Запах свободы

На другой день Владимир явился в уездный храм и едва не женился на Елизавете Долгорукой, предложив свою кандидатуру заместо старого Забалуева. — Лиза… Лизонька… Ты станешь моей женою?.. Ты помнишь, как мы были дружны в детстве, как славно проводили время в юности, когда я приезжал на вакации?.. Как нам легко было, хорошо вместе?.. И мой отец всегда мечтал иметь такую невестку, как ты, — шептал Корф на ушко подруге детства, словно змей-искуситель, заслонив собою свадебных гостей. Юная княжна победоносно улыбнулась, демонстративно сбросила фату на пол, тем самым привела в ужас маменьку и всех присутствующих. Священник неодобрительно покачал седовласой головою и широко перекрестился. Отдал кадило дьякону. — Вы любите меня, Владимир? — Лиза с нежностью и восхищением глядела на любимого. Лицо ее раскраснелось, глаза блестели, лучились неподдельным счастьем. Неужели она будет счастлива?.. Молчит Корф. С языка готово сорваться заветное слово. Но Лизонька решительно берет его за руку и ведет к святым образам, что возле алтаря. — Поклянитесь, Владимир, перед святой иконой в любви и верности! Поклянитесь мне! Барон глядит на милое взволнованное лицо княжны. Она полна решимости: всё или ничего! Любовь или ненависть! Жизнь или смерть! Третьего не дано! Он медленно переводит взор на Пречистую Деву Марию… Как можно солгать перед святым образом? Как можно клясться в любви, когда сердце полно другой? Когда душа стонет и плачет от разлуки с нею?.. — Н-не могу, Лизонька… Прости… Прости… Ты — ангел! А я… Я недостоин тебя! Лицо княжны бледнеет, искажается болью. Одновременно гаснут две свечи на бронзовом паникадиле возле икон, от огарков исходит черный дым. Что это? Роковое предзнаменование?.. Лиза содрогается. — Вы меня не любите и никогда любили! Вы хотели лишь спасти поместье? Не так ли? — Княжна почти кричит. Княгиня Долгорукая злорадствует: ехидно улыбаясь, подходит к дочери, подает фату. Та с безумной улыбкой на устах надевает ее на голову, набекрень, не заботясь об испорченной прическе, о локонах, упавших на глаза, и берет за руку обалдевшего суженного — Андрея Платоновича Забалуева, ведет к батюшке: — Отец Афанасий! Венчайте нас! Венчайте же… Корф, будучи не в силах глядеть на сие душераздирающее действо, стремительно покидает храм. И Анну он сгубил, и Лизу не сберег… Барон подходит к церковной ограде, цепляется дрожащими руками за прутья, покрытые многолетней ржавчиной, обращает взор на потемневшее небо. На душе так тяжко, что ни вздохнуть, ни выдохнуть. А небо беспрестанно движется и, кажется, вот-вот обрушится всей громадою прямо на него… *** Ругая себя последними словами за проявленную слабость и попытку манипулировать чувствами влюблённой княжны Долгорукой ради сохранения родного поместья, барон поехал в трактир, где напился вдрызг и затеял драку с не менее пьяными мужиками — завсегдатаями трактира. На следующее утро, отоспавшись в пыльной и обшарпанной гостевой комнате и протрезвев, Корф направился к Забалуевской усадьбе в надежде уличить в каком-либо преступлении предводителя уездного дворянства и упечь его в темницу: нужно во что бы то ни стало избавить Лизоньку от оков ненавистного брака! Попытка пробраться в жилище своего врага, ставшего владельцем его поместья в результате венчания с княжной Долгорукой увенчалась крахом: дом охраняли десяток мужиков с собаками, и Корфу пришлось ретироваться. Он воротился в трактир и снова стал пить. Тем временем Гриша благополучно доставил Анну в Петербург и сопроводил до самых дверей Императорского театра. Передал девушку в руки Оболенскому. Предоставил купчую. Сделка состоялась, и Анна стала собственностью театра. *** В поместье Корфа, где уже вовсю распоряжалась княгиня Долгорукая на пару с Забалуевым, явился Репнин и огорчился, не застав там барона. Был крайне раздосадован известием о потере Корфом поместья. Пока он приходил в себя в цыганском таборе, «позабыв» об обещании помочь Владимиру с распиской, решалась судьба корфовской усадьбы… С любезного позволения заплаканной Лизоньки, Михаил прошел на кухню к Варваре, разузнал об Анне. Погостив с неделю в бывшем поместье бывшего друга, Репнин принял решение отправиться за Аней в Петербург. Меж тем Анна уже более недели жила при театре. Делила комнату с двумя актрисами второго плана. Каждый ее день был похож один на другой: многочасовые репетиции, спевки, снова репетиции и пустота в душе… Столичный театр сильно отличался от домашнего, крепостного театра, где девушка чувствовала себя как рыба в воде. Аня сильно сдала, похудела. Поняла, что