Свет, кровь, цвет, кровь

Повсюду только дождь и красные фонари, даже присмотревшись не поймёшь, что же у них внутри, проволока и электрический заряд образуют неоновый свет, или что-то не так и внутри фонаря вулканическая лава, или даже кровь. Нескончаемый дождь бьёт по стеклу, по воротнику пальто и разбитому фонарю, ему уже никак не помочь, но он всё равно выполняет работу, и даже не фонаря, а маяка, отмечает, где нужно свернуть, крепкие ботинки наступают на осколки стекла, и хруст растворяется в шуме дождя. Саша ориентируется по фонарям, а не номерным знакам, их на зданиях почти нет, и не стоит доверять рекламам в этом районе, здесь они уже не подсвеченные, а просто напечатанные и скрытые в темноте, под решёткой на окнах ближайшего здания улыбается пышногрудая блондинка, чуть ниже её декольте крупными буквами написано «отдых» и совсем мелкими указан телефон или адрес. У разбитого фонаря нужно свернуть направо, Саша чувствует и напряжение в лампах, и холод от крупных капель, и сырой твид на плечах, а ещё оттенок крови в воздухе, но понимает, что всё кровавое и неизменяемое уже свершается, он непростительно опаздывает. Возможно, идёт медленно оттого, что винит себя, может быть, намеренно замедляет шаг, может, боится шагнуть вглубь квартала и услышать разбивающий тишину крик, такой крик, от которого лопнут все фонари на улице, крик очень сильной боли, но не от выстрела в ногу, вообще не от пули, так кричат только когда не могут прожить ни одной секунды, а они всё идут и идут, так кричат, когда с сердца сдирают самый ценный слой. Это не просто боль, это отсутствие осязания внутри, «эй, монстр, на себя посмотри», Саша морщится, сейчас не время вдаваться в подробности, а может ли такой, как он, чувствовать, лучше поторопиться, он и так глупит, отказываясь следить вечером, вот и результат: сырая и прогорклая от железного запаха ночь, одному человеку уже не помочь, и тот лежит за углом, другому, возможно, помочь можно, но Саша не имеет представления, как. Да, прямо здесь есть огромное кровавое пятно, Саша чует, как оно расползается, как густая и уже потемневшая, непригодная для питья кровь заполняет все ямки в асфальте и красит камни, в этих задворках у нежилых зданий, у панцирной сетки забора, разграничивающей дворы. Да, рядом есть жилые дома, но те покрыты дурманом пьяного сна, здесь валяется мусор, который никто никогда не уберёт: тубы от зубной пасты, консервные банки, куча использованных презервативов — наверное, не помогают — подгузники, сломанный детский самолёт, несколько мешков с подобным добром и зелёное бутылочное стекло, ни одной целой бутылки, только стекло, всегда разбитое до мельчайших режущих крошек. Здесь, у забора, вероятнее всего может лежать что-то ещё, что не выкидывают, а прячут сюда специально, типа скальпа или пальцев отдельно от руки, где-то здесь, наверное, лежит секрет Эмбер Хейгерман, Саше кажется, что он видит розовый велосипед, но вряд ли, такого добра скорее всего тут нет, зато есть Олег, согнувшийся, как дерево, в которое попадает молния. Он сидит на коленях, а на них лежит её голова: красивая и улыбчивая блондинка, конечно, Саше она не нравится, но, как не крути, это его не касается, сам же говорит Олегу, что «я тебе не отец, тюремный надзиратель, а только проводник, и по-прежнему твой брат, просто старший брат, который спас тебя немного необычным образом» и «ты сам за себя, у тебя есть своя жизнь, теперь вечная, а у меня — своя». Однако Саша чуть не прокусывает ладонь, когда замечает Олега и эту девчонку на остановке, у обоих припухают губы и расстёгнуты воротники рубашек, «тематическая вечеринка», в глазах Олега пляшут озорные огоньки, а девчонку тогда Саша видит только со спины. У неё вообще неуловимое лицо и имя, короткое, несложное, липкое, его никак не получается запомнить, для Саши она до сих пор просто «девчонка», хотя он понимает, что это неправильно. Он, конечно, рассказывает Олегу, что обо всём знает, и что скрывать смысла нет, и «ну вы там... предохраняйтесь», и