Арбуз

"Мы расстаемся". Слова ударили резко, как будто Антону залепили пощечину, смачно, от души. Дина стояла в дверях, скрестив руки. Только с улицы, она раскраснелась от августовской вечерней жары, и, с немного размазавшимся макияжем, выглядела утомлённой и раздраженной. Сказав это, она сжала губы и нахмурилась, и теперь смотрела на него исподлобья, зло. –Дин... Ты чего говоришь-то? – руки Антона бессильно повисли вдоль тела. Холодное чувство опустошения за секунду стремительным вакуумом высосало из него всю прежнюю весёлость. Последние слоги её жестокой фразы — и ледяное металлическое лезвие вонзилось в сердце и оставалось там, напоминая о себе распространяющейся по телу вяжущей ватностью, и не желая освобождать Антона от тягостного чувства. Он стоял перед ней вот так, с опущенными и сложенными домиком бровями, с приоткрытым ртом и абсолютным непониманием происходящего. А она смотрела на него. С неприязнью. – Мы уже это обсуждали, и аргументы свои я тебе повторять по триста раз не буду. Скажи спасибо, что я вообще потратила свое время чтобы прийти сюда и сказать тебе это лично. И она ушла. Хлопнула дверью, круто развернувшись, как уже делала десятки раз, но теперь точно без всякой возможности примирения. Антон осел вдоль стены, шурша по обоям рубашкой и джинсами. Вот и все. В этот раз – точно все. Вместо своих привычных ритуалов избавления от злости в виде катки в доту, он отправился на кухню, топить горе в стакане плохого алкоголя, хранимого в холодильнике как раз для моментов тяжкой душевной тоски. Напиток змеей сполз по пищеводу обжигая его холодом и спиртом. Неприятное ощущение. Противное послевкусие. Прямо как после расставания. Антон скривился. Мысли мешались в тягучую меланхолическую кашу, медлительно вращались по кругу, размазываясь по стенкам черепа и, по ощущениям, постепенно ядовито разъедая его. Четыре года «благополучно» закончились драматичным расставанием, ещё не по его инициативе. Очень жаль. Несмотря на размолвки в течение уже нескольких месяцев, на все эти жестокие словесные баталии, в конце концов всегда удавалось установить пусть даже и шаткий мир на некоторое время. Но точно не теперь. Душный вечер обволакивал его тугой и плотной жарой, и примерно такой же эффект на него производил алкоголь. Отвратительно. В городском воздухе, с его непременной взвесью дорожной пыли, машинным гулом, вечными голосами, гудками, криками, тяжело дышалось. Закатное солнце, лизавшее верхушки деревьев и плоско ложившееся на стены серых высоток, складывавшихся в затейливый бетонный лабиринт, довершало обстановку, неизменно навлекающую депрессивные мысли. И все-таки, как же это получилось? Ведь… Ведь все было так идеально… Глаза немного щиплет, и изображение прямо перед Антоном превращается в невнятное акварельное месиво. Яркое и тяжелое для восприятия из-за своей сюрреалистичности. Скоро он совсем перестает различать даже очертания предметов вокруг и закрывает глаза. Его начинает мутить. Ком чувств и алкоголя стремится выйти наружу, обещает избавление, но даже это уже не прельщает Антона. Все это больше просто не имеет смысла. Столько времени потрачено впустую. На щеках отмечаются две мокрые дорожки. Ветер холодит их, и, как и все ощущения сейчас, это неприятно. В истомный, размякший и уставший мозг, заполненный тягучей, вязкой хандрой, коварной лозой проникали заманчивые и опасные мысли. Шаткий и невысокий заборчик балкона не мог стать непреодолимым препятствием к вечному покою, который уже несколько часов блуждал в помутненном сознании и казался заманчивой перспективой. Все быстро и легко. Антон тупо уставился вперёд. Закрыл глаза. Казалось, тело впитывает в себя атмосферу города, каждый атом, каждая