Искупление

Когда ты была здесь раньше / Я не мог смотреть тебе в глаза / Ты подобна ангелу / Созерцая твой образ, я плáчу /…Я всего лишь слизняк, я человек со странностями / Что, черт возьми, я делаю здесь? / Мне здесь не место…

— Creep, Radiohead. 

_______________

Вернувшись в Хогвартс, Драко знал, что окончание восьмого курса в основном будет сводиться к ограничению ущерба: не высовывайся, избегай конфронтации, делай то, что тебе велят, сдай ЖАБА, а затем убирайся оттуда к чертовой матери. Но это был только первый день занятий, а учебный год уже превратился в одну сплошную кашу. Во-первых, была та ужасная, Мерлин бы его побрал, драка, которую затеял Финниган, и Драко не смог удержаться, чтобы не ввязаться в нее, потому что он ни за что не хотел видеть, как Блейза поимеют за драку в первый же день. Слава Салазару, что он не воспользовался своей палочкой. К тому же из-за этой драки он забыл, что у него назначена первая в этом учебном году встреча по целительству разума прямо посреди защиты от темных искусств. — Я знаю, что это неудобное время для встречи, — объяснила Алетея, целительница разума, несколько недель назад, когда была назначена встреча, — просто в начале семестра все немного суматошно. После этого мы можем встречаться в один из свободных дней. Еще в мае, до того, как улеглась пыль после финальной битвы, его мать настояла на том, чтобы Драко встретился с целителем разума. Он неохотно согласился, понимая, что спорить бессмысленно, но также зная, что намерения матери были связаны не только с его эмоциональным благополучием. Он знал, что Визенгамот отнесся бы к нему более благосклонно, если бы он занимался "разговорной терапией"; если бы он проявил хоть какую-то способность к раскаянию, размышлениям, реабилитации. Что ж, первые два качества у него были в избытке. Однако в последнем он не был так уверен. Поэтому за лето он провел восемь долгих мучительных встреч с Алетеей Аллертон, профессором целительства разума. И, как будто этого было недостаточно, Визенгамот поставил условием приговора, чтобы он продолжал посещать сеансы целительства, пока находится в Хогвартсе. Но потасовка на защите от темных искусств вытеснила из головы Драко все мысли о встрече, и, только когда Грейнджер, сделав свой жалкий поступок, выбежала из класса, он вспомнил, что должен быть в другом месте. Затем, когда он спешил по коридору в кабинет Алетеи, то увидел, как Грейнджер несется по коридору прямо перед ним с раздражающе покачивающимися волосами. Мерлин, он никогда не встречал никого с такими раздражающими волосами. Он и сам не знал, что заставило его остановить ее и нахамить — при воспоминании об этом внутри него закипала неприятная волна отвращения к самому себе. Он хотел сказать ей что-то другое — менее... неприятное, — но разум полностью отказал ему, и он перешел в «режим мудака по умолчанию». И что же она сказала перед тем, как убежать? Сейчас он не мог думать об этом, он отогнал воспоминания, потому что уже пришел в офис Алетеи, и следующий час, без сомнения, будет достаточно напряженным. Драко перевел дыхание и взял себя в руки, прежде чем постучать в дверь. — Войдите! — раздался приглушенный голос изнутри. Драко укрепил свои эмоциональные барьеры, напустил на себя безучастное выражение лица и толкнул дверь. Алетея стояла в центре комнаты у двух кресел, разделенных низким журнальным столиком. За ней, у окна, стоял небольшой письменный стол и деревянный шкаф для хранения документов. — Драко, привет! — поприветствовала она его с улыбкой, к теплоте и искренности которой он все еще не мог привыкнуть. Точно так же, как он не привык называть ее по имени, но она всегда настаивала, к его огорчению; он не мог внутренне не насмехаться над притворным дружелюбием