смущённый смех, и Олег отводит глаза, «не ожидал от тебя такого спокойствия», а Саша отвечает: «вечность всегда спокойна», но не уверен, что Олег понимает ответ. И как-то раз после стакана свежей крови, добытой не самым красивым путём, он спрашивает: «Лежка, а тебя не смущает, что она шлю...», и получает, как в лицо, как кулаком в тонкие передние зубы: «не смей так говорить!» и «я вытащу её из этой дыры», вот, посмотри, к чему это приводит, а ведь Саша специально не употребляет слова «и она смертная» в том разговоре. Саша до этого времени не догадывается, что брат способен так пылко, так резко, так яростно любить, так, что не важно, есть ли клыки, и чем она занимается после одиннадцати, неважно, что её родители не бывают в трезвом уме уже больше двадцати лет, неважно, что волосы у неё тонкие, жидкие и редкие, неважно, что глаза блеклые, «это у тебя они поблекли! У неё светлые!». Олег взаправду обеспечивает девчонке жизнь получше, она переезжает из этого района полгода назад, Саша иногда интересуется у Олега, как у того дела, как дела у девчонки, но чаще подсматривает, иногда даже не своими глазами, ну и что, главное, что доверенными, все глаза видят одно: Олегу с девчонкой хорошо, и наоборот. Саша следит, но всё реже и реже, когда звонит один Сашин знакомый, и между делом, в середине беседы о карточных долгах и поганых мышах — «как твой братец может пить такую дурь?» и «я сам не знаю, право, даже не могу смотреть на это и не смотрю уже очень долго, и счастлив, на нём, вроде бы, это не отражается — приятель произносит одно «кстати», решающее всё, даже то, где располагается север или юг, и какого цвета небо. «Я видел твоего братца минут сорок назад на вот той станции подземки с кем-то, и зачем им ехать в ту сторону, там же очень бедный район», Саша настораживается. Вспоминает отречения Олега, и звон посуды и разбитых стёкол, «я выйду на рассвете во двор, если ты заставишь выпить меня хоть каплю человеческой крови!», «не говори про пакеты, доноры сдают кровь не мне!», и, разумеется, влияние блондинки, обожающей всё живое: «я не могу делать больно кошкам и собакам, посмотри, какие они милашки!», Саша отвечает: «но ты делаешь больно себе», Олег тогда только пожимает плечами. Саша не знает, подозревает ли блондинка о чём-то, или точно знает, он подходит ближе, пока не понимает, что ещё чуть-чуть и он наступит прямо в кровавую лужицу, всё уходит на второй план, даже звон в ушах от вида Олега над трупом, сейчас в голове тишина, низкий гул, как на дне океана, Саше кажется, что он ощущает, как на него давят километры воды. Это от раны девушки, она пугает больше, чем абсолютное онемение Олега, это даже не рана, а почти отсутствие шеи, в какой-то старой книжке, которую Саша читает ещё в прошлой жизни, есть почти безголовый персонаж, да, это что-то подобное, Саша даже не ожидает таких ран от юнца, каким видит Олега до этого момента, он оглядывает девчонку — наверное, при жизни она успевает похорошеть и осмелеть, это ей не помогает, глаза приоткрыты, рот чуть скошен, странно, что не раскрыт, может быть, она умирает не сразу и успевает расслабиться, может, Олег чуть сглаживает гримасу ужаса, но не до конца. По лицу девчонки катятся капли, то мелкие и частые, то огромные, крупные, чуть меньше четверти грецкого ореха в скорлупе, они стекают по скулам и вымывают кровь из раны, уже почти что чёрную и медленную, наверное на такой большой ране струп не может образоваться, у Саши мелькает мысль, куда же девается кусок мяса, вырванный из горла девушки, неужели Олег доводит себя до такого звериного состояния. Всего на секунду, не больше, её перебивает гроза, гремит гром, Олег неожиданно вторит, это ещё не крик, это странный полувыдох, он двигается, но не оборачивается, словно только сейчас приходит в себя и видит застывшее девичье лицо, до этого Саша не слышит ни единого звука от него, не видит, плачет ли он, дождь заглушает всё. И как Саша чешет у носа, и как капли скатываются по лицу Олега, как ток ворочается в ярких фонарях, как