частица этой пыльной грязи проникает в него, встревает между клеток, остается там навечно. Он постепенно сливается с внешней средой. Какой-то особенно резкий звук сигнализации выдергивает его в реальность, и он наконец решается. Резко вдыхает. Сжимает пальцы на растрескавшейся ручке ограждения. Толкается ногами... Но недостаточно сильно. Разлепляет глаза, осознавая, что только что чуть не сделал. Оценивает расстояние, которое его бренное тело могло преодолевать ещё несколько секунд прямо сейчас, пока он думает эти мысли. Бессильно откидывается на спину и ощущает кирпичный холод, постепенно въедающийся в плоть. Нет, так нельзя. Это точно не вариант. На ребра изнутри давила удушающая нарастающая паника. 28 августа, 2016 год, 8:26 Минуло несколько дней, которые Антон проживал будто на автопилоте. Встать, плеснуть воды в опухшее лицо, залить кипяток в безвкусную лапшу. Просидеть несколько часов перед компьютером, подумать про усталость глаз. Упасть на диван лицом в подушку и забыться до утра. Одно и то же, день за днем. Но такое существование, особенно на фоне болезненного разрыва, рано или поздно наводит на идею о том, что надо что-то менять. Начать жизнь с чистого листа. Перечеркнуть прошлое. Мм, да мало ли ещё что. И эта стихийная мотивационная волна не сделала для Антона исключение. Приближался понедельник, а вместе с течением дней и сентябрь. Самое время для радикальных изменений в образе жизни. Через интернет Антон приобрел абонемент в ближайший спортзал, через пятнадцать минут был найден подходящий рацион, с недорогим и разнообразным меню. Антон бегло просмотрел список продуктов на неделю, откопал в шкафу более или менее приличные носки и отправился в магазин, располагавшийся прямо под окнами. На входе его охватил иррациональный, почти мистический страх, развившийся из маленького холодного паутинчатого комочка где-то пониже сердца, до огромного шара, заставляющего сердце, истерзанное энергетиками и недосыпом, заходится в неистовом биении. Ужас питался, отчасти, от множества людей, от которых за это непродолжительное время затворничества и без того асоциальный Антон успел отвыкнуть. Небольшими, даже, возможно, подозрительными для охраны перебежками Антон продвигался в неестественно светлые глубины магазина. Под светом всевидящих ламп с полок были выхвачены пачка гречки, курица, какие-то не первой свежести несколько печальные овощи. Комок поутих, тревога слегка отпустила. Уже направляясь к кассам, взгляд Антона зацепился за огромную коробку, доверху наполненную чем-то большим. Арбузы. Он остановился слишком резко для человека, совершающего рядовые покупки. Стенки коробки были округлены от тяжести плодов, сверху горкой выглядывали глянцевые полосатые бока. Видимо, для придания ягодам более привлекательного вида их сбрызгивали водой, и из-за этого их зелёная поверхность соблазнительно лоснилась. Светлые и тёмные зелёные полосы перерезали яркие рваные квадраты отражений магазинных ламп, создававшие на поверхности причудливые геометрические узоры. Он заметил его сразу. Самый круглый, самый сочно-зеленый, он царственно покоился на самом верху этой плодовой горы. "Такой красивый, что я бы его трахнул"— пронеслось в голове. Мысль показалась Антону настолько абсурдной, что он сразу же отогнал ее с усмешкой... Но вместе с этим в сознание просочилась холодная струйка сомнения. Антон тряхнул головой, отгоняя нелепые остатки этих странных дендрофилических фантазий уже с раздражением, и, в последний раз задержав взгляд на том самом арбузе, так бесстыдно его соблазняющем, отправился к кассам. Кассирша, лениво и небрежно пробивавшая его покупки, безучастно поинтересовалась, нужно ли Антону ещё