и доверием, которое это подразумевало. Она жестом указала на один из стульев. — Присаживайся. Целительница выглядела почти так же, как и летом: русые волосы волнами ниспадали на плечи, на ней был свободный топ и длинная хлопчатобумажная юбка зеленого и темно-серого цветов. — Простите, я опоздал, — извинился Драко, садясь. "Ограничение ущерба" перешло в „контроль ущерба“. — Ничего страшного. У тебя были проблемы с поиском кабинета? Я договорилась с учителями, что ты можешь уйти с урока пораньше. — Алетея села в другое кресло, пока Драко неловко ерзал в своем. — Да нет, учитель был не против. Просто темные искусства — я имею в виду защиту от темных искусств — были довольно... напряженными. Я забыл о времени, — сбивчиво объяснил он. Она снова улыбнулась. — Не беспокойся. Итак, я знаю, что мы обсуждали конфиденциальность во время нашей первой встречи, но я подумала, что мы должны затронуть эту тему снова, потому что теперь мы встречаемся немного по-другому, — начала она. Немного по-другому... Имела ли она в виду школу или тот факт, что Министерство теперь заставляет его встречаться с ней? Может быть, и то, и другое... — Как ты уже знаешь, я собираюсь работать здесь, в Хогвартсе, в течение следующего года. Как я уже объясняла, почти все, о чем мы говорим, конфиденциально. Я веду некоторые записи, — она указала на свиток пергамента и перо, лежащие на столе между ними, — но никто другой не будет иметь к ним доступа. Они будут надежно храниться в этой комнате. Единственный случай, когда мне может понадобиться нарушить конфиденциальность, — это если я буду беспокоиться, что ты можешь подвергнуться какому-либо риску — либо со стороны себя, либо от кого-то другого, — или если я буду беспокоиться, что кто-то еще подвергается риску. И еще... — Ей стало не по себе. — Визенгамот запросил несколько отчетов, которые я должна буду им предоставить. Сначала один, а затем по одному в конце каждого семестра. Я постараюсь, чтобы информация, которой я с ними делюсь, была как можно более ограниченной... У тебя есть какие-нибудь вопросы по этому поводу, Драко? Драко покачал головой, сохраняя нейтральное выражение лица. Он и так все это знал. — Хорошо.... Я также подумала, что будет полезно поговорить о том, что летом у тебя был выбор встречаться со мной, а теперь... не совсем. Мне интересно, что ты чувствуешь, находясь здесь? Драко перевел взгляд на окно. Он пожал плечами. — Это не то, чем бы я занимался, будь у меня выбор. — Он постарался не показаться слишком раздраженным. — Верно, — тон Алетеи был нейтральным. — Итак, поскольку ты не подвергался подобным методам исцеления разума, похоже, тебе следует подумать о том, как эти встречи могут быть полезны. Может быть, давай проанализируем те сеансы, которые мы уже проводили. Чем они тебе помогли, если помогли вообще? Драко поерзал на своем месте, его внутренности сжались. Как бы ни были мучительны для него летние сеансы, заставлявшие сталкиваться с тем, что он предпочел бы игнорировать, он должен был признать, что в какой-то степени они были полезны. Следующие слова он произнес с трудом: — Они помогли справиться с приступами ужаса. И с воспоминаниями. Она ободряюще кивнула. Он понял, что она рада тому, что что-то, казалось, сработало, и, вероятно, испытала облегчение, что он не был полностью против. — Панические атаки значительно уменьшились с начала лета, не так ли? — «Панические атаки — маггловское слово, означающее „переход в состояние ужаса“. Алетейя часто пользовалась маггловской терминологией. Драко стало интересно, не магглорожденная ли она, но ни за что не стал бы поднимать с ней этот вопрос. — И мы говорили о том, что они могут быть вызваны навязчивыми мыслями и образами. Как часто тебя посещают навязчивые