бордовая жизнь вытекает из девчонки, как Олег касается её щеки, шепчет простое имя, «посмотри на меня». Сверкает молния, Саша смотрит на небо, думает, что этот город никому не принадлежит, кроме дождя, и опускает голову вниз, когда слышит истошный крик, это не стон и не рваный выдох, и не визг от страха, это звук, с которым небо падает на землю, это столп пламени и едкого дыма над гектарами леса, как волна, смывающая человека с доски для сёрфинга, как секунда после лобового удара двух машин на очень-очень большой скорости, Саша слышит треск железа, звук ломающихся черепных костей, как вода проникает в лёгкие и как падают вековые стволы, и всё это происходит в одном Олеге, практически упавшем на труп. — Олег, — Саша хватает его за плечо, вот чёрт, опять в толстовке, даже девчонка не приучает его носить пальто, «хорошо, что ты не ощущаешь холода, но подхватить простуду ты способен на ура, глупая твоя башка!», Саша думает так, но не говорит этого. — Олег, встань. Ты и так весь грязный. — Я, я... — Олег смотрит на ладонь, покрытую тёмной и блестящей кровавой плёнкой, будто не понимает, откуда она. — Что я сделал... — Олег, у нас не так много времени, — Саша оглядывается по сторонам, на самом деле времени хоть отбавляй, никто не зайдёт в этот уголок, а если и зайдёт, то увидит две фигуры в чёрном и точно развернётся, сюда имеет смелость только дотягиваться слабый красный свет от фонарей, один из них мигает, а дождь продолжает идти. — Олег, ты слышишь меня? Слушаешь? Это невидимая черта между такими похожими словами, как слугами, один из которых лакей, а другой знает, что хозяин хранит под вторым дном запирающегося ящика, это Саша приучает Олега так различать эти слова, давно ещё, может быть, даже до несчастного случая и обращения, Олег может ответить «слышу, но не слушаю», как отвечает всегда, когда не хочет говорить или даже видеть брата, но сейчас слишком больно, так больно только тому разбитому фонарю, и Олег не отвечает никак. Олег обнимает девушку и ложится к ней на плечо, противоположное от раны, «не испачкай лицо», о, какое ему дело теперь до лица, Саша чуть-чуть наклоняется, Олег закрывает девушке глаза, не с первого раза получается, приходится тянуть за ресницы, несколько остаётся у него в пальцах, он долго рассматривает их. Олег шмыгает носом, он уже водит глазами и фокусирует взгляд, вот дурак, выжрать столько крови за раз, конечно сейчас его тело готово пуститься в пляс, это не опьянение, а скорее офонарение, детское и неумелое, чересчур смелое, нет, не имеет ничего общего с красными фонарями на улице. Это скорее как наркотик, быстрый и сногсшибающий приход, хочется двигаться с той же скоростью, с которой заряд врезается в громоотвод и уходит в землю, на самом деле мерзковатое ощущение, абсолютная неспособность контролировать действия тела и себя. Это не принятие горячего душа, а словно ванна с кипятком медленно пожирает тебя и вода вот-вот сомкнётся над затылком, оттого Саша на жёсткой диете, она помогает держать голову в чистоте, порядке, вести дела и присматривать за братом, правда, последнее не всегда получается. Сначала Олег плачет молча и дождь заглушает звуки его слёз, потом начинает орать и бить по асфальту, всерьёз разбивая костяшки и впечатывая в себя мелкую крошку стекла, которым усыпана вся поляна, Саша стоит рядом, он не пытается схватить его за руку или поднять с колен, или оттащить от трупа, он ждёт, пока этот шквал пройдёт, может ждать долго, ведь бессмертный ощущает время не совсем так, как способный умереть. Или даже совсем не так, или что-то между, простая перестановка слов, а смысл диаметрально меняется, как интересно, Саша не знает, проходит часа два или двадцать минут, но опускает голову, когда видит, как Олег возвращается из обнимающего положения и снова садится. Его джинсы, наверное, уже засыхают прочнейшей бордовой коркой, нужно будет уходить по самым тёмным улочкам, не сказать, что какой-нибудь любопытный пьяный прохожий станет для Саши помехой, нет, но ему хочется