что-нибудь. Перебарывая себя, колеблясь и незаметно бросая просящие взгляды в сторону ломящейся от плодов коробки, он ответил отрицательно. Эти по меньшей мере странные мысли все больше завладевали его сознанием, вытесняя оттуда все, и тоску по Дине, и экзистенциальные метания, и даже планы по приготовлению гречки каким-нибудь изысканным способом. Сначала он старался с этим бороться. Старался шутить сам с собой, представлять, как напишет об этом другу, и как они вместе посмеются над нелепостью ситуации. Идя домой, он высчитывал количество шагов, выцеплял из потока только красные машины, смотрел на птиц и разглядывал чужие окна. Дома он бесконечно заваривал чай, бесчисленное количество раз садился за компьютер, подзывал кота, чтобы погладить его или вычесать. Даже сходил проверить почтовый ящик, в котором скопилось невероятное количество рекламных листовок. Арбуз все никак не шел у него из головы. Этот обыденный поход в магазин подарил ему осознание, по своей ценности сравнимое с величайшими озарениями человечества в самых разнообразных областях науки: Арбуз – совершенный плод. У него есть все: приятная глазу внешность, ненавязчивый фруктовый аромат, элегантный, аристократический зеленый оттенок оболочки, скрывающий роскошный, королевский красный внутренней части. Идеальная форма, великолепная аэродинамика. Спустя всего несколько часов арбуз, нет, Арбуз полностью завладел его сознанием. 28 августа, 2016 год, 23:22 Улегшись спать, он ворочался и не мог заснуть. Перед глазами стоял насыщенный изумрудный цвет арбуза, все лето наливавшегося соком как будто специально для него, и теперь только ждавшего того, чтобы он пришёл за ним и избавил от мучительного ожидания в неприветливом зале магазина. Около одиннадцати вечера Антон не выдержал. Из небрежно сваленных в кучу вещей он торопливо выудил какие-то предметы гардероба и понёсся в магазин. Вот он. Все такой же прекрасный в ненатуральном, искусственном свете ламп, как и днем. Уже без томных капелек воды на полных боках, но все ещё великолепно, преступно красивый. Антону даже на секунду показалось, что арбуз окружён ирреальным, божественным сиянием. Осторожно, как священную реликвию, он взял его на руки. Бережно, как ребёнка, понёс к кассам, стараясь как можно нежнее касаться тонкой плёнки кожицы, чтобы случайно не повредить. На кассе чуть было не зашипел на продавщицу, откатившую арбуз в сторону небрежно, как мешок картошки. Поблагодарил её с ноткой ледяной стали в голосе, и снова направил поток своей бесконечной оберегающей любви на плод. Все окружающее казалось эфемерным, нереальным, расплывающимся, не имеющим чётких контуров. Все, кроме Него. Единственное, что он мог чётко видеть. Единственное, что подарит ему счастье. Арбуз. Его Арбуз. 29 августа, 2016 год, 8:55 Антон проснулся как после пьянки. Адская сухость во рту. Ужасно болит голова. Ломит тело. Причин своей вечерней эйфории он не помнил. Помнил, что одевался, спешно и небрежно. Что выходил на улицу. Что был в магазине. И что спать лёг сразу же, как вернулся. Как тогда, просто упал лицом в подушку и отрубился. В как будто полупьяном еще состоянии, Антон с усилием оторвался от кровати и, слегка пошатываясь, направился на кухню. За окном уже было светло. Свежее утреннее солнце играло в легкой ткани занавесок, словно паруса развевавшихся из-за ветра, прохладно скользившего в помещение из форточки. Антон медленно, переваливаясь, вплыл в комнату, и… Увидел его. Арбуз. Он лежал на столе, торжественно и гордо. Даже без обманчивого торгового освещения он был великолепен. Однако, вместе с воспоминанием об арбузе, вернулись и непотребные мысли. Антон замер. Оценивающий, тяжелый и кажущийся пустым ледяной взгляд. Губы