like a sun.

Ребëнка Гиацинту показали далеко не сразу, гораздо позже хладного тела его матери. Он думал, что будет готов, но это оказалось ложью. Когда пришëл Аполлон, царь стоял у окна, повернувшись спиной к младенцу, что лежал на подобии маленького стола, закутанный в грубую, уродливую ткань красного цвета. Он даже не плакал, видимо чувствуя, что ничего хорошего этим не добьëтся. Аполлону захотелось заглянуть в его крошечное лицо, проверить, жив ли он вообще. С Гиацинтом, кажется, стоило сделать то же самое. — Это мальчик - голос царя заставил бы любого смертного дрогнуть. Он смотрел вперëд каким то невидящим взором, распрямив плечи так, словно вся его крепкая фигура может осыпаться от другой позы — Уже прошло пять дней. А я и смотреть на него не могу. Гиацинт не собирался давать ребëнку имя. Ему не нравилась эта традиция и то ли по доброте, то ли из за неприязни, он хотел позволить наречь дитя его матери. Теперь это желание не имело смысла. Аполлон, не без опаски, взял мальчика в руки. Он каким то образом знал, что ему можно и понимал, что именно от него хотят. Обычно о таком просят, молят часами, днями, месяцами, но Гиацинту даже не нужно было оборачиваться. — Может, Кир? - Феб кончиком указательного пальца погладил маленькую, гладкую щëку. Он нередко видел маленьких детей, но этот был отличен от остальных, тех, что он просто лечил или качал на руках из интереса — Господин, подобный солнцу. Гиацинт не ответил, лишь едва заметно кивнул. Аполлон не обиделся на него. Его взгляд снова устремился к ребëнку, теперь полный жалости. Он был ни в чëм не виноват, как и Гиацинт. — Можно благословить его чем нибудь? — Аполлон - мужчина устало вздохнул, словно умоляя его перестать, унести этот свëрток ткани, никогда больше о нëм не вспоминать. Бог знал, что этому не случиться. Он знал, что если кто то из них поступит подобным образом, это будет ошибкой. — Подарю тебе красивый голос - прошептал он мальчику, стараясь улыбнуться. Ребëнок словно уловил общее настроение и тоже погрустнел. Гиацинт должен был сказать, что это неуместный, не спартанский подарок, но продолжил молчать. *** Инес была красивой и молодой девушкой. Он не сказал об этом Аполлону или Полибее, не обсуждал еë вообще ни с единой живой душой и всë же, Гиацинт как только увидел еë, решил - она могла бы выйти замуж и поудачнее. У него не было причин ненавидеть еë, она была самой обычной девушкой с нежным сердцем, которая через раз, смотря на него, будто говорила «я всë понимаю, вы наверняка не рады нашей женитьбе, но давайте жить в согласии». Гиацинт представлял себе этот брак немного иначе. Ему было бы легче мучаться от чьего нибудь дурного характера, чем сочувствовать доброте Инес. Она полюбила его. Она могла этого не делать, но решила попытаться облегчить их задачу. Гиацинт был бы ей благодарен, если бы совесть не отвлекала его от этого чувства. Меньшее, что он мог предложить ей - возможность не стричь волосы перед свадьбой. Она даже не сомневалась, прежде чем отказаться. Наверное, видела, чувствовала, как ему неприятно, зная слухи, надеялась хоть немного это исправить. Инес носила светлые волосы. Это было ужасно. Какой бы ласковой она не была, какие бы слова не шептала, с какой бы нежностью не гладила его лицо, весь еë вид являлся лишь напоминанием о его неверности, подтверждением, что он нечестный и недостойный человек. Ему было тошно от тепла еë тела. За каждым коротким мгновением, когда ему удавалось забыться, следовала пытка, время, полное душевных терзаний. Даже непонятный страх за Инес не мог спасти его. От жалости к ней становилось лишь хуже и даже когда ей было хорошо, Гиацинт содрогался лишь от ужаса. К тому времени, как она носила ребëнка, Амикл успел отойти в Аид. Это известие потрясло Гиацинта не так уж и сильно. Этого стоило ждать и то, что он испытал не могло сравниться с паникой, нахлынувшей