Юность с запахом отчаяния

— В школу номер семнадцать, лаборантом учителя по физике, — место отработки звучит как смертный приговор, заставляя Серафима замереть, неверяще глядя на ректора. Он был уверен, что его отправят к Феде на завод, к мужикам, бухлу и халяве, позволяя пинать хуи целые полгода, да еще и получать за эти деньги. Но… школа? Они что, в педе учатся? — Сергей Семенович, вы же шутите? — у Серафима даже сел голос от удивления, пока он недоуменно сверлил старого преподавателя взглядом. Откашлявшись, ректор поправил стопку бумаг, явно собираясь с мыслями, и поднял усталый, почти сочувствующий взгляд на парня. — Серафим, это всего лишь на полгода. Походишь, посидишь на время уроков, да будешь носить детям провода и батарейки. Ничего сложного, честно, — мягко, успокаивающе начал он, снимая очки и протирая глаза, сжимая в пальцах дужку. Моргнув, Серафим собрал все свое самообладание в руки, пытаясь не сорваться и не орать на преподавателя. Тогда его наверняка отчислят, переставая закрывать глаза на многочисленные прогулы, нарушения правил и курение прямо у дверей института. Сделав глубокий вдох, он почти с отчаянием уставился на ректора, умоляя одними глазами. — Но Федю-то вы отправили на аэрозавод на окраине, — он ссутулился, предвкушая полугодовую разлуку с хорошим приятелем, самым адекватным в их дыре. — Увы, они прислали нам квоту лишь на одно место. Это всего лишь полгода, Сидорин, не поднимай панику, — преподаватель встал и хлопнул его по плечу, водружая очки на кончик носа и явно давая понять, что решение не подлежит никакому обсуждению. — Вот номер учителя, к которому тебя приставили, позвони ему и договорись о встрече. И удачи, не набедокурь там. — Ну спасибо, Сергей Семенович, — тяжело вздохнул Серафим, забирая тонкую бумажку с одиннадцатью цифрами и именем под ними. Андрей Игоревич Фёдорович. Интересно, а что из этого фамилия, а что — отчество? В любом случае, единственное, на что рассчитывал студент — на искреннее понимание этого самого Андрея Игоревича и нежелание привлекать его к учебному процессу. Кивнув ректору на прощание, Серафим подхватил рюкзак и побрел к выходу, набирая номер и нажимая на вызов, меланхолично вслушиваясь в гудки. Интересно, молодой? От молодого понимания и даже сочувствия добиться будет куда проще, сам ведь недавно был таким же бедным студентом, вышвырнутым в школу на окраине, вынужденный проходить практику. Серафим искренне надеялся больше никогда не сталкиваться с этим ужасом в своей жизни. Оглушительные звонки, детский крик, скрип мела по доске, вонь капусты в столовой… Всё это казалось скорее страшным сном, чем какой-то ностальгией. — Да? — прервал его депрессивные рассуждения голос в телефоне. — Андрей Игоревич? Меня к вам на практику подослали, — загробным голосом почти пожаловался Серафим, сжимая лямку в руке и опираясь поясницей на подоконник, рассматривая черные полосы на желтом крапчатом ламинате. — О, лаборантик, — усмехнулись с того конца, вынуждая сморщиться недовольно, — сможешь сейчас прийти? Обсудим, что мне от тебя нужно, да познакомлю тебя с коллективом. Адрес знаешь? Серафим рассеянно кивнул, и только через десять секунд осознал, что в звонке его кивок явно ничего не сказал собеседнику. — Ой, простите. Да, смогу, через полчаса буду, — едва удерживаясь от смачного шлепка по лбу пробормотал парень. Услышав смешок в трубке и короткое «до встречи», он сбросил звонок, наконец выходя из душного здания. Рассеянно пиная какой-то камушек под ногами, Серафим медленно брел по территории института, проклиная про себя весь белый свет. Мрачное серое здание за его спиной равнодушно смотрело на его злость, и от этого лишь сильнее хотелось послать все к черту и забрать документы из этого проклятого места. Единственное, что его удерживало здесь — страх перед родителями. Наверняка отец придет в бешенство, если узнает, что сын самовольно забрал документы с такого престижного факультета. В эти моменты Серафим лишь криво ухмылялся краешком губ. Их физический факультет престижным можно было назвать в последнюю очередь. Гиблый, бесполезный, скучный