Антона сжаты, превращены практически в нить, едва видимую на бледном лице, на котором разгоралась печать созревшего плана, сулившая арбузу судьбу, которой сложно позавидовать. По спине ледяной металлической цепочкой бежит холодок. Он метнулся к столу словно кобра, внезапно, неожиданно и резко. Если бы арбуз умел говорить, его моментальной реакцией стало бы звонкое «Блять!!!», брошенное в пустоватое пространство одинокой квартиры. Но, к сожалению ягоды, даром речи он был обделен жестокими, бесчеловечными механизмами эволюции, и на помощь ему не смогли бы прийти даже двухнедельные пожилые мандарины, сочувственно глядевшие на происходящее с безопасного расстояния полки. Антон повалил несчастный арбуз на пол, так пренебрежительно, что у него чуть не треснула корка. В помутневших, яростных глазах Антона горел огонь адского вожделения. Покачиваясь на коленях, трясущимися руками он выхватил из ящика нож, чуть не выронив его. Судорожными, неосторожными движениями он решительно воткнул керамическое лезвие в сочную плоть на всю его длину. От места укола по туго натянутой кожице арбуза сразу же разошлась огромная неровная трещина, с пошлым чавком разинувшая свое похотливое зево и забрызгивая Антона и все окружающие предметы липким соком. С улицы доносились звуки, уже не доходившие до слуха Атона. Приглушенные крики ласточек, визг и трение шин с улицы раздавалось как будто из-за плотной стены. Весь мир Антона сократился до пузыря разврата, в котором был только он и Арбуз, Арбуз и он. Тем же ножом Антон совершил еще несколько напористых движений и в глубине аруза появилось туннелеобразное отверстие, которое тут же находит в воображении парня немыслимое количество самых разных применений. Созерцание арбуза в таком виде вышибает из Антона скупой вздох, больше похожий на яростный всхлип. Нож со сухим глиняным звуком по полу отлетает к стене, немного поворачиваясь при ударе о плинтус. На линолеум, шурша, соскальзывают трусы, уже запятнанные сладкой кровью плода. Антон нагибается над арбузом, медлит каких-то три секунды и вводит в прохладные влажные внутренности ягоды свой горячий член, уже изгибающийся в нетерпении. Несколько неаккуратных, спешных толчков, сопровождаемых волглым хлюпаньем, доносившимся из недр ягоды, и чресла Антона наполнила липкая сладостная нега. Запрокинутая ранее в приступе аффекта голова опустилась вниз, вместе с позвоночником, расслабленно сгибающимся, медленно и бессильно, волосы, слипшиеся от пота и сока, спали на лоб. По ногам и телу еще бежали остаточные волны оргазма, вызывая в конечностях легкое покалывание, в коленях – слабость, а в сознании и глазах – мутнящую пелену. Через несколько секунд немого блаженства, окончившегося протяжным, вымученным стоном, Антон накинулся на арбуз вновь с внезапным живым остервенением. Его пальцы побелели от силы, с которой он сдавливал страждующую ягоду. Корка, разошедшаяся в месте трещины в разные стороны, жалобно скрипела при соприкосновении с другими краями и когда Антон особенно усердно вдалбливался в сочную плоть, почти доставая до белой части внутренностей своей плотью. От приложенных усилий с каждым следующим толчком из круглого отверстия и трещины изможденный арбуз истекал зернистым, сладким соком, который, высыхая на линолиуме, липко клеил к себе руки и колени Антона. Антон кончил во второй раз. К несчастью арбуза, мучителю все было мало. Антон был зол на мир, на Дину, на себя, но более всего, отчего-то, на этот арбуз, и выместить свою злобу он решил весьма изобретательно, с феноменальной жестокостью. В отверстие, еще теплое от недавних извращений, он просунул больше пальцы, остальные же расположил на поверхности арбуза. Одно резкое, молниеносное