обойтись без возни, и без лишней крови, Олег и так сегодня видит её слишком много. Он гладит девушку по лицу, устраивает её удобнее, расплетают волосы, пытаясь ими закрыть или заткнуть рану, и что-то шепчет, срываясь то на визг, то на крик, то теряя голос, то замолкая после: «я не хотел, я не знал, что способен, я не знал, прости, прости меня, пожалуйста, прости меня». — Олег, — Саша пытается сделать угловатое и жёсткое имя обтекаемым и нежным, — мне очень жаль. — Ты знал, — отвечает он, стараясь стереть кровавые отпечатки с лица девушки краем толстовки, но та насквозь пропитана кровью, и только размазывает пятна, голос садится и Олег давит кашель. — Ты знал, что такое могло произойти, но ничего мне не сказал! — Ты сам говорил, что полностью осознаёшь своё положение и тебе не нужна опека! — Саша вспыхивает не хуже соснового леса, и трещит, как поленья, как всё то, что сгорает в Олеге при виде мёртвой девушки. — И я занятой человек, мне некогда следить, что и когда ты ешь! — А кто просил тебя спасать меня тогда?! — страшно не то, что Олег говорит, а то, что он не оборачивается, даже не дёргает головой в сторону Саши, всё смотрит и смотрит на свою блондинку. — Если бы я умер тогда, то она бы осталась жива! — Вы бы никогда не встретились, — отвечает Саша и сам поражается холоду своего голоса. Молчание, скорее отрешённое, чем обидчивые и ошарашенное, Олег тянется протереть глаза от слёз, забывает, что руки у него испачканы, вспоминает об этом только когда проводит по обеим щекам несколько раз, но, кажется, его не особо волнует это, конечно, он ещё месяц не будет думать о крови, а не употреблять её сможет ещё месяца три, посмотри, какая экономия, но несмотря на предвзятую нелюбовь Саши к этой девушке, ему правда жаль, искренне, и он не знает, как это показать. Кладёт ладонь на мокрое плечо Олега, похлопывает пару раз, тот не скидывает его руку, она так и остаётся, чуть сжимая мокрую ткань, они молчат долго, Олег не меняет положения головы девушки на коленях, только иногда притрагивается к ней, такие лёгкие, неведомые, лишённые всякой пошлости прикосновения, Саша сжимает губы, осознавая, что всякого смысла тоже. — Ты что-нибудь помнишь? — Мало, размыто, — говорит Олег. — Что мы делали в последнюю неделю? Ты приглашал кого-то в квартиру? Я приглашал? Она приходила... не знаю, я не знаю, вся последняя неделя как в тумане, помню, что я купил четыре кормовых мыши, выпил их до состояния серого мяса в арке, испугал какого-то ребёнка, но даже не почувствовал вкуса крови. Тёмное, тёмное небо, посмотри, как она красиво одета, как она думала, что мы идём на свидание, в кино, о чём я говорил, про фильм или кинозал, я не знаю. Посмотри, как красива она... она задавала вопросы, много, куда мы едем, зачем, я что-то отвечал, в конце концов она подумала, что меня отравили, даже называла имена тех молодых парней с района, которые не подозревают, что я почти вдвое старше их, и пыталась позвонить в скорую, я рванулся, чтобы вырвать у неё трубку, и она оказалась так близко, я слышал, как кровь бежит внутри неё, прямо под кожей, как ходит от головы к ногам, от головы к ногам, и... где телефон? Олег осматривается вокруг, Саша тоже, но тут только мусор, стекло и огромная лужа крови, в которую Саша всё-таки наступает, не страшно, он специально надевает самые невзрачные туфли. Ни следа светящегося экрана или отлетевшей крышки корпуса, или блестящего девчачьего чехла, впрочем, чёрного и строгого, или нейтрального голубого, или с неоновым рисунком Саша тоже не видит, пожимает плечами. — Неважно. Теперь уже всё неважно, — Олег кладёт руку на плечо и накрывает Сашины пальцы. — Спасибо, что пришёл, прости, что накричал. Ты... хороший брат, и мне нравилось с тобой в любом обличье. Ты можешь скрыться, а я останусь здесь до рассвета, это будет и справедливо, и милосердно для меня. — Ты же понимаешь, — Саша ухмыляется, — что без тебя я отсюда никуда не уйду? Что пришёл сюда, только чтобы забрать тебя, и, если тебе так угодно, знаю место