мысли? И воспоминания? Драко сжал в кулак подол своего джемпера. Он и не заметил, как вспотели ладони. — Последний приступ был примерно месяц назад. Кошмары кажутся чертовски безжалостными. Меня все еще посещают навязчивые мысли каждые несколько дней, но с ними можно справиться... с помощью техник... Алетея медленно кивнула, ее лицо выражало сочувствие, но при этом не было раздражающе покровительственным. Ему стало интересно, не обучают ли целителей разума детальной мимике. — И как ты думаешь, какие методы помогли уменьшить количество воспоминаний и навязчивых мыслей? К этому моменту Драко уже знал, что ему помогает. — В какой-то степени расслабление и дыхательные техники, но в основном мы занимались перепроживанием. И... и техники заземления. — Отлично! — Драко никогда не видел Алетею такой оживленной. Возможно, она начала думать, что он не совсем безнадежный случай. Ему нужно было разубедить ее в этом — он не хотел, чтобы ее надежды снова оказались разочарованы. — Итак, воспоминания и кошмары — это то, за чем нужно следить. Возвращаясь к тому, как эти сеансы могут быть полезны для тебя, Драко: если бы ты ушел после серии из, скажем, двадцати сеансов и мог бы сказать, что они были полезны в какой-то степени, что бы изменилось? Как он должен был ответить на этот вопрос? Разве он только что не сказал, что не был бы здесь, если бы у него был выбор? Он нетерпеливо выдохнул. Черт. Он только что разозлился. Как капризный ребенок. Он задавался вопросом, наступит ли когда-нибудь день, когда он не сделает ничего, что не вызовет новую волну ненависти к себе. Молчание тянулось мучительно долго. — Тебе ничего не хотелось бы изменить? — наконец спросила Алетея. — Конечно, черт возьми, есть, — слова сорвались с его языка прежде, чем он успел их остановить. А затем: — Извините. Алетея даже не вздрогнула от этой сдерживаемой вспышки гнева. — Ничего страшного, Драко, ты можешь здесь ругаться, — пренебрежительно сказала она, словно это был спорный вопрос и она не хотела отвлекаться на разговоры об этикете. — Что бы ты хотел изменить? Если бы мог? Несколько мгновений он смотрел на нее. Что бы он хотел изменить? Она это серьезно? С чего ему следует начать? — Было бы неплохо убрать с моей руки эту дурацкую метку. — Он слегка приподнял левую руку для наглядности. — Хорошо, — сказала Алетея, казалось, не обращая внимания на его признание. — Если бы этой метки больше не было на твоей руке, что бы это изменило? Вопрос застал Драко врасплох. Может, и была бы разница, если бы она вообще не была выжжена на его коже... хотя — вопрос спорный... И Драко уже давно перестал думать о «что, если» — в этом и заключалось безумие... Но ее вопросы о будущем — что изменится, если она исчезнет завтра? Или послезавтра? — Думаю, ничего. Ничего не изменится. Если бы я избавился от нее сейчас, — заключил он. — Хм... так почему же наличие этой метки сейчас вызывает беспокойство? — Полагаю, дело в том, что она символизирует. Что это значит, что я вообще ее получил. И что это значит для других. — И что это значит для других? — На многие ваши вопросы есть очевидные ответы, не так ли? — знакомая насмешка вернулась в его голос, и он мягко возненавидел себя за свою реакцию. Снова. Алетея печально улыбнулась. — Я не люблю строить предположения. Как ты думаешь, что твоя метка означает для других? — повторила она. — Что я темный. Злой. Гнилой. Испорченный. — Так вот кто ты, Драко? Этот вопрос вертелся у него в голове, но он отказывался вдаваться в подробности. — Возможно... но не имеет значения, что я думаю. — Разве? Последовала долгая, почти мучительная пауза. Драко снова посмотрел в окно. Он увидел фестрала, летящего низко над пологом Запретного леса. Он заметил, что Алетея тоже следит за