на него со смертью брата, когда он стал единственным наследником. Теперь он был полон смирения. Гораздо больше его волновала жена. Ему было неуютно от каждого еë взгляда, стыдно от каждого прикосновения еë руки. Казалось, все сошли с ума - Инес, пускай и выглядела с каждым днëм всë слабее, улыбалась, Аполлон твердил, что ничего страшного не происходит. Они заимели привычку спать вместе, как только молодой царь смог смотреть ему в глаза. Гиацинт ждал упрëка, но бог вëл себя так, словно он ни в чëм не провинился. От этого временами становилось дурнее. Совсем плохо стало после того, как Инес родила. Она умерла, с чужих слов, раньше, чем ребëнок успел закричать, умерла, оставив Гиацинту сына. В конце концов, это то, что ему было нужно, она очень ему помогла. Он не должен был скорбеть. Он не любил еë и никогда не смог бы полюбить. Она нравилась ему, как человек, а в таком случае, быть для неë мужем - ужасный удел. Гиацинт был уверен, что каким то немыслимым образом испортил еë жизнь, загубил это молодое, невинное создание. Никакие слова не были способны переубедить его, никакие молитвы не могли бы очистить его от такого преступления. Он был виноват, потому что она погибла, был виноват, потому что скорбел по ней и жалел, что не мог дать ей хоть что то хорошее. Если он забывал об Инес, к нему в голову возвращались тяготы правления, ответственность, идущая об руку с титулом. Вся следующая жизнь его должна была пройти в этом кошмаре. Аполлон смотрел на него почти с мольбой, словно думая, как бы поскорее вознести царя, пока тот не успел умереть от тоски. Это было новым поводом для мук Гиацинта - он не мог позволить ему приблизить себя в богам. Не сейчас, не теперь. — Это было даже не твоë решение - твердил Аполлон, целуя его руки, теперь ещё больше огрубевшие — Такое случается, в этом нет твоей вины. Но Гиацинт не мог поверить. Он не мог даже спать, просто потому что однажды увидел во сне Инес с тех пор боялся, что это повторится. *** Кир рос, подобно сосне - быстро, стремительно, расправляясь с каждым днëм, меняясь, как камень, который обтачивают волны. Каждый раз, когда взгляд Гиацинта цеплялся за мальчика, его лицо отражало нечто, схожее с болью. Аполлон мог понять, почему. В каждой черте лица Кира угадывался Гиацинт. Он не взял от своей матери ничего кроме глаз - тëмных, как крепкий чай из трав с Офрийской горы. Так, возможно, выглядела бы Полибея, если бы как Тиресий наступила на змея. Гиацинт выглядел бы именно так, если бы божественное происхождение не размешивало его смертную кровь. Отцам не было свойственно слишком много внимания уделять своим детям и теперь Гиацинт, всю жизнь отличавшийся от остальных спартанских мужей, был им подобен. Аполлон делал не всë, что мог, но многое. Он не пытался внушить Гиацинту заботу о его чаде - в конце концов она нужна была ему самому, царь ребëнка почти боялся. Вместо этого, бог оберегал его сам. Его благословение быстро дало о себе знать. Феб играл ему на лире и обучавшись речи, Кир вскоре начал мурлыкать песенки, которые знал из его уст. Служанки сбегались к его дверям, псы царапали стены дома когтями, стараясь заглянуть в окна. Аполлон любил его, как родного. Он долго сомневался, не будет ли это предательством, пока Гиацинт как то ночью, вдали от чужих глаз и ушей, не сказал ему: — Спасибо, что делаешь это. Всë, на что не способен я. Нетрудно было понять, о чëм речь. Они редко разговаривали об этом и Аполлон едва не начал искренне нахваливать мальчика. Лишь иногда Кир спрашивал об отце. Феб был ужасным лжецом, но на маленького ребëнка его способностей вполне хватало. — Он очень занят, солнце моë - вот что он говорил из раза в раз, вот почему Гиацинт не любуется им, как другие, не приходит послушать его пение. Лицо Кира, красивое, как весна, в эти моменты мрачнело, но ненадолго - Аполлон старался как можно скорее его