без покровителя долго не продержится. О, как же она была наивна, полагая, что сможет соблюсти нравственность, вращаясь в грязном мирке закулисья! Не взирая на все трудности, на безденежье и изнуряющие репетиции, девушка дала себе слово держаться до последнего и отшила всех потенциальных покровителей, в том числе, помощника директора Императорского театра — Шишкина. Сергей Степанович Оболенский, полный решимости опекать Платонову, не на шутку разболелся и слёг, потому и не мог контролировать ситуацию. Михаила и здесь поджидало разочарование: дядя был болен и ничего толком не знал об Анне. — Вы только не хворайте, дядюшка! Все образуется! А об Анне я разузнаю. Еду в театр! Немедленно! *** Репнин застал Анну истощенной, несчастной и затравленной. Она крепилась, старалась не показать князю своей слабости, но от его проницательного взора не скрылась крайняя степень отчаяния и утомления девушки. И она нехотя поведала Михаилу обо всём, расплакалась на его груди. Рассказала о том, как ее едва не взял силой противный и старый граф Кезерлинг: ей чудом удалось сбежать. О том, как домогательства дворян, желающих покровительствовать ей, красивой начинающей актрисе, и неприкрытая зависть коллег выбили ее из колеи… Михаил, мгновенно оценив ситуацию, предложил Шишкину крупную сумму денег. Поторговавшись с ним и надбавив тысячу рублей поверх стоимости крепостной актрисы, все же выкупил Анну у Императорского театра. Так девица Платонова стала Мишиной собственностью… Молодой князь ликовал: крепостная Владимира Корфа теперь принадлежит ему, и отныне ее благополучие и свобода в его власти! Он, конечно, Аню не обидит, он же ее любит и в свое время выдаст ей вожделенную вольную… Но покамест он погодит с вольной и покажет Корфу, до чего довели Анну его подлые игры и продажа: они едва не стоили ей чести, а, возможно, и самой жизни! «Барона необходимо проучить!» *** Михаил позволил Анне занять самую большую и светлую комнату в доме своего дяди, господина Оболенского. Девушка в порыве благодарности взяла на себя обязанности по уходу за больным Сергеем Степановичем. Репнин же часто отлучался: он почти ежедневно встречался с Лизой Долгорукой, с которой давеча завел теплые дружеские отношения и пытался помочь ей разоблачить старого мужа, завравшегося Забалуева… С Анной Миша виделся чаще всего за ужином и недолго — до отхода ко сну. Репнин злился на себя самого: девушка была хороша необыкновенно, и он, как хозяин, имел на нее полное право, но… Анна заметно охладела к нему, а принуждать ее к близости князю не позволяли гордость и врожденная деликатность. Девушка поначалу была искренне тронута благородным поступком Михаила, но крепостное положение и воспоминания о грубости Репнина тяготили ее. «Почему князь не желает освободить меня?» — терзалась она. Однажды Анна задала Репнину мучивший её вопрос. Тот отреагировал весьма бурно: — Подумай: в качестве кого я могу оставить тебя рядом с собой?! Только в качестве крепостной! А освободить тебя и отпустить — неразумно! Одна ты пропадешь! У нас нет иного выхода! — Вы только освободите меня, Михаил Александрович, и я останусь жить у вашего дядюшки. По доброй воле. — Анна! Пойми: дядюшка не вечен! Он уже не встает с постели! — Я хочу быть свободной! Репнин шумно втянул в себя воздух. — Я прошу: не вынуждай меня… Ты прекрасно знаешь, что светский Петербург немилосерден к нарушителям этикета! Как воспитанницу покойного барона Корфа я уже не могу тебя представить обществу: слишком много людей знает о твоем крепостном положении. Долгорукие-то точно знают. Думаешь, они станут молчать?.. В столице слухи распространяются с быстротою молнии! — Я стала обузой для вас, — упавшим голосом произнесла Анна. — Прошу: просто дайте мне вольную и отпустите! Отпустите меня! Я покину ваш дом, покину город! — И куда ты пойдешь? Ну… рассуди! В театре ты не прижилась, а, кроме актерского мастерства, иных талантов не имеешь! Тебе некуда идти! — Князь нахмурился. — Предупреждаю, Анна: сбежишь без вольной — я, так или иначе… найду тебя! — Вы станете меня преследовать?! — Не преследовать, а разыскивать! — вышел из себя Репнин. — И найду тебя… даже на краю земли! — Ах так!.. Я была вам благодарна, Михаил Александрович, за спасение и заботу, а теперь… теперь не могу даже разговаривать с вами! Свободолюбивая натура Анны не желала мириться с создавшимся положением. И она надумала бежать… Решила продать в ломбарде золотое ожерелье — подарок Ивана Ивановича. Денег от продажи должно хватить на первое время… Она уедет в Москву и там попытает