полетом крылатого коня, и задался вопросом, кого же она видела умирающим. — Чье мнение имеет значение? — продолжала Алетея. Снова воцарилось молчание. Перед мысленным взором Драко предстали карие глаза и копна каштановых кудрей. Он пожал плечами. — Все равно это не имеет значения. Люди не изменят своего мнения обо мне. Не после всего, что случилось. Война, возможно, ослабила одни предрассудки, но укрепила другие. Историю всегда пишут победители. Что такое история, если не согласованная басня? — процитировал он и тут же усомнился в собственной претенциозности. — Наполеон? Драко незаметно кивнул, втайне уважая Алетею за то, что она узнала цитату. Когда он рос в семье Малфоев, ему не удалось узнать много о маггловском мире, но его отец считал важным изучить основы политической истории: «Маггловская политика почти всегда влияет на магическую, поэтому важно знать свое дело. А знание — это сила», — говорил отец. — Часто истории, которые люди рассказывают о нас, приводят к определенным ожиданиям относительно того, что мы можем сделать и как мы поступим. Иногда ожидания людей настолько высоки, что в конечном итоге мы невольно оправдываем их, даже если это негативные ожидания. Тогда мы укрепляем мнение людей о нас, и их ожидания возрастают. Это превращается в порочный круг. Драко снова замолчал. Но на этот раз потому, что ему нужно было обдумать ее слова. — Ладно, возможно, мы еще вернемся к этому вопросу. Есть ли что-то еще, что ты хотел бы, чтобы было по-другому? Если бы я взмахнула палочкой и произнесла заклинание, которое не могло бы изменить ни прошлое, ни настоящее, но могло бы контролировать то, что произойдет в ближайшие дни, недели, годы, чего бы ты пожелал? Ответ пришел к Драко легко и выскользнул изо рта прежде, чем он успел его остановить. — Может быть, чтобы кошмары прекратились. — Ладно. Хорошо. Мы можем поработать над этим. Не возражаешь, если я задам еще несколько вопросов на эту тему? — Вы не спрашивали разрешения на другие вопросы, которые задавали. — Он понимал, что снова звучит раздраженно. Мерлин, какой же он был придурок. Алетея лукаво улыбнулась, похоже, ничуть не обидевшись на его враждебность. Затем она спросила о его кошмарах: как давно они ему снятся? «С начала шестого курса», — ответил он. «А как часто они снятся сейчас?» — «По крайней мере, каждую вторую ночь». — И как правило, тебе снится один повторяющийся кошмар или все они разные? — Есть несколько, которые повторяются снова и снова, — ответил он негромко. Он не хотел, чтобы это прозвучало так слабо. Он начал импульсивно покачивать ногой вверх-вниз. — Хорошо, может, начнем с одного из повторяющихся? Может быть, с последнего, который тебя преследовал? Если ты сможешь рассказать мне о нем в настоящем времени, как мы это делали при работе с переживаниями, это будет славно? Но если нет, не беспокойся, — ее тон был мягким, почти неуверенным. Драко задумался. Последний кошмар приснился вчера, в первую ночь семестра. Он подумал, не спровоцировало ли его возвращение в Хогвартс. Это был не самый страшный кошмар, поэтому он решил, что сможет рассказать ей. Он уставился на нитку, оторвавшуюся от ковра у его ног, и начал говорить. — Я на крыше Астрономической башни. Дамблдор смотрит на меня с жалостью. Моя палочка направлена на него, руки дрожат. Я чувствую, что меня вот-вот вырвет. Мне нужно убить его, но по какой-то причине я не могу наложить проклятие. Я смотрю на Снейпа, который ухмыляется мне. Обычно он говорит что-то вроде: «Я не могу тебе помочь, теперь я тоже мертв». И я делаю это. Из моей палочки вырывается струя зеленого света, и я чувствую, как внутри меня что-то ломается. Дамблдор падает навзничь, переваливаясь за парапет. Я подбегаю к краю крепостной стены и смотрю вниз. Но