не может не радовать.       -... на в этом, Коидзуми-сан. Если бы я мог умереть - я бы сделал это. Убедите только Хинату-куна в том, что это необходимо. Я не стану огорчать его еще больше, чем это делаете вы все, - тон Нагито ядовитый и ледяной, тихая спокойная ярость, редко расцветающая в нем, но всегда цветущая роскошно, точно королевский сад по весне.       Хаджиме прикрывает глаза, чувствуя, как дрожат губы, готовые сложиться во влюбленную, обожающую улыбку.       -Я не... Я не имела ввиду это, Комаэда! Я просто... Просто хочу, чтоб все были счастливы. И Хината-кун тоже. Он очень изменился, я вижу. Он улыбается, но действительно счастливым он оказывается, только когда речь заходит о тебе! Я... - некоторым людям следовало бы меньше лезть в его дела, со скукой подумал Хината и вошел в палату.       -Махиру, - девочка вздрагивает от его ласкового тона, ей даже хватает совести выглядеть виноватой, - возвращайся на центральный остров. Скоро начнется буря, будь осторожна, пожалуйста.       Вместо возмущений, девушка опустила взгляд, кивнула и резко вышла из палаты.       -Я ведь говорил тебе, доводить девочек до слез - недостойное дело, Хината-кун, - Нагито звучит почти разочарованным в нем, но Хината откуда-то знает, что это просто слова. Он улыбается слабо и спокойно, разглядывая бледную тонкую кожу запястий, выглядывающих из рукавов больничного халата. Подходит ближе, но мальчик на больничной койке хмурится, перебирает руками нервно.       Он не приковывал Нагито уже несколько дней. Будто Нагито справлялся со своими демонами гораздо лучше, чем ранее.       -Как ты себя чувствуешь? Ничего не болит? Не ноет? В такую погоду рука должно быть сходит с ума, - Хаджиме присаживается на стул рядом - тот самый, который принёс сюда в самом начале, на котором всегда сидел, общаясь с Комаэдой. Его стул. Его место подле этого человека. Присаживается, берет протез в ладони, приподнимая рукав выше, любовно оглядывая теперь уже ровную линию среза. Вычищая остатки осторожно пришитой - Нагито такой внимательный и старательный - руки Джунко, Хината морщился, беспомощный, безрадостный, ощущая глухую тоску. Левая рука Нагито была ничем не хуже его правой руки, и выглядела хорошо. Когда была у него.       -Все нормально. Это было жестоко, - мальчик бормочет это, бессмысленным взглядом врезаясь в стык его собственной плоти и углепластика. Хаджиме склоняет голову - он не понимает, о чем говорит его друг. Слабая улыбка - пустое обещание покорности, которым упивается его несчастное божество - касается тонких губ. - Коидзуми-сан. Она ведь влюблена в тебя, а ты так жесток с ней. Это нехорошо, Хината-кун.       -Мне нужно померить твой пульс, дай правую руку, пожалуйста, - недовольно бросает Хаджиме, раздраженный беспокойством Нагито по поводу человека, которому на него все равно. Руку ему протягивают, осторожно и послушно, и Хината не удерживается от голодного взгляда на изящную кисть. Главное не изойти слюной.       Ах, Хината Хаджиме, ты грязное животное.       -Я просил их предупреждать, если они захотят прийти к тебе. Сейчас ты спокоен, но что, если бы Коидзуми вызвала у тебя приступ? Это было беспечно.       Нагито застывает от его слов с косой усмешкой, почти несчастной. Он смотрит на Хаджиме так, словно тот отверг его, прогнал, отказал.       -Как долго ты собираешься меня держать тут, Хината-кун? Другие ведь не приходят, потому что ты не позволяешь, так? Хотя, это достаточно самонадеянно с моей стороны - верить, что кто-то хотел бы видеть кого-то вроде меня....       Резкая боль в ладони заставила Хинату отпрянуть. Ногти слишком сильно впились в ладонь, в красных полумесяцах начала скапливаться кровь. Нагито улыбался разбито в пустоту, и абсолютная надежда ощущала как скребет по черепной коробке осколками.       -Комаэда. Тише. Да, я не позволял. Тебе нужен покой, ты понимаешь? - поджимая губы, он нежно взял тонкую руку в обе ладони, будто пытаясь согреть. - Ты легко выходишь из стабильного состояния. Это может навредить тебе, а я не хочу этого. Я хочу, чтоб ты чувствовал себя хорошо.       -Но я не чувствую себя хорошо! - громко кричит Нагито, и улыбка Хинаты пропадает совсем, оставляя только ледяное выражение.       -Я мертв, Хината. Я убил себя, чтоб убить Нанами-сан!       Голос Нагито слабый и хриплый, истративший все силы на тот крик, он выглядит ещё бледнее, чем до этого. Совсем как труп. Хината содрогается и отгоняет непрошенную, жестокую мысль.       