и тоскливый — вполне. Престижный? Ха. Но об этом знали только те, кто был непосредственно связан с этим направлением, кто каждый день видел унылые лица, не менее унылые пародии на «высокотехнологичные» лаборатории и откровенно заебавшихся людей кругом. Это угнетало чуть ли не сильнее, чем безликие панельки, темными окнами-глазницами свысока равнодушно рассматривающие его. Серое небо даже в начале сентября не внушало никаких светлых мыслей и надежд. Почти весь учебный год провести в школе? Спасибо, жизнь, твое чувство юмора как всегда великолепно. С таким успехом Серафим удивлен, что его не отправили в ближайшую тюрягу или психушку. Ну а что, его институту видимо глубоко похуй на то, куда его отправить. Между его направлением и практикой общего было только название. Чему он может учить детей, если сам вчерашний школьник? Уже стоит молчать про то, что он далеко не на учителя поступал, не на то учился и вообще. Разговаривать? Пиздец. Серафим даже с лучшими друзьями разговаривал с блядьми и хуями через слово, что уж говорить про школьников, с которыми надо вообще-то фильтровать речь? Его потому и считали молчуном в универе — чтобы не вылететь ногами вперед, легче молчать и только писать. Но сейчас… полгода усиленной работы над речью может и пойдут на пользу, но на кой хуй ему это нужно? Еще и с Федей разлучили. Не то, чтобы они были какими-то закадычными друзьями, которые не могут и дня провести друг без друга, нет. Они познакомились-то на первом курсе, но за эти два года неплохо сдружились на фоне общей нелюбви к обучению и любви к покурить и побухать в общаге. А на втором курсе их вообще заселили в одну комнату, и с того момента дружба только окрепла. Теперь до февраля вся дружба только и будет, что в коротких смс-ках в течение дня и заебанных взглядах в общей комнате по ночам. Шикарные намечаются полгода, ничего не скажешь, спасибо, Сергей Семенович. Отвлек от монотонного вышагивания по серому асфальту его очередной звонок телефона, и, лишь увидев имя друга, Серафим криво ухмыльнулся. Наконец-то кто-то с пониманием выслушает его нытье по поводу жизненной несправедливости. — Привет, пидор, ну че, когда на смену? — раздался противно-веселый голос друга, а на фоне гудел ветер. Видимо уже идет на свой завод, счастливчик. — Никогда, — сплюнул Серафим, недовольно роясь в карманах в поисках пачки сигарет. — Меня отправили в ебаную школу. На том конце провода Федя явно уронил что-то тяжелое и закашлялся. — Чего, блять? — сдавленно спросил Федя, и даже через экран Серафим мог увидеть, как друг недоуменно хлопает ресницами и чешет затылок. — А каким хером, если мы не на преподов учимся? — А я ебу, — хмыкнул тоскливо Серафим, приземляясь на высокий поребрик, закуривая и безразлично рассматривая высокую девятиэтажку, за которой спрятался его ад на полгода. В глаза бросилась невысокая кудрявая фигура, прошмыгнувшая в подъезд, но он не обратил никакого внимания. — Просто швырнули бумагами и сказали «раз, два, пиздуй на полгода с пиздюками возиться». Типа только одно место на твоем ебаном заводе, шаришь? Я в ахуе, брат. — Ну, знаешь, тут тоже нихуя не рай, — хмыкнул Федя, явно недовольный, что придется уживаться с пропитыми мужиками в одиночку, — меня тут главный явно захуесосить решил, я уж надеялся, что мы вместе его загасим, а ты меня киданул тут одного. — Блять, брат, — Серафим раздраженно щелкнул по сигарете, стряхивая пепел, — тебя хотя бы отправили на нормальную работу, а не сидеть с малолетками, шаришь? У тебя есть варик курить без оглядки, материться и законно пинать хуи. А мне изображать перед пиздюками разумного человека и объяснять им Ньютоновские приколы на пальцах. Раздался смех из телефона, и Серафим закатил глаза. Он понимал, что со стороны его причитания выглядят и звучат правда смешно, но его изнутри распирало отчаяние. Оглядывая район уставшим взглядом, он почти ужасался. Даже его задрипанный маленький город выглядел позитивнее, чем этот район. Вокруг лишь низкие панельки, серые, обшарпанные и совершенно недружелюбные. Наверняка большинство фонарей вокруг если и горят, то