внизу лежит не тело Дамблдора. Это мое собственное. Мои конечности сломаны и согнуты под странными углами. Люди начинают подходить к моему телу, но останавливаются в метре от него. Как будто оно их отталкивает, вызывает такое отвращение, что они не могут подойти ближе. И вот мое тело гниет у подножия башни, потому что никто не может к нему подойти... и тогда я обычно просыпаюсь. Сердце Драко бешено колотилось, руки были сжаты в кулаки до боли. Он продолжал неподвижно смотреть на оторвавшуюся нить, беззвучно считая вдохи и выдохи, пока сердцебиение не замедлилось. Наконец он поднял глаза и неохотно посмотрел на Алетею. В ее глазах была мягкость и что-то еще — что-то, до жути похожее на выражение лица Дамблдора в его кошмаре, — что-то, что он не хотел признавать жалостью. — И как ты думаешь, ты можешь рассказать мне, что на самом деле произошло той ночью? Основываясь на том, что ты можешь вспомнить? И он рассказал ей о задании, которое дал ему темный волшебник, оказавшийся Томом Риддлом, об исчезнувшем шкафе и о том, как Пожиратели смерти проникли в Хогвартс. О том, как оказался на Астрономической башне и как наконец пришло время выполнить невыполнимый приказ безумца. Он изложил сценарий с отработанной дистанцией. Он уже много раз рассказывал эту историю своему адвокату, чтобы потом пересказать ее на суде и не рассыпаться. Сейчас он передавал слова, не особо вникая в суть сказанного, потому что так было безопаснее. — А что ты чувствовал во время пребывания в башне, Драко? Он пожал плечами. — Смелость? Воодушевленность? — мягко спросила она. — Решимость? Возбужденность? Страх? Тревогу? Смущение? Это несколько вариантов. Какие из них ближе всего? — Страх. Тревожность, — неохотно признал Драко. И чертов ужас, тихо добавил он про себя. — Хм, могу себе представить, — посочувствовала Алетея. Но могла ли она? Подумал Драко, подавляя прилив горечи и обиды. Могла ли она действительно представить, каково ему было? — И что же происходило в твоей голове? О чем ты думал — или что представлял, — чтобы чувствовать себя таким напуганным и встревоженным? Драко старался держать себя в руках, пытаясь вспомнить, что происходило в его голове той ночью. Он продолжал вспоминать все это отстраненно, как будто наблюдал за происходящим сквозь Омут памяти. — В основном я думал о своих родителях, — торопливо произнес он эти слова, надеясь, что если скажет их достаточно быстро, то ему не придется слишком долго думать о них. — О том, как он — Волдеморт — убьет их, если я не убью Дамблдора. Потом о том, как он убьет меня. О том, что Дамблдор был одним из самых талантливых волшебников на свете, и как, черт возьми, я собирался убить его, особенно когда мне этого совсем не хотелось... — слабо закончил Драко. — Итак, в ту ночь ты столкнулся с реальной угрозой для своей жизни и жизни людей, которые, вероятно, значат для тебя больше всего на свете — твоих родителей. Поэтому вполне логично, что чувство, связанное с той ночью, — это чувство угрозы, — мягко и буднично произнесла Алетея. — Как мы уже говорили, тревога — это реакция на угрозу. Если часть нашего разума считает, что в ситуации есть что-то угрожающее, — что-то опасное, — это вызывает реакцию тревоги. И мы эволюционировали, чтобы чувствовать тревогу, потому что в конечном итоге, хотя это очень неприятное чувство, оно на самом деле может обезопасить нас. Когда наш разум распознает опасность, он побуждает нас убегать или бороться с ней — бей или беги. Таким образом, все физиологические реакции, которые мы можем испытывать при тревоге, — это способ нашего разума и тела подготовиться к борьбе и бегству. Например, учащенное сердцебиение и дыхание означает, что к мышцам поступает больше кислорода. Выделяется адреналин, а это