пока ты здесь, доверься мне

когда они подходят к его дому, вова точно знает, к чему всё идёт. поэтому он покорно принимает яркий поцелуй в стареньком лифте, который скрипит от любого лишнего движения. они двигаются к квартире в касаниях друг друга, дотрагиваясь до всех мест, куда вообще могут дотянуться в подобной спешке. дверь открывается, на удивление, с первого раза. они делят несколько около пьяных поцелуев, подбираются к стенке с дряблыми обоями в коридоре, в которую лёша вжимает его слишком жадно, в поцелуе, пестрящим влажными обещаниями о ночи, даже приподнимая над полом и удерживая руками по расходящимся в нетерпении бёдрам. после, прижимаясь сзади, сам подталкивает к диванчику, будто заранее знает их конечную точку в этом несдержанном приключении. он трахает его прямо там. они не доходят до укромной спальни, частично из-за того, что лёша чуть ранее в веренице событий прижимает его к двери, как только она закрывается дрожащими в по-своему низменном нетерпении руками, частично из-за того, что вова настолько изголодался хоть по какому-то человеческому теплу, что терпеть уже некуда, и это в целом слишком соответствует общему нервному настроению их встречи. и, господи, лёша раскладывает его так, как надо, так, как он давно хотел. они оба так или иначе скупы на достойную прелюдию, но ничего не указывает на то, что хоть кому-то из них она в действительности нужна. хватает пары коротких поцелуев и рук, в жарком желании сжимающих чужие плечи до боли. поэтому вова в спешке раздевается, задевая бесконечную стопку журналов, аккуратно забытую где-то под ножкой, успевая заехать лёше куда-то в плечо ладонью в этом смазанном калейдоскопе ощущений и образов, тогда как старший прожигает его слишком осмысленным взглядом, будто выжигает фрагменты в памяти. за пару смазанных кадров, оставшихся в ещё сознательном потоке мыслей, его успевают поставить на четвереньки, следом – нажать на поясницу, царапнуть по округлым бокам до лёгких следов, и вова буквально задыхается в одинокую серую подушку. после – подаётся бёдрами назад, борется с особым для подобных событий волнением, которое влияет на неустойчивость его коленок, что так и разъезжаются в стороны. лёшу это скорее распаляет и, может совсем немного, но забавляет, и скорее поэтому он легко шлепает его по пояснице и проводит ребром ладони между ягодиц. возможно, если бы он чуть сильнее осознавал, что вообще происходит, он бы задумался об этом неловком очаровании и сквозящей скованности чуть больше, отпечатал бы в своих ячейках памяти покадрово, но сейчас… он хлопает вову по бедру, предупреждая о чём-то своём, смазывает его наскоро, даже неряшливо, и не заботится о том, чтобы нацепить резинку. поэтому вову втрахивают в скрипящее красное нечто, кусают куда-то в шею, и он в ответ побеждённо скулит, захлёбывается ощущениями, будто впервые подобное пробует, и уже не притворяясь, что ему не нравится ощущение собственной незначительности, давящее на лёгкие. лёша задвигает отрывисто, но резко, придерживает его бёдра на одном месте, не давая подмахивать, заставляя просто принимать всё, что он готов ему дать, все те немногие отголоски чувств, что ворочаются под грудной клеткой. вове кажется, что он впервые чувствует такой экстаз, что готов разразиться криком. он поворачивает голову на подушке, капая на неё слюной, и ловит взгляд лёши, в котором читается ярость в перемешку с чистым желанием, и он протяжно скулит, идя на поводу инстинктов, от чего толчки становятся резче и бёдра его сжимаются так сильно, что он наверняка сможет носить синяки-метки с гордостью. и, когда лёша кончает, глубоко и максимально прижимаясь сзади, он вхватывается в его затылок зубами, даря заключительную метку обладания. вова в ответ выплёскивается на свой живот и, частично, диван, наконец даря в ответ приглушённый его же рукой крик. /// они разделяют их ленивое утро, такое, о котором вова мог мечтать только в свои самые инфантильные годы. он жмётся к чужому плечу в неудобной позе, скорее чувствует, нежели слышит поскрипывания где-то в районе шеи и тычется носом в ямку над лёшиной ключицей. комфорт доходит до той стадии, когда в нём можно вариться, как в котлах из преисподней. старший просыпается чуть позже. окидывает его взглядом из-под дрожащих век, чуть позже коротко улыбается и дарит поглаживание по спине. вове кажется, что в этих событиях слишком много приторности, которая грозит чем-то непременно ужасающим, но он отталкивает все тревожные мысли за небольшое окно без штор, за которым сквозь серость облаков безуспешно пытается прорваться солнце и кричат-молятся редкие птицы. они валяются большую часть утра, пытаются менять позу, не отлипая друг от друга, но в итоге ноющие конечности и слишком низменное для подобных утр чувство голода заставляет их встать. вова достаёт из холодильника купленные в ближайшем магазине сырники со сладкой начинкой полностью голышом, закидывает их в потрёпанную временем и жизнью с родителями микроволновку, а после натягивает треники, валяющиеся на том месте, где должна быть стенка между мнимой гостиной и кухней. лёша всё это время следит за ним пристально, со стула, почтительно отодвинутого от стола, одетый во вчерашнее и успевший соорудить на своей голове уже столь знакомую странную причёску. вова его взгляд прочесть даже не пытается, просто