движение, и арбуз был разделен на две части. Кое где, где рассыпчатая плоть арбуза уже не была повреждена суровой похотью Антона или трещиной, оказалась гладкая поверхность, похожая на идеальный срез. На пол огромной лужей вытекли жидкости, внутри ягоды уже превратившиеся в своеобразную эмульсию, и из-за этого приобретшие загадочный молочно-клубничный оттенок. Из этой самой лужи маленькими черными глазками на мучителя смотрело множество арбузных семечек. Антону в голову пришла еще одна сумасшедшая идея. Он торопливо, периодически роняя скользкие семечки назад, собрал их в руку, и небрежно принялся запихивать их в уретру, одну за другой. Исполнить подобные практики вместе с Диной (естественно, используя специальные приспособления, а не дары матери-природы) ему не позволял стыд, но кто сможет осудить его здесь, когда вокруг никого, кроме арбуза, нет? Ощущения были непривычные, совсем не такие, как он ожидал, возможно болезненные, но мало что могло остановить всепоглощающую страсть, смешавшуюся со стихийной животной яростью. Глядя на изуродованные остатки арбуза, он приступил к мастурбации. Вид глубоких ран на некогда идеально гладкой поверхности плода, которая так ярко отпечаталась в его мозгу, и осознание того, что такие увечья он нанес самостоятельно, доводили его до исступления. Он схватил нож, валяющийся совсем рядом, и еще несколько раз остервенело вонзил лезвие в остатки ягоды, уже превратившейся в корку, наполненную соком. Нож входил и выходил из плоти арбуза снова и снова, раз за разом, оставляя после себя красно-зеленое месиво, влажное и слякотное. Антон излился прямо в центр мучений своего подопытного, испуская рваные вскрики боли: семечки выходили с трудом, мстительно царапая нежную внутреннюю кожу острыми концами. Стеная от боли и наслаждения, царапая себя, он снова ощутил нарастающий гнев. Во всем был виноват этот гадкий, мерзкий плод. Эта ничтожная ягода. Зрачки затуманились холодным, садистским бешенством. Он приставил нож к половинке арбуза, нетронутой еще его беспощадным неистовством. Тонкая кожа натянулась под лезвием, и Антон мучительно медленно провел вдоль. Зеленую корку, побитую и покрытую множеством царапин, обволокла клейкая крупитчатая сладость внутренностей. Антон проник в рану пальцем, надавливая, и сок потек с новой силой, плавно сползая к полу кое-где еще целыми кусочками, будто тающее масло. Нож завис в воздухе, роняя прозрачно-розовые, светящиеся рубинами капли на пол. Вновь приблизился к ягоде. Новый надрез. Еще более медленный, еще более невыносимый. Спустя несколько минут пытки на корке начал проглядываться определенный рисунок: видимо, Антон вырезал нечто вроде кольца. Он взял фигуру в руки и большими пальцами надавил в центр. Оттуда на пол тяжело вывалился увесистый почти идеально ровный круг, с одной стороны зеленый, с другой – белый. Выражение лица Антона можно было описать как крайнюю степень удовлетворенности собственной работой и победной гордости за плод своего труда. Прежде, чем приступить к задуманному, он отложил кольцо в сторону и приблизился к кусковатой ало-зеленой хляби. Он опустился на колени прямо в сладкую лужу. Руки опустились в прохладный сок. Антон, на манер йогов, вытянулся вперед, все стоя на коленях, и погружая в ягодное месиво все свое тело. Оказавшись на полу полностью, он неторопливо перевернулся на бок, затем на спину, позволяя жидкости полностью обволочь собственное тело. Он снова сел на колени. По выпирающим ребрам стекал приторный нектар, перемешанный со спермой, он же склеивал волосы в тяжелые, неприятные пряди, полностью им пропитавшиеся и сочившиеся смесью прямо на спину. Антон сидел посреди пустой кухни и безжизненным, одержимым