"Падающая звезда"

До войны мы и не знали друг друга. Первое, что заметил Элпенор, когда увидел меня, так это торчащую в разные стороны щетину, сравнивая меня с крупным ежом. Первое же, что заметил в нём я — его чересчур открытый и бесстрашный характер. В первую же неделю, как мы разбили лагерь на вражеской земле, он с уверенностью заявил, что без проблем оседлает и усмрит царского коня, чей нрав был, будто само море — то чёрный скакун с белыми пятнами на морде, будто веснушками, спокоен, то как пронзительно заржёт, с злобой отталкивая от себя любого чужака, кто оказывался рядом. Начинал бушевать, боги только знают, когда, будто сам этот конь какой-то царь и все с его характером должны мириться. Но Элпенор, даже зная это, всё равно осмелился вскочить на коня, когда царь Одиссей позволил это, сам крайне заинтересовавшись тем, получится ли у его солдата или нет. Сомнений, что скакун запротестует такому поступку, не было ни у кого из смотрящих на это зрелище. А это были и воины, и даже несколько царей, помимо самого царя Итаки. Ещё совсем молодой Элпенор решительно держался за гриву, цепляясь за неё и обхватив ногами тело животного, как птица с силой удерживает в своих лапах пойманную добычу, а сам конь решительно пытался сбросить с себя человека, в своих попытках чуть не раздавив нескольких солдат и убежав к последним шатрам лагеря, после которых оставалась лишь пустая дорога в лес. К слову, оттуда выезжал я на своём коне, что и стало то ли моей ошибкой, то ли лучшим событием, что изменило всю мою оставшуюся жизнь. Царский конь всё же смог одержать верх над хвастуном Элпенором, уронив на земь не только его самого, но и меня, когда столкнулся с другим конём, от чего сшиб нас с ног. По итогу я также был раздавлен не только своим конём, но и Элпенором, упавшим сверху так, что ударился своим лбом о мой, а после чуть приподнял голову, привычно глупо растянул губы в улыбке и рассмеялся, громче и приятнее, чем кто-то другой, кого тогда развеселила эта картина. После этого Элпенор ещё не раз участвовал в чьих-то спорах или придумывал их сам, не страшась почти на равных состязаться с теми царями, кто был не против поставить такого выскочку на место. А я не раз ещё переживал за него и не раз попадал в эти споры по стечению обстоятельств. То в меня чуть не попадёт огромное копьё, то Элпенор уговорит соревноваться в беге вместе с ним, то мне придётся относить его в шатёр лекарей, когда он поранит свою глотку ножом, решив показать опасный фокус. Может, я в тот день ударился головой, сам чуть позабыв о здравомыслии, но мы с этим вечно весёлым воином сдружились, словно знали друг друга всю жизнь. Так разговаривали каждый день, будто на Итаке жили по соседству, спрашивали о семье и жизни до войны так, словно не сидели у одного костра в окружении множества солдат, а стояли, оперевшись о каменный забор и чуть что — и уже передадим друг другу корзины со свежим урожаем того, что не удалось получить кому-то из нас сей год. Говорить с ним было легко даже на тяжёлые темы — о ранениях на поле боя, о том, какое поселение ограбили и как очередной деве не повезло, став трофеем какого-то надменного воина. После таких разговоров он всегда находил то, как смягчить тяжкое молчание, будто мог в саму мою душу залезть и вытянуть оттуда, словно сетями слов, то, благодаря чему я позабыл бы о чём-то грустном и печальном, что происходило с нами. *** Через какое-то время мы начали узнавать друг друга всё больше и больше с разных сторон. Мне нравилось постоянно находить в каждом жесте и слове Элпенора что-то новое. Я изучал его, словно море, погружаясь во все вещи, связанные с ним, как глубоко в воду, там, где всегда таилось что-то интереснее прежнего, как тысячи ракушек или невероятно красивых камней. Он любил шутить и всегда смеялся первым со своих шуток, но смеялся не так, как обычно смеются люди, а, ухая, подобно сове. По вечерам его всегда можно было найти с бурдюком вина, что тот смог выпроситьу кого-то взамен на то, что пойдёт за него на разведку утром, но, чем дольше длилась наша дружба, тем более тихое место тот выбирал для того, чтобы выпить. Заместо жара костров и больших компаний солдат всё чаще он предпочитал уходить в