значит, мы что можем почувствовать легкое недомогание или тошноту. Алетея уже объясняла Драко многое из этого, и он позволил ей повторить, без протеста, потому что, признаться, было полезно услышать все это снова. Поначалу ему было трудно осознать эти концепции и было трудно признать, что он искренне и безоговорочно разделяет описанные ею переживания. Это означало признать, что большую часть последнего года своей жизни он провел, испытывая страх, а с этим было трудно смириться: отец всегда говорил, что страх — это слабость. Далее они еще раз обсудили природу травматических воспоминаний. О том, что, когда переживание очень травматично, разум не может обработать его должным образом в тот момент, когда оно происходит. Поэтому память о событии сохраняется в сознании «неправильным» образом — так, что впоследствии разум не может определить, что вспоминаемое им событие на самом деле является воспоминанием, — и поэтому человек думает, что переживает его снова, и испытывает те же эмоции, что и тогда, часто с той же силой. А поскольку воспоминания не хранятся в сознании «аккуратно», они продолжают «всплывать» обратно в сознание, когда психическая защита человека ослаблена — например, во время сна, в виде кошмаров, или в часы бодрствования, в виде навязчивых мыслей или воспоминаний о прошлом. — Верно, — коротко признал Драко. — Ты что-нибудь делаешь или не делаешь, чтобы справиться с тревогой, которую вызывают у тебя эти воспоминания? — спросила Алетея. — Я... я не могу подняться на башню, не испытав приступ ужаса. Поэтому мне пришлось бросить занятия по астрономии. Я могу подняться на самый верх лестницы башни, но не могу выйти на крышу. Алетея кивнула, ее лицо было нейтральным, как будто это совершенно нормально, что восемнадцатилетний юноша — мужчина — стал недееспособным из-за безобидной башни древнего замка. — Значит, часть твоего разума ассоциирует Астрономическую башню с опасностью и угрозой и поэтому хочет, чтобы ты избегал ее, чтобы обезопасить себя. Драко хмыкнул в знак согласия. Он оценил, что к парализовавшей его темноте применили хоть какую-то логику, которая позволила понять, что, возможно, его чувства не были признаком фундаментальной слабости внутри него. — Помнишь, мы говорили и практиковали техники привыкания и поэтапного воздействия? — Драко кивнул, но Алетея продолжила объяснять понятия, не обращая внимания. Драко не стал возражать — возможно, так он сможет успокоить свое все чаще колотящееся сердце. — Мы знаем, что способ восстановить твой разум — чтобы он больше не ассоциировал башню с опасностью, — состоит в том, чтобы предоставить ему новые впечатления о том, что башня не представляет угрозы. Принципы те же, что и в случае с летней практикой воздействия: если ты будешь подвергать себя воздействию башни в течение долгого времени и ничего предосудительного не произойдет, твой разум получит множество впечатлений о том, что она не представляет угрозы, и таким образом сможет обновить свое представление, например, до «башня безопасна». Это называется «привыканием». Драко знал, что это произойдет, и ожидал, что она предложит «воздействие» в качестве метода, который поможет ему избавиться от кошмаров о башне. Летом они практиковали это с некоторыми комнатами в его доме — по сути, это было необходимо, чтобы он продолжал жить там. — Но, как мы уже говорили, важно делать это постепенно, а не подниматься на крышу башни, направляясь прямо к краю и заглядывая вниз. Если ты сделаешь это, то, скорее всего, испытаешь сильное беспокойство, и это нанесет повторную травму. Но мы знаем, что можно действовать так постепенно — маленькими шагами. Например, первым шагом может стать подъем на верхнюю площадку лестницы и простое наблюдение за происходящим, но