отвлечь. *** Наверное, это лучшее, что могло случиться с ребëнком двух смертных - жизнь с божеством под боком, в постоянном окружении его заботы и свободных мыслей. Пройдёт немного времени - у него появиться какая-нибудь волшебная диковинка, подобная инструменту Орфея, и музы начнут посещать каждый праздник в его честь. Божественное покровительство поможет ему в любом деле, удача будет идти с ним рука об руку на любом пути, и люди будут любить его - честно, безоговорочно. Юноши будут мечтать стать подобными ему, девушки будут мечтать выйти за него замуж. Именно так было бы в любой другой стране. Иногда, когда Гиацинт смотрел на Кира - на его нежное лицо и добрые глаза, одна мысль грызла его, не переставая: всë, что вложит в него Аполлон, обернëтся горем. Мальчик вырастет и Спарта сожрëт его с потрохами. Гиацинт имел лишь долю божественной крови и туманные воспоминания о раннем детстве, и ничего хорошего ему это не принесло. Лишь презрение он получал среди своих соотечественников, как бы он не старался, ничего кроме злобы и грязи по их мнению он не заслуживал. Что будет с Киром? Что будет, когда он столкнëтся с жестокостью их мира, который совершенно не похож на рассказы Феба, который попытается сломить его, переделать, переплавить? Наверное, он не имел права об этом рассуждать. Это было бы странно - признать, что он так волнуется о его судьбе. И конечно, он не мог и не хотел ограждать его. Было поздно, было глупо и не в его власти. Он лишь надеялся, что он сможет понять, что ему объяснят, почему некоторые смотрят так жестоко и шепчутся за спиной. Ему скажут, что дело не в нëм и будут правы, а Гиацинт, всë так же держась на расстоянии, станет немного спокойнее. Потому что он знает - это поможет, это именно то, что нужно услышать таким, как они. *** У шестилетнего Кира были ловкие, тонкие пальцы, которые хорошо подходили для ткачества и волосы, достающие до плеч - увы, прямые, как травинки, которые мальчик просил заплетать в косицы на ночь. Под солнцем эти волосы блестели, словно бронза. Ткать Аполлон и сам был не мастер. А вот научить царевича играть на лире мог запросто, особенно такого талантливого. Кир успел стать упрямым - учителя жаловались на него пару раз, ещё более злобные из за запрета наказывать мальчика - но с Аполлоном они не ругались никогда. Феб ждал момента, когда Кир станет достаточно образованым, чтобы понять, что о нëм заботится бог. За все наставнические труды его ждала награда - очень скоро он стал слушателем дивной музыки. Конечно, Кир играл не как сам Аполлон или его музы, но среди смертных, равных ему могло не быть вовсе. Они сидели в саду, Аполлон на скамье, мальчик на земле, расстелив хламиду. Он успел полностью проиграть мелодию, прежде чем их нашëл Гиацинт. В какой то момент Аполлон испугался, что он просто развернëтся и не говоря ни слова уйдëт. Он устал, было видно по его лицу. Общение с исполнительной властью выматывало его больше, чем любые тренировки. Аполлон однажды застал их беседу - больше походило на сборище собак, скалящих друг друга зубы на всякий случай, потому что лучшая защита это нападение и Гиацинт ужасно уставал держать перед ними лицо грозного царя. Он был из тех, кто становился холодным и жестоким, желая защититься. — Любовь моя - бог улыбнулся, жестом приглашая его сесть рядом. Мужчина колебался, словно ему очень нравилось стоять над ними бездвижной статуей, но всë же опустился на скамью. Аполлон тут же прильнул к нему, обнял за плечи, в надежде приласкать. — Как всë прошло? — Как обычно - Гиацинт вздохнул — Не хочу это обсуждать. Весь день с этими недалëкими. Царь положил голову ему на плечо. Так обзор на Кира открывался ему в совершенстве. Мальчик приветственно кивнул. — Хочешь послушать? - не особенно думая, спросил Аполлон. Гордость за царевича была сильнее. Выражение лица Гиацинта стало нечитаемым. Мальчик нетерпеливо