лес, к реке или же вскорабкывался на деревья и потом, уже засыпая прямо на них, падал вниз, перестав держаться за ствол. Ещё он оказался отличным рассказчиком. Истории Элпенора, которые я мог слышать от других, играли новыми красками, слетая с его губ, да так, что казалось, не то, что он видел это своими глазами, а сам был героем легенд. Будто он заместо героеа совершал подвиги или был каким-то богом, а то и ужасающим чудищем, которого страшился каждый, даже самый смелый человек на всём белом свете. Я всегда слушал его, как дитя, затаив дыхание, с восторгом точно не в глазах, а на самом моём лице, и не замечал, как красное солнце сменялось серой луной, а звёзды появлялись на небе, будто кто-то зажигал факелы. Больше, чем рассказывать легенды, Элпенор любил разве что само небо. Его любовь пылала к каждой звёздочке и пятнышку, которое он мог увидеть на луне, с силой прищурившись из-за помутневшего от вина взгляда. Он лелеял созвездия больше богов, аккуратно проговаривал их названия, иногда даже по слогам, чтобы я лучше запомнил и прочувствовал их удивительное звучание на своём языке. — А во-о-н то созвездие — О-ри-о-н, — Элпенор указал одной рукой в небо, проведя пальцем, создавая не зримую нить созвездия так, чтобы я мог отследить это, прижавшись своим плечом к моему и даже взяв мою руку в свою, повторяя движение. — Вот, кажется, словно там всего-то звёзд до двадцати, может быть чуть больше, но нет! Их очень-очень много там! И никто так и не смог посчитать точно! — Он со вздохом удивления взмахнул бурдюком, но мою руку так и не отпустил даже после того, как закончил указывать на такое слишком прекрасное в этот час небо. — А я думаю, что ты бы смог сосчитать их… Ты же, как там… — Я и не возражал, чтобы моя холодная рука ощущала тепло чужой кожи, лишь еле ощутимо гладил большим пальцем кончики его пальцев. — Звездочет, Перимед! Но, хм… Я и правда смог бы… А давай попробуем прямо сейчас?! — Он даже на месте подпрыгнул от своего же решения. Быстро выпил ещё вина, а следом вновь вернулся всем вниманием к звёздам, принимаясь считать, а я стал считать вместе с ним, но тише. — Одна звезда, две, три, четыре… Следуя движению его пальца по небу, мне было легко не сбиться и погрузиться в этот счёт, как в гипноз. Я повторял за ним всё, подобно заклинанию, что накладывал на самого себя, чувствуя, как становлюсь более вялым и расслабленным, как чаще закрываю глаза, точно ещё немного его спокойных фраз — и усну. А я бы и уснул, если бы Элпенор не стал тянуться через борт, чтобы лучше считать, рискуя упасть вниз, расшибиться, даже не осознав этого; если бы мне не пришлось его поймать, прижав тело к своему, спася от падения, пусть это мы оба не поняли сразу. До нас это дошло лишь когда мы всмотрелись друг другу в глаза, в молчании лишь чуть открывая рты, ощущая резкий дурманящий аромат вина друг от друга. Что же было? Ты чуть не упал, кажется? А… а ты, кажется, спас меня? Да… спасибо… Будь ты хоть падающей звездой, я бы спас тебя от падения, чтоб ты не разбился… Мы стояли в таком странном положении долго, болтая друг с другом глазами, пока Элпенор не дотянулся своим лицом до моего, коснувшись жаркими губами моей скулы — туда, куда ему хватило сил дотянуться. И… зачем ты поцеловал меня? Не знаю… чувствую это чем-то правильным… Я думаю также… *** Та странная, но правильная ночь меняла нас стремительно быстро. Нам казалось нормально целовать друг друга по ночам, будь то поцелуи в скулы, в шею или в костяшки пальцев. Нам нравилось спать в шатре, прижавшись телами, чтобы ощущать жар нашей кожи и дыхание. Чем-то обыденным стало держаться за руки при каждом удобном случае. Элпенор стал чаще придумывать свои захватывающие истории, как мы будем жить после войны. Как каждое утро нас ждёт сбор свежего винограда, а вечером его поедание под наш общий счёт звёзд. Он станет почётным звездочетом Итаки, а я… сбрею свою глупую, по мнению Элпенора, бороду, в которую он всё же любил зарываться носом, сравнивая меня с ежом, у которого за годы войны появилась густая шерсть. Мы будем жить тихо и мирно, убегая от хлопот по дому к берегу моря, чтобы искупаться или зарыться в песок, как малые дети. И эти истории я слушал с ещё большим