'hors sexe.

      Душный, влажный воздух поднимался от пыльной земли и заползал в легкие, заполняя собой все пустоты грудной клетки. От этого жара голова становилась ватной, и разум покрывался пьяным туманом. Ивлис ещё даже не притронулся к вину, но уже чувствовал себя разморенным и вялым.       Они сидели на летней террасе одного из многочисленных кафе, разбросанных по узким улочкам, и вокруг было живо и шумно, как всегда бывает такими жаркими весенними вечерами, пьяными и душными, и, несмотря на поздний час, совсем не темными — оранжевый свет фонарей и окон заливал собой всё пространство и не позволял ночной тьме сгуститься.       Спутница Ивлиса непрерывно разговаривала и лишь иногда замолкала, чтобы молодой мужчина мог вставить безразличное мычание, обозначая тем самым своё участие в диалоге, и ей этого было достаточно — она просто любила говорить. Она всегда говорила о мужчинах — о высоком иностранце — кажется, у него было английское имя — с ужасным акцентом, который, впрочем, был щедр и всегда платил в ресторанах, о молодом банковском служащем, сыне известного судьи, который думал о себе слишком много и над которым женщины часто смеялись за глаза, о моряке, который красиво рассказывал о далеких землях (впрочем, рассказам его не всегда можно было верить), и в последнее время особенно часто о том черноволосом мужчине с холодными глазами необычного цвета, о котором с недавнего времени знали все уважающие себя дамы.       Сегодня подруга Ивлиса была особенно возбуждена — на минувших выходных ей довелось провести время с этим мужчиной, и теперь она рассказывала о нём с таким глубоким удовлетворением, с каким ещё ни разу не говорила о других мужчинах.       Она рассказывала о том, что он говорил ей, и о его прикосновениях, о том, как он пахнет и как смеется, а больше всего она говорила о его предпочтениях в алкоголе и сексе, потому что, как ей казалось, именно такие вещи ярче всего описывают мужчину. Иногда она ругала его, но и эта ругань была наполнена странной нежностью по отношению к нему.       А ещё она говорила о волосах. Почему-то она всегда уделяла им особенное внимание, когда рассказывала о мужчинах. Она говорила, что этот человек — нечто совершенно удивительное, ведь почти у всех мужчин грудь была густо усеяна волосами, а у него волос совсем не было. Не было ни на груди, ни в подмышках, ни на животе и даже ниже него — его кожа была совсем чистая, а ещё она была холодной, и на ней почти не было родинок и родимых пятен, оттого этот мужчина напоминал куда больше мраморное изваяние, нежели человека.       Отсутствие волос не казалось Ивлису чем-то экстраординарным — у него тоже не было волос на теле. Только в самом низу живота, в том постыдном месте, мысль о котором всегда смущала молодого мужчину, у него рос густой и пушистый мех, из-под которого, подобно лысому новорожденному зверьку, выглядывало единственное обозначение его мужественности — маленькое и нежное, немного розоватое и совсем детское. Вид его органа вызвал бы умиление и смех у любой девушки, и оттого он был отвратителен Ивлису — всегда мягкий и совершенно бесполезный. Или, может быть, ему были отвратительны женщины. А более всего ему было отвратительно то слово, которым они обозначали мужчин, подобных ему, — «импотент». Некоторые из них находили это слово забавным, позволяя себе замечания вроде: «Ты всегда так безразличен к женщинам и как будто совсем не ищешь их ласки, ты что, импотент?», а некоторые, произнося его, делали настолько высокомерное и пренебрежительное лицо, что становилось тошно смотреть на них. Ивлис не любил женщин, и более всего не любил тех из них, которые смотрели на него, как на мужчину, ведь, будучи мужчиной, он представлял из себя довольно жалкое зрелище. И всё же Ивлис не был женщиной, потому он также не любил, когда они смотрели на него, как на подобного себе.       