Ему страшно.       Он не отвечает Комаэде, только сжимает его ладонь в защищающем, поддерживающем жесте, но мальчик не реагирует. Кажется, у него снова приступ, тоскливо думает Хаджиме, и прижимается щекой к чужой руке.       -Все хорошо. Все хорошо, я не оставлю тебя, - чуть слышно шепчет он, касаясь губами кожи, но Нагито чуть слышно всхлипывает, подрагивая. Несмотря на пустой взгляд, его щёки румянятся, он выглядит почти здоровым, и Хината, не удерживаясь, кладет свою руку на теплый румянец.       Нагито. Нагито. Нагито.       Нежный. Тёплый.       Живой.       Что-то внутри Хаджиме Хинаты ломается с оглушительным хрустом, он заползает на больничную койку к Комаэде. За окном раздается первый оглушительный раскат грома, и они смотрят друг на друга пристально, внимательно, пожирающе. Любимое дитя удачи и искусственное божество оказываются слишком близко, слишком тесно и просто слишком.       -Ты так уверен, что умер, да? Ты уверен, что ты труп, Нагито? Но это не так. Ты живой, ты дышишь, ты смотришь на меня, ты ешь, испражняешься, каждое утро рассказываешь мне, как сильно не хочешь меня видеть. Ты жив, Нагито, и я тебе это докажу, - Хината утыкается лицом в тощую ключицу, угловатую и неловкую - совершенную для него самого - изгиб, из которого шея перетекает в плечо - проводит носом, вдыхая почти ядовитый запах лекарств и озона от кварцевания, вытягивая всю тонкую руку вбок. Нежное касание, безмолвное и полное чего-то, что Комаэда Нагито не способен понять, что-то, что ему не давали никогда в жизни.       Но то, чего он, несомненно, заслуживал.       -Нагито... Ты чувствуешь? Твоя кровь течёт по сосудам, откликается на сигналы нервных окончаний. В местах, где я сжимаю чуть сильнее, - следуя своим собственным словам Хаджиме сжимает запястье пальцами, не очень сильно, но ощутимо, так, что пациент хмурится и резко вздыхает, - твоя кожа краснеет. Смотри, как красиво, - запястье правда розовеет отпечатком чужой ладони, парень обводит оставленный собою след пальцами. Нагито застывает на долю секунды, пытаясь осознать происходящее, но почти сразу отворачивается.       Хината добродушно качает головой в ответ, нежно улыбаясь. А затем с силой кусает облюбованную ключицу, и Нагито кричит.       -Тебе больно. Твоя нервная система активно работает, поэтому рецепторы посылают в мозг сигнал о том, что тебе причиняют вред, - горящий шепот наполняет уши, Комаэда больше не выглядит так же, как при приступах. Он просто растерян, ошарашен, взбудоражен, будто от удара электрическим током. А Хината продолжает, ведет ладонью по телу, касаясь солнечного сплетения, впалого живота.       -Тут нет раны, которую ты решил себе оставить, Нагито, - Хината остервенело запускает руки под медицинскую рубашку, касаясь кожи напрямую, отчего его пациент дергается и скулит. Кончиками пальцев он очерчивает то, что могло быть краями уродливой рваной раны, но не стало ею, потому что все это была ложь. Какое счастье, это была лишь ложь. -Ты чувствуешь? Тут только мои пальцы. Ты жив, Комаэда Нагито. И даже если бы ты умирал, - Нагито трясется, сдерживая рыдания, выглядя почти обезумевшим, но Хината улыбается - легко и нежно - и обхватывает его руками в объятии, - я бы не позволил.       Они проводят так всю ночь, изредка освещаемые вспышками молнии, оглушаемые раскатами грома, в объятиях друг друга. Нагито сопит ему в шею, впервые, со дня своего пробуждения, заснувший не под обезболивающим, и Хината не может спать. Его руки повсюду, он невесомо касается тонкой, чертовски тонкой кожи, будто одного касания хватит, чтобы Комаэда рассыпался, и чувствует, как улягается внутри потребность.       Нагито дышит в его объятиях.       Они не говорят обо всем, что было, потому что Нагито не хочет говорить вообще, а Хаджиме нужно вернуться на центральный остров.       Хаджиме Хината проводит пальцами по спутанным белым прядям, мягким и пушистым, точно облака. Он касается запястья пациента губами и получает в ответ долгий, дрожащий взгляд, которым его провожают ещё долго во след - великая награда.       Быть может божество, живущее за счет удачи, разрушающее мир и отстаивающее его неосознанным желанием, уверено, что оно мертво, но у божества, сотворенного грязью человеческой жадности, есть всё время мира, чтоб это исправить.