заëрзал и улыбнулся, когда услышал заветное: — Хочу. Кир заиграл, на этот раз веселее, чем до этого, а Гиацинт так и смотрел на него, так, словно видел в первый раз. Неизвестно, о чëм именно он думал. Может, вспоминал своë собственное детство и муз, может, представлял чужое будущее и горевал, что уже через год этого мальчика нужно будет учить войне. Когда он закончил, Гиацинт молчал долго, продолжая оглядывать сына, вдумчиво, как диковиную птицу на рынке, которая по словам торговца умеет говорить, но в это слабо верится. Кир смотрел на них скорее с интересом, точнее, на то, как Аполлон прижимал Гиацинта к себе и гладил его плечи. Возможно, его это успокаивало, давало понять, что мужчина перед ним - не грозный, не опасный и не чужой. — У него твоя лира? - наконец спросил царь. Феб даже растерялся. — Да - он переглянулся с мальчиком — Что с того? — Я удивлëн. Где же твоя щедрость? - это прозвучало бы как шутка, не будь голос Гиацинта таким слабым и уставшим — Неужели ты ещё не подарил ему собственную лиру? Было видно, как Кир оживился, вытянул шею, будто боясь упустить его ответ. Аполлон по правде не думал об этом. Наверное, стоило. Он представил себе еë, инструмент достойный маленького царевича, ещё прекраснее, чем тот что был у Орфея. — А можно ли? - бог улыбнулся, целуя мужчину в висок — У него такой гордый отец. — Можно. Более того, чем скорее тем лучше. Гиацинт вновь обратил всë своë внимание на Кира, теперь довольного и от того ещё более миловидного. Подумал немного, затем, нервно стиснув пальцы на краю своего одеяния, сказал: — Очень красиво, у тебя чудесно получается. Так нежно, аккуратно, что у Аполлона всë внутри затрепетало. — Сыграть ещё? - тут же спросил царевич, с готовностью положив пальцы на струны. Немного подумав, Гиацинт кивнул. Когда зазвучала музыка, он примкнул ещё ближе к Аполлону, полностью опираясь на него. Тот видел, как мужчина силится не закрывать глаза и сжалившись над ним, Феб погладил любимого по голове. — Он не обидется - едва слышно, прошептал в самое ухо. Но Гиацинт только лишь нахмурился и продолжил смотреть, как ловко Кир извлекает из лиры мелодию. *** Холода и приходящие волнами болезни перестали ассоциироваться с Полибеей, когда та стала вечной девой под опекой Орфии. Сестра проводила время в храмах, а туда хворь не добирается. Теперь Гиацинт беспокоился о безликой массе людей, которая звалась его народом. Аполлон, которому вся Спарта возносила молитвы, разводил руками - если его покровительства стране не хватало, значит зараза упрямо находит откуда то со стороны или вообще, с других богов спрашивать надо. Гиацинту оставалось лишь вздыхать и посылать лекарей, да узнавать о похоронах. Слуги в доме то и дело бегали о чëм то сообщить, так юрко, словно чем быстрее они будут двигаться и говорить, тем меньше вероятность, что их заберëт болезнь. И в этот раз, вечером, молоденькая девушка, суетно огляделась и подошла к царю. Всë было как и всегда. Он даже не особенно любопытствовал. — Ваш сын... - Гиацинт резко обернулся и она от страха словно забыла человеческую речь — Ему нездоровится... Вскоре, он уже стоял в покоях Кира. Мальчик при виде него дëрнулся, словно хотел встать. Лежал он на постели и выглядел дурно - глаза покраснели, на щëки наплыл нездоровый румянец. Гиацинту показалось, что все его внутренности заледенели от страха. Мужчина осторожно сел с краю, тыльной стороной ладони дотронулся до лба царевича. Его кожа была горячей и влажной, как после забега. — Здравствуй - Кир кивнул в ответ, внимательно смотря на него своими больными глазами. Возможно, их обоих слишком волновал тот факт, что Гиацинт редко бывал в этой комнате — Где Аполлон? Он говорил тихо, чтобы служанка, стоящая в дверях не услышала ни про бога, ни ласки в его голосе. — Я не знаю... - мальчик говорил тихо, потому что громче просто не мог. Тревога забилась в