слабым-слабым желтым светом, неспособные осветить хотя бы часть улицы. Зимой тут вообще будет впору вешаться, если даже в начале сентября здесь так уныло. — Че, боишься, что они окажутся умнее тебя? — стебал Федя, выдыхая и, по звукам, с размахом приземляясь на какой-то стул. — Да пошел ты, — раздраженно отмахнулся Серафим. — Все, вечером встретимся в комнате, с тебя бухло, понял? — Понял, пидор. Малолеток поебывать собираешься? — Начну с тебя. Ухмыльнувшись невольно, Серафим скинул звонок и с кряхтением поднялся с бордюра, отряхивая и так грязные потертые джинсы. Он уже предвкушал шквал косых взглядов от старых преподавателей, поэтому специально распахнул кожаную куртку, являя миру цветастую футболку, которая пусть и доходила до середины бедер, никак не прикрывала рваные на коленях джинсы. С приближением к, пусть и не родной, но все-таки школе, в нем вновь заиграло бунтарство, которое принесло ему немало проблем во времена учебы. Но сегодня ему было плевать, слишком уж велико было расстройство от неожиданной практики. Подойдя ближе к школе, Серафим замер и не сдержал тяжелого вздоха. Школа не сильно отличалась от его института: те же серые пошарпанные стены, маленькие окна и мрачное крыльцо, которое наверняка зимой превратится в чертов каток. А вокруг лишь куцые, но пока зеленые деревья, жухловатая трава и какая-то убитая как бы детская площадка, состоящая из трех ржавых турников и вкопанных в землю шин, рваных и погнутых. Какая, блять, красота. Затянувшись напоследок, Серафим затоптал окурок и подошел к крыльцу, проходя сквозь безразличного охранника и поднялся по указке Андрея Игоревича на второй этаж. Коридор был такой же, как и в любой школе — хрустящий желтый линолеум с заметными дырками и вмятинами, покоцанные зеленые стены и деревянные панели на них, все исписанные замазкой, заплеванные и с побитыми углами. Поморщившись от слишком уж знакомого запаха столовки и ссанных, тухлых меловых тряпок, он с трудом нашёл деревянную дверь с гордой надписью «Учительская». Поправив разлетевшиеся от ветра кудри, Серафим уверенно постучал и распахнул дверь, ловя на себе удивленные и недовольные взгляды. В учительской был почти аншлаг: у окна сидело трое старых женщин, визгливыми голосами обсуждая что-то, за столами сидели еще четверо, с виду едва ли моложе, а на стол бедрами облокотился пока что единственный мужчина. И вот он Серафиму понравился сразу: он выглядел вряд ли сильно старше тридцати со своими осветленными волосами и, пусть и официальной, но все-таки более свободной и человеческой одеждой. И никаких ебаных платков. — О, ты Серафим? Сидорин, с физфака? — воскликнул мужчина, выпрямляясь и почти довольно оглядывая его с головы до ног. — Ага. А вы, я так понимаю, Андрей Игоревич? — ухмыльнулся парень, распрямляя плечи, получив кивок в ответ. Что же, хотя бы не душный старый дед, честное слово. С таким и договориться можно будет. — Андрей Игоревич, а что за юноша? — позвала тоненько бабулька возле окна, не скрывая презрения к этому самому юноше, выражая его в надменном взгляде и скривленных губах. — Это мой лаборант на полгода, — спокойно ответил физик, подходя к студенту и опуская руку на плечо, — поможет мне с выпускными классами, с документиками там. Мы задерживаться не будем, покажу парню класс. И, не дожидаясь комментариев, к счастью Серафима, увлек того в коридор, направляясь вглубь коридора. — Ловко вы отмазали, — хмыкнул Серафим, отстраняясь и поправляя рюкзак на плече. — Че, реально вам помощь нужна будет? — Конечно, — улыбнувшись на первую часть фразы, Андрей Игоревич пропустил его в тесный кабинет, прикрывая дверь и присаживаясь на край первой парты, давая время оглядеться. — Чего, думал прохлаждаться тут будешь? Не-а, я и так решил не кидать тебя на растерзание младшим. Поможешь с выпускниками, их всего два класса, в остальные уроки будешь в лаборантской своими делами заниматься. Вздохнув, не сдерживая своего недовольства на лице, Серафим встал перед учителем, оглядывая его внимательнее и останавливая взгляд на светлых, улыбающихся глазах. — Я надеялся что да, ху… — мысленно