бегает по домашним делам, скачет с одного на другое, будто пытаясь отвлечься от настигающей его реальности, от всего того, что поджидает его за порогом квартиры людьми в погонах, которые любят отбирать самое значимое. он давит подрагивающее в предвкушении где-то в районе печени волнение в вишнёвой начинке сырника и слишком горячем чае. когда они пытаются решить, чем разнообразить их ленивый выходной, вова предлагает добежать до местного парка развлечений. он обычно закрыт по ночам, от чего теряет свою прелесть в его жизни, но в этой стремительной серости, с потёртыми аттракционами, ватой, отдающей кислинкой, редкими посетителями и давними первыми прогулками с налётом романтики, он видит прекрасные возможности. он фантазирует о поцелуях украдкой в скрипящей машинке в тоннеле то ли страха, то ли любви, и счастливой улыбке, которая отражается в глазах напротив. лёша, с неким удивлением, отвечает согласием. вова собирается как-то скомкано. выбирается в спортивках и непонятной толстовке со странными рисунками, рядом с лёшей чувствует себя даже неловко, потому что он, кажется, в любой ситуации блистает идеальностью, которая так или иначе кажется семенюку слишком наигранной. он ничего говорит, потому что ему нравится этот скол разницы между ними. в лифте он скованно сплетает их пальцы и игнорирует то, как от лёши разит такой непонятной для него неловкостью и желанием отстраниться. сейчас – всё для него, для любых корявых строчек в вечернем блокноте, для его детской и практически забытой романтичности. они добираются быстрее, чем он предполагал, не собирают отрывки разговоров об абстрактном и важном по парку и узким тротуарам, лишь окидывают друг друга притворно вежливыми фразами. вове вспоминаются прогулки по этим местам с абстрактным двухголосьем в наушниках, со строчками о море и мыслях, и за его ресницами рисуется фильм с видом со спины, который, как самый неискусный сталкер, ловит все их движения под заунывные строки. на входе их встречает звенящая пустота из отсутствия людей и тихих звуков природы за пределами. вова сразу хватается за сладости, тянет лёшу туда-сюда, разрываясь в детском любопытстве и желании восполнить свои детские годы. они начинают в тире, где вове удаётся достреляться до средней по своей цене игрушке, которую он счастливо всовывает старшему в руки. лёша на это улыбается, даже искренне, но в этой улыбке всё равно читается капелька червоточинки в виде тревожности. всё же, они проезжаются и по любви, и по страху. вова видит в этих бесконечных манекенах в блеске самодельного тоннеля отражения из самих, пытаясь одновременно с этим не затерять в осколках памяти резвые строчки со слегка корявой рифмой, которые, однако, кажутся ему особенными. для завершения его эйфории ему не хватает хотя бы короткого мазка бледно-розовой краской по его щеке, но этого не происходит, а он тем временем натыкается на отчётливые колкие проволоки в эмоциональном фоне лёши, которые не дают ему распустить руки. от этого не то чтобы обидно, просто его пыл медленно угасает в угоду реальности, которая давит на него таким ненавистном притяжением. из-за этого он решает отвести лёшу на колесо обозрения, где прижимается к чужому бедру и на самой высоте показывает те некоторые закоулки, которые знакомы обоим и до которых могут дотянуться мягким касанием их взгляды. мужчина внимает его рассказам, припоминает что-то из рассказанных обрывков воспоминаний, а когда он приправляет это лёгкими касаниями, что ведут свою дорогу страха по его руке, звёзды в глазах вовы позволяют себе вновь загореться слегка тусклым светом. они идут к выходу медленно, хоть и потратили на это богом поцелованное и им же забытое место достаточно времени для того, чтобы им обоим осталось слишком мало минут для друг друга и сборов к очередной ночной вылазке. по крайней мере вова верит в её судьбоносность и решительность, поэтому, когда они перешагивают порог парка, тянет лёшу в сторону своего дома и дарит в этом движении ему один из своих нежных поцелуев, на который получает ответ, от которого, однако, при всей его чувственности, тревога, забитая в дальний угол рёбер, начинает выбираться наружу вновь. через несколько шагов вову останавливают. лёша смотрит с небольшой жалостью, такой, с которой смотрят на жертв теракта, о котором они были предупреждены ещё в самом начале дня, от чего он делает неловкий шаг непонимания назад, который плавно разделяет их на две отдельные по своей структуре личности. лёша начинает говорить. приглушённо, спокойно, так, будто выписывает ему направление в другой конец голоса в одной из поликлиник, пахнущих сыростью. лёша говорит о том, что они слегка заигрались. о том, что ему пора возвращаться домой, где его кто-то так или иначе ждёт. о том, что их интрижка – слишком приятный в своей непродолжительности момент в его жизни. говорит, как с непоседливым ребёнком, совершенно непонимающим мир в том масштабе, в котором он существует. после, ставя безнадёжный диагноз, о том, что он уезжает сегодня в ночь. в завершение – кратко целует в обозлённые на свою же податливость губы и уходит в совершенно другую сторону, оборачиваясь, и облизывая вову таким взглядом, который заставляет кожу его плавиться от собственной глупости и мечтательности, что слишком быстро смогли завладеть его непрочным разумом.