дворовый кот.

Вытащить верещащую кошку из переноски на приёме в ветлечебнице было проще, чем вытащить Женю с его свалки на полставки, которую он по каким-то причинам продолжал считать жилищем. Тонкая и привередливая натура творца воротила нос примерно от всего подряд, но продолжала сосуществовать с буйными алкашами в уродливом питерском колодце и чьими-то старыми колясками на чердаке. Может, им двигало стойкое, совсем подростковое по своей упрямости нежелание зависеть от Володи, который после всех снежневских ужасов умудрился переметнуться на «героическую» сторону и который раз за разом продолжал предлагать переехать в его квартиру, а может, тоска по той самой первой жизни, одинокой и рутинной, но такой желанной теперь, когда всё, что от неё осталось — казённый чердак, заваленный всевозможным барахлом от лыж до непонятных ваз и алкогольными бутылками. Своей квартирой Володя похвастаться не мог тоже — голые стены и полы, ряды стройматериалов по периметру, мебель, отсутствующая в полном составе за исключением одинокого дивана — но у неё было целых два преимущества: она была своей и она была квартирой. В ней были свет и отопление, вполне себе горячая вода и даже крохотная кухонка в северном углу. А ещё была лестница на второй этаж, и на этаж этот у Володи были большие планы. Так или иначе, если кошка регулярно проходила медосмотры, то и Женя с чердаком оказались разделимы. Поначалу он лишь изредка заходил в квартиру, когда случалась уж совсем ненастная погода. В такие дни Женя недовольно отказывался от любых предложений и просто беспокойно бродил — не снимая ботинок — туда-сюда, разглядывая что-то в окнах и словно разыскивая пресловутый подвал с железной дверью, который сам себе когда-то надумал; каждый раз того и гляди начнёт метелить хвостом за спиной. С кошкой, к слову, они не поладили с самого начала: стоило редкому гостю ступить на порог, она принималась жаться к ногам хозяина и отчаянно шипеть; животные чуяли продавшего душу Гекате посмертного за километр. Постепенно выяснилось, что голодные поэты, даже самые злобные и независимые, очень неплохо приманиваются на жареную курочку или свежее рагу. Здесь очень кстати оказалось знакомство с Олегом Волковым, у которого дома обитал ещё один привередливый скандалист. Тот даже иногда возникал на фоне по ту сторону телефонного звонка, но ни сам Володя, ни Волков, невозмутимо хрипящий поверх всех возмущённых восклицаний, кажется, не были бы собой, не умей они справляться со скандальными натурами. Изогнувшись острой ломаной линией на низком диване, служившем одновременно всей мебелью в квартире, ел Женя всегда молча, не поднимал глаз от еды и иногда, явно стараясь избегать закономерности, выхватывал вместо предложенной тарелки вторую, Володину, словно сам до этого не следил неотрывно за происходящим у плиты. Своей бесконечной подозрительностью он всё сильнее напоминал дворового кота, которого били полжизни, а сейчас вдруг решили вытащить из подвала в нормальный мир. От аналогии иногда становилось нехорошо. День — ночь, скорее — когда Женя в первый раз закрыл глаза в его квартире, стоило отметить в календаре, как очередную победу. Тогда Володя, по обычаю, с двумя тарелками в руках, обнаружил его уронившим голову на угол дивана в самой неудобной позе из существующих; всё говорило о том, что кто-то до последнего сопротивлялся накатывающему сну. Отставив ужин обратно на кухонную столешницу, Володя тронул было чужое плечо, чтобы уложить его в горизонталь — наутро голова точно раскалываться будет, шея заноет, забирай хоть весь диван, только выспись — Женя очнулся моментально, тут же вскочив на ноги. Конечно, как можно было забыть, насколько чутко он спит; ещё в своей — в их — прошлой жизни он едва дремал полночи, основательно засыпая лишь под утро. Тогда Женя исчез в ночи сразу же, на ходу схватив свой извечный плащ и прошипев что-то себе под нос. Тогда Володя был уверен, что снова одномоментно испортил всё, к чему шёл слишком долго и осторожно; а возможно, и портить было нечего. Возможно, судьба, которая раз за разом сбрасывала хрупкий прогресс в их отношениях до уверенного нуля, тонко намекала, что не суждено, что счастье — не для них. После той ночи они не встречались ещё очень долго, дольше обычного, как после музея, когда Женя— Поэт ушёл в подполье, чтобы зализать раны. Сейчас, глядя на второй этаж, где прочно обосновался Женя, только что калитку с замком на лестнице не поставил, Володя думал лишь о том, как давно и как глупо это было. Дворовый кот нашёл свой уголок с книжными шкафами и дурацким креслом, когда-то ставшим последним камнем преткновения в их жилищном вопросе: Женя вцепился в него мёртвой хваткой, и в конце концов Володе пришлось тащить эту рухлядь через полгорода, чтобы Его Злодейское Величество, наконец, оставило облюбованный чердак. Одной заботой, кажется, стало меньше, но на её место пришли новые: пора уже прикупить хорошую кровать вместо старого дивана, любимый Женин чай заканчивается, что значит «полка в шкафу надломилась»?