желанием, ведь был уверен, что ровно так всё и будет. Я же за все годы стал понимать Элпенора, как он понимал небо, как он лелеял звёзды. Я водил грубыми руками по его телу каждую ночь, останавливаясь на шрамах, обводя их, соеденяя друг с другом движениями рук или поцелуями, как Элпенор указывал на звёзды и соединял их в созвездия для меня. Он сам был подобен небу — сколько бы я не обхватывал тело руками, всё равно не мог познать его, как Элпенор не мог познать ни начала, ни конца любимого небосвода. Он сиял, подобно звезде, когда ощущал удовольствие. Будь то очередная беседа под вино или моё сладкое мычание от его движений, что со временем мы обратили в наш общий ритм, связывающий нас желанием и страстью, будто в крепкий узел. Ему нравилось расцеловывать меня до головокружения, мне же — щекотать вновь отросшей после войны щетиной его шею. Я продолжал искать шрамы на его теле, целуя каждый из них долго и нежно, что под моими движениями он выгибался, как прворная змейка. И я знал каждый сантиметр его тела, заучив их не хуже расположения созвездий на небе. Шрамы на плече и лопатке от сражений, шрам сзади на шее — от буйного коня царя, а шрам на груди… от него Элпенор всегда начинал ухать, вспоминая историю того, как он появился, но мне так никогда и не рассказывал подробно. Я помнил только то, что тогда выпил больше обычного, в тот самый день, перед отплытием из Трои, но сам головой понимал, что ничем хорошим это явно не закончилось. Элпенор любил страх и риск, заманивая меня поцеловаться за парусом или прижимаясь ко мне всем телом, рискуя поймать неодобрительные взгляды и вздохи команды, точно пытающиеся сказать: «Боги, только не здесь и не сейчас «. Даже после того, как мы очутились на неизвестном острове, и он должен был отправиться на разведку, что шла во главе с Эврилохом, Элпенор привычно хитро сщурился и, протянув меня за собой за корабль, успел расцеловать всё лицо на год вперёд, пока остальная часть разведки уже вовсю его заждалась. Всё Элпенор делал по-своему, как любил он, и как полюбил я. А я довольно быстро простил его, что тот отказался брать меня с собой в разведку, оставив помогать оставшейся команде с кораблём и с подготовкой лагеря… *** — Быть свиньёй довольно интересно и здорово, если отринуть страх! Ты такой маленький…хороший… ничего делать не надо, да ещё и нимфы с тобой играют! — Он взмахнул чашей по воздуху так, что вино попало на песок и на мою щеку. — Ага, и быть блюдом на ужин тоже здорово и интересно? — Я изогнул бровь, с улыбкой пригубив своё вино, пока Элпенор обиженно не промычал, толкнув меня в руку своим телом. Теперь ему и воображать себя участником событий было не нужно. Угодить в ловушку к колдунье и быть обращённым в свинью — вполне в его манере. Но, скрываясь за всеми колкостями, я всё же ощущал прежний страх, как в тот миг, когда Элпенор с другими солдатами выбежал из леса и с криками, чуть ли не плача то ли от счастья, то ли от страха, набросился на меня, сумев повалить на землю, попутно пытаясь рассказать обо всём произошедшем так судорожно, что у меня самого затряслось тело, а сердце в груди забилось, как птица в клетке. Как так вышло? Почему же я не настоял на том, чтобы отправиться с ними? Почему не спас его? Подобные вопросы выгрызали из меня всё живое, даже когда я смотрел на вернувшегося в прежнее русло необыкновенный лёгкости и веселья Элпенора. Я ощущал стыдливый румянец, что растекался по щекам и даже ушам, прикусывал губу, лишь мгновение думая о подобном. Но родная рука всегда в нужный момент гладила тыльную сторону моей, а спокойное мычание отгоняло подобные мысли настолько долго, насколько было возможно. — А как думаешь… Цирцея бы превратила меня в звезду? — Если бы ты стал звездой, то я бы, верно, тут же тебя нашёл… — А я… я был упал к тебе в руки! Обязательно бы упал! Ведь как же ты без меня будешь, хах? — Элпенор хитро ухнул, пока я стянул с его головы шапку и поцеловал прямо в макушку. Я проследил взглядом за ним, смотря туда, куда и он устремил взор в мечтательном ожидании — самая высокая башня белокаменного дворца колдуньи, ближе всех к его любимым звёздам, куда он забирался каждую ночь. — Жить бы не желал без тебя. На небо к тебе бы хотел…