не выход на крышу в дневное время. Возможно, с кем-то еще — с тем, кому ты доверяешь. Внутренности Драко слегка сжались. Это была одна из частей техники, которую он считал самой сложной — иметь кого-то рядом, когда он сталкивается со своими страхами, — чтобы другие видели его таким слабым и уязвимым. — И так несколько раз, пока твоя тревога не снизится до терпимого уровня, — продолжила Алетея. — И тогда на следующем этапе ты сможешь делать это самостоятельно. А затем сделать один шаг на крышу. И так далее. Вот что мы подразумеваем под «постепенным воздействием», — наконец закончила она. Драко отрывисто кивнул. — Я помню, — коротко сказал он. — Думаешь, это то, что ты хотел бы попробовать? — Да. Да, звучит неплохо. Потому что он знал, что этот год будет достаточно трудным и без того, чтобы пытаться избежать этой чертовой Астрономической башни. А если это поможет справиться с кошмарами... И это было что-то практичное, что-то конкретное, что можно было сделать. — Хорошо. Давай выстроим иерархию. — Алетея потянулась за пергаментом. — Как думаешь, каким будет твой первый шаг? — Эм... может быть, как вы и сказали, просто подняться на площадку лестницы, затем встать на верхней ступеньке и смотреть на крышу... — Хорошо. Отлично. Насколько сильно тебя это беспокоит? Если из десяти десять — это самое большое чувство тревоги, которое ты испытывал? Семь. Шесть в хороший день, подумал Драко. — Может быть, четыре. Или пять. — Ложь легко слетела с его губ; голос отца все еще звучал в глубине его сознания, язвительно объявляя любое проявление страха слабым и отталкивающим. — А если бы ты делал это с кем-то, кому доверяешь, было бы легче? — Да, возможно, на один пункт или около того. Она кивнула. Он не мог понять, чувствует ли она его ложь или нет. Ее нейтральное, доброжелательное лицо ничего не выдавало. — Хорошо, как думаешь, ты мог бы сделать это один раз на следующей неделе — подняться на башню и постоять на вершине некоторое время с кем-то, с кем ты чувствуешь себя в безопасности? Твоя тревожность возрастет, но у тебя есть техники, чтобы справиться с этим. Я с удовольствием присоединилась бы к тебе, Драко? Хотя Алетея была с ним летом во время мучительных сеансов, когда он заново учил свой мозг не бояться некоторых углов родового дома, Драко внутренне содрогался при мысли о том, что люди увидят его, гуляющего по школе и поднимающегося на Астрономическую башню с новым целителем разума. — Эм... Думаю, я сделаю это с другом. Еще один кивок, и в ее глазах что-то мелькнуло. По его мнению, она с облегчением узнала, что у него есть друзья. — Кто же это? И когда, по-твоему, ты это сделаешь? — Мерлин, она была дотошной. Словно почувствовав его волнение, она продолжила: — Иногда очень важно определить свои цели. Если мы это сделаем, то у нас будет больше шансов их достичь. — Наверное, с Тео... может быть, в субботу вечером, — неуверенно предположил он. Она была права: если произнести это вслух, то все станет более реальным — более похожим на то, что он должен сделать. Она улыбнулась. — Отлично. Хорошо. До этого мы встретимся еще раз. Может быть, во время этого сеанса мы еще раз проанализируем события той ночи, возможно, проведем некоторую работу по переосмыслению? Обновим память в когнитивном плане, чтобы твоя тревога была меньше, когда ты отправишься на башню. Но, Драко, это полностью зависит от тебя — это на сто процентов твой выбор, делать это или нет, и нет ничего постыдного, если ты решишь, что еще слишком рано. Драко не был в восторге от этой идеи, но согласился. Ведь, возможно, если это сработает, ему не придется каждую ночь накладывать на кровать заглушающие чары, а Тео и Блейз не будут слышать, как он кричит на неумолимые тени, преследующие его сны.