Ивлис не любил и единственную свою подругу, ту, что сидела теперь напротив него и беспрерывно рассказывала о мужчинах. Иногда он задавался вопросом: «Почему же я, ненавидя её, принимаю каждое её приглашение?». Ответ был очевиден и довольно прост, но Ивлис всегда упорно игнорировал его, хотя он настырно маячил на границе его сознания. Ивлису нравилось слушать, как эта женщина говорит о мужчинах, и особенно — о том мужчине.       Его звали Сатаник, и он был весьма известен среди женщин. Кажется, он был либо художником, либо поэтом — на самом деле никто точно не знал, чем именно он занимался, просто ему шло быть человеком искусства, такой мужчина просто не мог быть кем-то иным, нет, он не мог быть банковским служащим или политиком, и он точно не мог быть портным, нет, несомненно, он был художником или поэтом, и, пусть даже никто никогда не видел его картин и не читал его стихов, все были уверены в его гениальности.       Подруга Ивлиса рассказывала, что у Сатаника есть вилла в Ницце, прямо у моря. Она белая, и от неё ведет мраморная лестница, и, если пройти по этой лестнице, то можно оказаться на каменистом пирсе и смотреть, как волны бьются об острые скалы. Она была там, и теперь рассказывала ему, что там ничего не слышно, кроме шума моря. Она рассказывала, что они с Сатаником сидели голыми на этом пирсе и пили красное вино, а он курил сигареты. Сатаник всегда курил после секса, и ей это не нравилось — она ненавидела запах табачного дыма, ненавидела, когда он въедался в волосы и одежду, и ненавидела, когда от неё потом пахло сигаретами и её муж спрашивал её об этом.       Впрочем, хоть она и говорила так, Ивлис видел, что на самом деле она наслаждается этим: ей нравилась мысль, что мужчины оставляют на ней свой запах, и ещё больше ей нравилось придумывать разные истории для своего мужа — она ощущала в такие моменты азарт и становилась игривой, и, кажется, только тогда занималась любовью со своим мужем. На самом деле другие мужчины были нужны ей только для того, чтобы она могла хотеть его, и, если она хотела, это вожделение превосходило собой все чувства, которые вызывали у неё другие.       Ивлиса мало волновала её супружеская жизнь, но его всегда поражало, что именно эта женщина стремится поучать его и рассказывать ему о браке. «Нет ничего удивительного в отсутствии сексуального желания, если ты импотент. Так, пожалуй, даже лучше — многим женщинам будет нравиться такой мужчина. С ним гораздо проще, чем с тем, у кого твердеет плоть, все мысли таких мужчин в конечном счете сводятся к тому, что у женщины между ног, и они становятся слишком энергичными. А с таким мужчиной, как ты, было бы гораздо приятнее жить, и, если тебе попалась бы достаточно умелая женщина, ты бы даже смог поверить, что ты единственный мужчина для неё. Впрочем, не забывай закрывать глаза, когда это нужно, и тогда будешь вполне счастлив» — так она говорила ему и часто предлагала познакомить его со своими подругами, которые готовы были принять его даже мягким и которых совершенно не волновало, будет ли Ивлис хотеть их — у них было достаточно других мужчин. «Эти женщины были бы добры к тебе и ухаживали бы за тобой, они бы давали тебе трогать свою грудь и не смущались бы вида мягкой плоти» — в такие моменты Ивлису становилось особенно невыносимо слушать её.       Пусть даже его нежная, почти детская плоть никогда не твердела, он оставался мужчиной, и, как и у любого мужчины, у него было сексуальное желание — не совсем похожее на то, которое испытывают другие мужчины, но достаточно реальное, и он ненавидел одну лишь мысль о том, что от него откупились бы позволением коснуться женской груди. О, Ивлис действительно ненавидел тот бесполезный отросток, болтающийся между его ног, ненавидел его за то, что тот никогда не твердеет. Если бы он твердел, женщины бы никогда не говорили Ивлису о том, что для счастливой супружеской жизни достаточно лишь в нужный момент отвести глаза, и никогда не смотрели бы на него с презрением или с ещё более отвратительной ему почти что материнской нежностью.       