голове Гиацинта ещё сильнее. Он пропадал иногда... но не в такие ведь неподходящие моменты. — Вы показывали его лекарю? - он строго посмотрел на девушку и та закивала, нервно заламывая руки. — Показывали. Мы его поили зверобоем, не помогло. Его стошнило пару раз, не помогло. Лекарь сказал, надо пускать кровь... — Себе пускай пустит кровь. Царь понимал, что смысла злиться на них нет, но ничего приятного в кровопускании не было. Да и Аполлон говорил, что это плохо помогает. — Он ещё днëм слëг... - робко добавила служанка — И ничего толком не ел... Говорит, не может. — Я понял. Оставь нас. Не смея ослушаться, она ушла. Шло время и постепенно, в груди Гиацинта сворачивался ком. Он очень быстро отчаялся, начал суетиться у алтаря, пытаясь воззвать к Аполлону. Ничего. Кир молчал. Его взгляд становился всë бессознательнее и в конце концов, он забылся сном. Аполлон пришëл днëм следующего дня и Гиацинт, не спавший всю ночь, на него практически накинулся. — Где ты был?! - бог ошарашено смотрел на него, пока мужчина стискивал пальцы на его плечах. — Там, на Олимпе... - Аполлон прервался, заметив Кира. — Помоги ему, быстро - царь отступил, закусил губу до крови. Нельзя было сосчитать, сколько раз за эту ночь он вглядывался в бездвижное тело Кира, дабы увидеть, как вздымается его грудь. Аполлон сел рядом с мальчиком. От того, как он хмурился, Гиацинту становилось плохо. Феб положил ладонь на грудь царевича, поднялся к горлу, голове, не переставая шептать что то. Гиацинт слишком ясно представил, как ничего не получается. Как Кир перестаëт дышать, а Аполлон отрывается от него с выражением болезненной скорби на лице. Но вместо этого, он лучезарно улыбнулся. Кир дрогнул и открыл глаза. Облегчение наступило слишком резко и Гиацинту показалось, что он забыл, как дышать. От вида Кира, живого и здорового, ком в груди отчего то стал лишь больше. Мужчина провëл рукой по лицу, согнулся закрыв ею глаза, надавил чуть сильнее, до цветных пятен и замер, просто не представляя, что ещё способно сделать его тело. Казалось, каждая его часть превратилась в тонкое стекло и что то бьëт по нему изнутри, заставляя звенеть. Он услышал, как кто то обеспокоено произносит его имя. Аполлон. Звон утих, когда бог притянул его к своей груди, обнял, блуждая успокаивающим теплом ладоней по спине. — Ты сам не болен случаем? - не дожидаясь ответа, он поднëс одну руку ко лбу царя, затем к его груди. Ком никуда не делся и Гиацинт помотал головой. Его собственные руки держались за Аполлона, как за единственное спасение, цеплялись за хитон на его спине и плечах — Любовь моя... Не тревожься так больше. Мужчина ощутил, как его губы ласково касаются везде, куда могут дотянуться внутри этого цепкого объятия - макушка, виски, лоб, щëки, даже нос. А потом... Маленькое тельце прижалось к нему сбоку, провалившись к бедру и рëбрам. Гиацинт опустил взгляд. Кир смотрел на него снизу вверх и глаза его, тëмные и невероятно грустные, блестели. — Всë хорошо - заверил он искренне и Гиацинт почувствовал неимоверную потребность в слезах. Держась из последних сил, царь отстранился от Аполлона - тот явно не очень хотел этого - и осторожно поднял сына на руки. Они смотрели друг на друга бесконечно долго, как два загнанных зверька, пока Гиацинт не поддался навстречу, позволяя мальчику оплести руками свою шею. — Ты полежи ещё, хорошо? - тихо и хрипло. Кир кивнул несколько раз подряд и Гиацинт отнëс его на прежнее место, в кровать. Две пары глаз смотрели с беспокойством, почему то, именно на него, Гиацинта — Я скажу, чтобы тебе принесли поесть. Осторожно, неумело, он провëл ладонью по его волосам и распрямился, готовясь уйти. Не хотел, отчего то, словно привязал кто. Помог ему, как и всегда, Аполлон. Со слабой улыбкой на лице, бог увëл его, крепко держа за обе руки, чтобы в покоях отпоить травами и положить отдыхать, точно также как царевича.