взглядом смотрел на стену. На губах застыла маниакальная улыбка, язык подрагивал. Тело окутывала прохлада, для которой жидкость служила катализатором, его как будто обливали мятным ополаскивателем. Каким-то неестественным, конвульсивным движением он схватил с пола вырезанный ранее круг. С него тонкими нитями сползала густая полупрозрачная сопливо-розовая слизь, крупными каплями медленно капавшая на колени. Тем же рваным телодвижением он приблизил его к губам и засунул в рот. С подбородка, не задерживаясь во рту, начинал капать этот мерзкий кисель, но теперь он смешивался со слюной и приобретал еще большую густоту и переставал походить на земную, человеческую субстанцию. Она на манер жидкого теста несколькими струями спускалась по горлу, обходя кадык, затекала в яремную ямочку и, объединяясь в один тошнотворный поток, текла дальше. Антон был слеп. Он не обращал никакого внимания на состояние своего тела, полностью отдаваясь этому противоестественному сладострастию. С очищением фигуры было покончено, и наконец настало время для настоящего его применения. Антон насадил его на ставший нечеловеческих размеров член, уже расцарапанный и поврежденный, и начал рефлективно двигать им в разных направлениях. Обезумевший, он был ведом уже не плотским желанием, а несколько инфернальным гласом его растительного Бога. Оргазм не приходил давно: Антон, безудержно предававшийся похоти, теперь практически безостановочно находился в рефракторном периоде, и действия его приносили ему теперь исключительно духовное наслаждение. Он свободной рукой отломил от останков арбуза длинный кусок и резким движением поместил его в зад. Двойственность движения ли, или подобное внезапное воздействие на простату, но Бог позволил Антону в последний раз излиться и, содрогаясь, опуститься на пол, производя блаженные стоны. Спустя несколько минут, проведенных в позе, похожей на одну из асан йоги, он неторопливо распрямился. Антон зачерпнул жидкость с пола в ладони, набрав их полностью, и занес над головой. Немного развел руки, отчего все содержимое тонкой струйкой полилось на лицо. Он в блаженстве опустил веки, и открыл рот шире. Сок заливался туда, он давился, часть переливалась через губы и по щекам стекала на ключицы. Когда эмульсия в руках закончилась, он слегка заторможенно склонил голову на бок. Разлепил веки. Оглядел пол. На линолеуме в хаотичном порядке растеклись неопрятные пятна. ?? ??, 2016 год, 17:49 Сколько времени прошло? Он не смотрел на календарь уже очень давно. Он не выходил на улицу. Не контактировал с людьми. Все, что осталось в его жизни, все, что занимало и будоражило его разум – Арбузы. Стены комнаты, до этого пустые и серые, словно больничные, теперь покрылись плакатами. Со всех сторон на ложе Антона смотрели арбузы, выпячивая зеленые бока, как будто специально. Сколько часов он издевался над арбузом? И… был ли это один арбуз? Антон как будто вынырнул из медленно поглощающей его теплой и мягкой бездны. Вопрос возник в темных дебрях сознания ярким мифическим свечением. И правда… Насколько долго это продолжается? Сколько арбузов пало жертвами этого низменного, гадкого сладострастия? Этой бессознательной, ничем не сдерживаемой тошнотворной похоти? Антон пришел в неистовство. Разъяренный слепой злобой, он схватил остатки очередного арбуза, подскочил, чуть не падая в липкой влажной луже, и понесся к балкону. ** Останки арбуза со следами изощренного насилия, летели вниз с высоты одиннадцатого этажа. Антон оперся спиной о кирпичную стену, соскользнул вниз и закурил, задумчиво глядя на пыльный городской пейзаж, который в своих золотых лучах купало закатное солнце. Вечер двадцать девятого октября подходил к концу.