Поручни

      Тёмные грозовые тучи заволокли небо. Они походили на кляксы серой гуаши, которую кто-то по неосторожности оставлял на чистом листе альбома. Ливень никак не прекращался. В домике становилось всё прохладнее, так что приходилось доставать из шкафа более тёплую одежду и кутаться в неё. Капли барабанили по крыше и сбегали по стеклу.       Юноша не хотел оставаться в деревне, даже если того потребуют какие-либо обстоятельства. Перебирал фотокарточки Славы, читал подписи к ним на обратной стороне, кои она всегда оставляла с сердечком или звёздочкой рядом. Не забыл взять брелоки с Соником, которые дал ему Сергей в обмен на коллекцию пивных крышек. Оставил только маленькую мягкую игрушку от Лёши, уже запылившуюся на полке. Смотреть на этого ни в чём не повинного белого медвежонка юноша не мог.       Недавняя склока с военным подавила Лёню вовсе, заставила разбить все дальнейшие представления о времяпровождении с ним, которые юноша уже не желал, потакая обиде и гордыне. Но Лёша всё никак не хотел выходить из головы. Его образ появлялся во снах юноши, всплывал в памяти, будто всё норовил остаться в неопытном сердце, больно отзываясь, когда воспоминания поглощали и заставляли неприятно сжиматься нутро. И Лёня сдался. Как пташка, пойманная и так нечестно оказавшаяся в клетке собственных чувств. Никто её не вызволит, никак не сможет эта птичка выбраться. Так и останется там, пока кто-нибудь не придёт и не откроет дверку на свободу, туда, где позволит она себе эти чувства раскрыть.       Но военный уже стоит на пороге домика, весь измокший и держащий в руках букет полевых цветов, которые закрывал ладонью, чтобы они сильно не повредились. Подбирает слова, прежде чем постучаться. Не получается из-за того, что вина подступает к горлу, чуть ли не душит, как противная лоза. Говорить трудно, сказать простое "прости" или "извини" сложно. И злится сам на себя за то, что опять не смог сдержать себя в действиях и словах, удержать Лёшу тогда, чтобы сразу попросить прощения.       У обоих кипела кровь в венах. Тон голоса из раза в раз повышался, а друг друга слушать или хотя бы слышать не хотели.       Впредь Алексей обещал сам себе, чтобы такого больше не повторилось, ибо становилось ему невыносимо стыдно за те слова, которые он сказал и за разбитую кружку, попавшуюся под руку.       Смирнов спустя недолгое время смог собраться и постучал в дверь. Лёня невольно встрепенулся, прогоняя задумчивость и возвращаясь к реальной жизни. Приглушённые стуки, раздавшиеся в домике, заставили юношу насторожиться. Юноша никого не ждал, по крайней мере, в данный момент времени. Повернув ручку и приоткрыв дверь, Лёня с нарастающим волнением всё смотрел на военнослужащего, даже не зная, что делать и как отреагировать. И Алексей на юношу, будто видел его впервые. Сердце вновь забилось. Казалось, этот вид, такого неряшливого и закутанного в большой тёплый кардиган, чуть бесовского, но милого Лёни, вернул к жизни сурового военнослужащего. — Холодно же. Лёш? Ты чего, Лёш? —отозвал от раздумий Алексея Лёня, который решил первый начать разговор, разрушив неловкое молчание. — А, да, прости, — ответил военнослужащий, уже отведя взгляд и понимая, что так неустанно глядеть на юношу неприлично. - Впустишь?       Не разъясняясь дальше, Лёня полностью открыл дверь. Юношу всё ещё приводили в недоумение тот букетик в руках военнослужащего, его лёгкое смущение и молчаливость. — Я хотел бы поговорить. — Уже поговорили. Весь ведь промок, — отметил Лёня, осматривая Алексея с ног до головы с явным возмущением и облокачиваясь на дверной проём.       Алексей же стоял на своём, неотрывно смотря в глаза юноши и постепенно всё ближе подходя к нему: — Можешь мне врезать, если я повышу на тебя голос. — Договорились.       Полевые цветы так и остались лежать на кухонном столе, где их оставил военнослужащий. Входная дверь была закрыта. Никто помешать им больше не мог и, переместившись в комнату Лёни, они приступили к самому главному, что было в их взаимоотношениях необходимым. Серьёзный разговор только для них двоих, где душа каждого будет будто рваться на части.

***

      Лёня попросил начать Алексея первым, прибавив, что лучше поговорить обо всём, в том числе и о чувствах. — Я знаю, ты даже видеть меня не хочешь. Но выслушай. Мне будет достаточно даже того, чтобы ты простил меня. Извини. Я... — слова, подготовленные заранее кончались, всё труднее становилось подбирать их. — ...дурак, самый последний дурак.  Я готов просить у тебя прощения сколько понадобится. Я не могу видеть тебя таким... Я ещё никогда так...не беспокоился за других, как за тебя. Хочешь - прогони, только прости.       Замолчал, увидев Вишневского растерянным. Раскаяние Лёши вновь привело юношу в чувства, такие смешанные и непонятные. От них он уставал, ибо превращалось это в некое замешательство. Внимая каждому слову военнослужащего, Вишневский не хотел больше мучить ни его, ни себя. Тяжело вздохнув и отвернувшись к окну, Лёня не сдержался, терпения держать в себе переживания не хватило.       В первый раз военнослужащий мог увидеть его слёзы, такие жгучие, и по мнению юноши, противные. Стыдно, мол, расплакался как маленький, он всегда должен быть сильным, а не каким-то там нюней. Проявление эмоций для Вишневского при ком-либо было табу, обусловленным семейным запретом, который давала ему мать. "А кто девочек защищать будет, если сам рёва-корова?". В горле предательски появился ком. Лёня понимал, что нельзя, но было слишком поздно. Вопреки его воли глаза уже налились слезами, а собственное состояние юноша не мог скрыть.       Услышав шаги сзади, Вишневский обернулся, но тут же был заключён в объятия Алексея, который не мог оставаться в стороне. Сердце сжималось от одного всхлипа и подёргивания плеч юноши. Как можно аккуратнее гладя Лёню по волосам и что-то шепча, чтобы его отвлечь и успокоить, военнослужащий был готов стоять так хоть целую вечность, главное рядом. Держал Вишневского за руку, вытирал слёзы, заправлял выбившиеся прядки за ухо и слегка поцеловал в лоб. Делал всё, чтобы юноша почувствовал себя хоть немного, но получше.       Это помогало. Лёне постепенно становилось легче, а саму заботу он воспринимал уже не в штыки, а явно понимал, что ему хотят помочь.       И даже в этой холодной комнатке им обоим было тепло. От тех ласковых прикосновений, которые в сердце тревожили что-то потаённое и сокровенное; от слов, что шептал военнослужащий ещё так робко; от взглядов украдкой. За действия Лёни с этого момента отвечали лишь чувства, которые он сам объяснить не мог, но точно знал, что Алексей начинал симпатизировать ему с каждой их встречи всё больше и больше. Вишневский пытался бороться с этим, но всё манили крепкие плечи, строгие черты лица и постоянно горячие руки, кои согревали по вечерам.

***

— Через сколько приедут за тобой? — Через пару часов. — Мы ведь встретимся? Потом, в городе? — Встретимся, обязательно встретимся...