К счастью, сегодня его спутница не говорила с ним о женщинах — она рассказывала ему о Сатанике. Ивлис виделся с ним однажды на мероприятии, посвященном какому-то малоизвестному художнику, который рисовал почему-то исключительно обнаженных женщин. Он говорил: «Женское тело есть венец творения и вершина искусства, искусства, которое можно постичь только через удовольствие». Кажется, многие женщины, посетившие тогда это мероприятие, готовы были помочь ему в постижении искусства. Это вызывало раздражение у Ивлиса, и он слишком плохо скрывал его. Тогда Сатаник и обратился к нему — он не поздоровался и полностью пренебрег всеми формальностями, лишь с усмешкой сказал: «Пожалуй, он действительно искусен в том, чтобы затаскивать француженок в постель». Тогда Ивлис смог перекинуться с ним ещё парой фраз, а после Сатаник предложил ему выпить вина, и они выпили, наверное, целую бутылку — Ивлис не помнил, как они попрощались.       В тот вечер он, наконец, смог понять, чем этот мужчина так нравится женщинам. Это понимание оставалось, впрочем, достаточно абстрактным, и он не смог бы облечь его в словестную форму, даже если бы захотел. Сатаник напоминал больше эфемерный сон, нежели реального человека, и ему как будто бы не хватало одной маленькой частички, чтобы стать реальным, — женщины. А ещё этот мужчина был высоким и сильным, и умел красиво говорить, и его член твердел и вздымался. Находясь в тот вечер рядом с ним, Ивлис отчетливо ощущал эту его способность отвердеть, и почему-то не мог перестать о ней думать. Если бы он протянул руку вниз и схватил этого мужчину за пах, он бы точно стал твердым, и извечно благоговейная улыбка сошла бы с его безупречного лица, как только он осознал бы, что его член встал из-за мужских рук. Утром следующего дня Ивлис отчетливо помнил эти свои мысли, и они казались ему глупыми и абсурдными, ему, кажется, было даже стыдно за них. Всё-таки он был мужчиной, и не мог допускать подобных размышлений. Должно быть, причиной их было вино. В нём, похоже, не так уж и много истины.       Вечер постепенно перетекал в ночь. За бесконечными разговорами своей подруги Ивлис не заметил, как кафе опустело и как похолодел вечерний воздух. Кажется, они сидели здесь уже несколько часов, и все это время женщина напротив говорила о Сатанике, а Ивлис молчаливо думал о нём.       Наконец, женщина глубоко вздохнула и, взявшись за бокал вина, залпом опустошила его. Она, кажется, рассказала обо всём, что умещалось в её мозгу, и теперь настало время прощаться. Ивлис поднялся из-за стола и, бросив короткое прощание, собрался уходить, но тут подруга встрепенулась и громко окликнула его.       Она затараторила, будто бы они оба куда-то очень спешили, и Ивлис почувствовал из-за того особенную усталость: «Совсем забыла! У меня ведь есть билет на выставку в эту пятницу… Эта художница мне совсем не нравится, но там будет Сатаник, и я бы хотела пойти, но мой муж решил, что в пятницу мы должны поехать на природу, ах, старый дурак… В любом случае, сходи ты. Там будет моя подруга, ты узнаешь её, она уже немолода, но очень недурна собой, и у неё красивая, пышная грудь, ей, думаю, понравится такой мужчина, как ты. Сходишь?» — она посмотрела на Ивлиса глазами уверенной в правильности своих действий матери, и оттого мужчине стало совсем противно. Он непременно отказался бы, но, прежде чем он успел открыть рот, по его сознанию ударила мысль: «Там будет Сатаник».       Ивлис молча взял протянутый ему билет и коротко кивнул в качестве благодарности, а после быстрым шагом покинул кафе, боясь, что, если будет медлить, его ненавистная подруга вспомнит о чем-нибудь ещё.