неподалёку отсюда, где податливая земля и часто есть чем копать. И это не стройка, а подлесок. Идёт время, Олег молчит, но не убирает руки, наоборот, сцепляется с Сашей в замок, словно такой связью хочет впитать какой-то урок, который давным-давно усваивает Саша, или наоборот, что-то ему передать, но пока получается отдать только кровавый налёт и влагу то ли от слёз, то ли от дождя. — Идём? — Тихо предлагает Саша. Молчание, только фонари сверкают в ртутных лужах: свет, кровь, цвет, кровь, и так до бесконечности, эта тупая вечная боль, Саша уже смиряется с ней, возможно, потому что не оступается так крупно и неисправимо, как Олег, ему придётся дольше свыкаться с ней, наверное, он никогда себя не простит и изменится до неузнаваемости, нет, уже изменяется. — Ты когда-нибудь любил? — Олег впервые за вечер поднимает полные слёз глаза на Сашу. — О, любил, — отвечает Саша. — Представь: рыжую принцессу с острым языком. Посланницу драконов и таинственных островов, ведьму, если тебе угодно, она могла читать по сырому мясу, стоит ли завтра гулять или пойдёт дождь, как гаруспик, связывалась с умершей наставницей, как медиум, через зеркала и озёрную воду. О, она была всем, она знала тысячи языков и на всех них могла петь песни и признаваться в любви, и не было, нет, и не будет таких слов, чтобы описать её полностью. — О, да ты поэ-эт, — Олег очень нервно тянет «э». — она всегда вызывала во мне поэта, — Саша улыбается одним уголком губ, но понимает, что эта улыбка ни к чему, и прячет её. — И что с ней стало? — Рука Олега выскальзывает из рукопожатия, Саша разжимает ставшими липкими пальцы. — Правда, ничего. — Саша хмыкает и смотрит на испачканные туфли, переводит взгляд на кроссовки Олега, даже не скажешь, что когда-то они были белыми, нет, на его одежду лучше не смотреть. — Она поняла, кто я такой, и предложила разойтись, потому что знала, что смертному с бессмертным не по пути, признаюсь, я не ожидал от неё такой смелости. Она знала всё и больше полугода, это же довольно продолжительное время для смертных, ничего не боялась, понимаешь, совсем ничего. Она была ловкой, умной и решительной, и ушла из кафе сразу после того, как мы держались за руки в течение пяти минут, и это был единственный раз, когда я почувствовал время. Больше я её не видел, так, слышал от знакомых, что её старшему сыну, дай-ка подумать... девятнадцать? Двадцать девять? Где-то так. — Она ничего не знала, — говорит Олег, помолчав и шмыгнув носом. — Она всего боялась, и темноты, и высоты, и слишком быстрых рук, ей было так трудно работать в этом районе, говорила, что иногда жевала наволочки, чтобы не кричать, но не от боли, а от страха, и я так хотел, чтобы она больше никогда ничего не боялась. У Олега срывается голос, он утыкается в руки, вконец пачкая лицо, ничего, это пройдёт, кровь хорошо отходит от кожи, Саша садится, но не опускается на асфальт, лишь сгибает колени, и шепчет «это пройдёт», «это отпустит», «это перестанет, скоро перестанет болеть», хотя понимает, что это не так, «это случайность» хотя знает, что Олег всё равно будет думать, что он виноват, и так оно и есть, но об этом думать не сейчас и не здесь. Олег твердит сквозь слёзы, что он зверь, что ему стоит сгореть, но Саша мотает головой, отпускает: «она бы этого не хотела», и Олег замолкает. Он убирает руки от лица, Саша продолжает: — Она бы не хотела твоей смерти и вряд ли бы испугалась тебя, если бы ты ей открылся до того момента, когда было уже поздно. Ты говорил, что её тетка как-то связана с медициной, может быть, получилось бы раздобыть пакеты, или что-то придумать, ты же рассказывал, что она умная, и больше крала у клиентов, чем зарабатывала, и вообще неплохо определяет в детективных книгах, кто убийца. Если ты умрёшь, умрёт и память о ней, а это всё, что останется, подумай, Олег, если ты можешь прожить вечно, то стоит ли лишать её образ в твоей голове такого же дара? Олег в последний раз целует тонкую руку, оставляя кровавые отпечатки, складывает их крестом на груди и поднимает