дав себе подзатыльник, Серафим запнулся, ловя смешок и заранее предвкушая, как будет постоянно оговариваться перед школьниками, — что буду ничего не делать и молча получать деньги. Я ж не виноват, что меня к вам послали! — Не виноват, — кивнул сочувственно Андрей Игоревич, в секунду становясь серьезным, — но это не значит, что я тебе прощу откровенный поху… наплевательство. Откровенное наплевательство. Серафим аж распрямился, не сдерживая довольной и широкой ухмылки, по-новому глядя на препода и не скрывая почти уважение к нему. Живой же! Настоящий! Тоже матерится. Внутри аж заклокотало счастье, что ему не придется полгода терпеть душного тирана, ебущего ему мозги по любому поводу. — Похуизм? Ты почти сказал похуизм! — Андрей Игоревич закатил глаза, но все-таки не смог сдержать улыбку. — Сидорин, заткнись, будь добр, — класс наполнил довольный смех Серафима. — Короче, все, что от тебя требуется, это хотя бы с виду официальная форма, не материться при детях и курить хотя бы не на крыльце. Все понятно? — Да какие ж они дети, — сморщился Серафим, — я их всего на пару лет старше, ну. А с остальным, так уж и быть. Первый месяцок поношу рубашки, честное слово. Андрей все-таки не сдержался и выписал ему подзатыльник, тихо смеясь и качая головой. Все-таки этот студент слишком напоминал Фёдоровичу его самого во времена практики. Такой же идиот, бунтарь и дурак. Все они такими были. — Пока вы в школе, они все дети, — он невольно хмыкнул, понимая, что звучит как волк из мема, — так что не борзей. Завтра первый урок с одиннадцатым классом, придешь и посмотришь, с кем дело иметь будешь. Они в целом адекватные, не хуже обычных, так что не ссы. Андрей закатил глаза, понимая, что ему уже не удастся строить из себя строгого злого препода, а Серафим на это лишь улыбался довольно и щурился. Нормальный. Отсалютовав и взяв себе бумажку с расписанием, Серафим сбежал с лестницы и вышел из школы, выдыхая. Это, конечно, все еще не кайф на заводе, но все могло быть сильно хуже. Но с другой стороны, думал Серафим, пока шел в сторону своей общаги, это он еще не столкнулся с малолетками. С преподами он научился справляться еще со времен своего ученичества и лишь отточил этот навык в институте, но вот с младшими… Федя, сидя перед ним на кровати и крутя в руках бутылку пива, наставлял его быть спокойным и уверенным в себе. Малолетки, они как собаки, уверял он: почуют слабость и накинутся, разорвут на клочки. А Серафим лишь кивал с дохуя уверенным в себе видом. Чтобы его, да разорвали какие-то пиздюки? Да не бывать.

***

Особенно глядя на себя в зеркало с утра, он искреннее сомневался в том, что его смогут пронять даже самые язвительные старшеклассники. Поправляя квадратные очки и одергивая свободную черную рубашку, он был откровенно доволен собой. Выглядел почти хорошо, да и кудри легли нормально. Жить можно. А потом, когда он безразлично смотрел в окно на безликий ряд домов и высокое, алое от рассвета небо, с задних парт начали сыпаться язвительные шутки и смешки. И, как бы Серафим не пытался, он не мог отыскать взглядом автора этих подколок, чтобы испепелить взглядом. Внутренняя уверенность, поднятая еще со вчерашнего разговора с Федей, неумолимо рушилась бетонной крошкой, вынуждая ссутулиться даже несмотря на одобрительные взгляды большинства школьников. И он шарил почти нервно по классу, отыскивая возмутителя спокойствия. Он ожидал увидеть типичного хулигана, со стесанными костяшками и горящим взглядом, такого же, каким был он в свои годы. Но с задней парты на него смотрел худой кудрявый парень. И Серафим невольно вспомнил вчерашнюю фигуру в девятиэтажке, невольно сравнивая и понимая, что да, он самый. Парень не выглядел угрожающим хищником, скорее отчаянным, загнанным в угол зверьком. Но такие, по мнению Серафима, были только опаснее. Жертва в смертельной опасности способна на любой отчаянный поступок. И поэтому пусть он и выражал всем видом неприязнь, в глубине души не смог сдержать жалость и опасение вперемешку. Этот парень наверняка еще принесет ему тысячу проблем за эти чертовы полгода в школьном аду.