счастья. «Михаил предупредил меня, что не оставит в покое, станет разыскивать! Что же делать?.. Но я должна начать новую жизнь… Должна… Не могу я так больше!» Репнин, словно назло, неделю почти не отлучался от девушки, и она не могла добраться до ломбарда, который находился на соседней улице. Князь понял, что перегнул палку, что с Анной следовало бы быть помягче. Да, его отношение к ней несколько переменилось: от нежных, возвышенных чувств остался лишь пепел. Но жажда обладать ею, утонченной, манящей, очаровательной, неопытной, чистой девушкой, напротив, с каждым днем становилась всё навязчивее, неотвратимее. К тому же, князю весьма нравилась роль благородного заступника и спасителя Анны. *** — Вы приглашаете меня на ужин, Михаил Александрович? — изящные бровки девушки взлетели вверх, к золотым завиткам на чистом белом лбу. — Да, Анна! На ужин в твою честь! — Репнин сделал галантный приглашающий жест и бережно усадил Анну за стол. — В честь самой обаятельной, самой красивой женщины в мире! Кхм… Анна, прости меня! Давеча я был резок, груб с тобою. Разумеется, я не прав! Но ты сама прекрасно все понимаешь… Пока ты… кхм… прости…принадлежишь мне, всего лишь на бумаге, ты в полной безопасности! Потрескивают угольки в камине, в малой гостиной тепло и уютно. На столе, покрытом белоснежной шелковой скатертью, приборы на двоих, посуда из тончайшего фарфора. Таинственный полумрак и легкий дымок окутывают комнату и сидящих за столом мужчину и девушку. Аппетитные запахи дурманят голову. Только радости нет в душе крепостной. Нет легкости, нет свободы. Не хочется говорить, не хочется петь. А Михаил надеется на романтическое продолжение вечера: он в предвкушении игры на рояле в четыре руки и задушевных бесед… Князь сидит напротив Ани словно на иголках: то краснеет, то бледнеет, — не знает, как подступиться к красавице. Растерял привычное красноречие. — Хм… Кхм… — мужчина криво, чуть смущенно, усмехается, волевым усилием распрямляет плечи. — Что ж мы словно воды в рот набрали… А ведь у нас с вами все как во французских романах: ужин при свечах возле камина… Стихи… Хотите, я зачитаю вам стихи собственного сочинения? Анна вежливо слушает Репнина и нехотя пробует блюда одно за другим. Севрюга ей кажется безвкусной, утка — пресной, красное вино столетней выдержки, которым так гордится князь — чересчур кислым, почти горьким. Девушка поднимает голову, вглядывается в красивое лицо князя. Невольно вспоминает, как оно кривилось от отвращения, когда она, упав в грязный снег, со слезами на глазах протягивала Мише руки и молила о прощении, о понимании, просила выслушать ее. Как холодно звучал его голос, как он оттолкнул ее, не подал руки… Она для него в ту минуту перестала быть женщиной, возлюбленной… А теперь что изменилось? Чего ради Репнин стал вдруг ее опекать? При этом — держит в крепостных… — Благодарю вас, Михаил Александрович! Ваши стихи чудесны! У вас талант! И ужин… бесподобен! Но, простите, я чуть утомилась, я п-пойду к себе. И проведаю Сергея Степановича. Ему, кажется, нынче лучше после приема эликсира, что доктор прописал. Поел даже немного… — Я провожу вас, Анна, до дверей, — раздосадованный князь поднимается следом за нею. Недоумевает, что, черт возьми, он делает не так?.. Ужин специально для нее, букет нежных белых гардений преподнесен в подарок. Не каждой крепостной выпадает такая честь, а Анна бледнее снега. Стоит посреди комнаты как чужая, поникла головою: ей-богу, плакучая ива. Словно ее не холят, не лелеют, а приковали цепями к потолку и морят голодом… Репнин провожает Анну до ее комнат, следует за нею, как верный раб. Желает примириться. У дверей спальни князь пылко обнимает ее, шепчет трепетно и нежно: — Я так долго ждал этого момента, Анна… Ты сводишь меня с ума… Девушка не поддается на ласки Репнина, а лишь ниже опускает голову, сжимается в кокон, мягко отталкивает его руку. Поздно. Слишком поздно. Князь стал для нее чужим… *** В один из ненастных ноябрьских вечеров в особняк Оболенского заявился гость. Напоив Сергея Степановича брусничным отваром, Аня вышла в гостиную и осторожно подхватила на руки крохотного скулящего щенка, которым Репнин на днях пытался задобрить ее… Раздался звон колокольчика. Девушка, прижав к себе песика, поспешила к дверям, раскрыла их и ахнула: — Владимир Иванович?! — Анна?! Ч-что вы здесь делаете? — Добрый вечер! — Ее лучистые глаза не смогли скрыть радости. Корф неожиданно для нее самой показался таким… близким, почти родным. — Вы к Михаилу Александровичу? Вам удалось вернуть поместье? Щенок затравлено поглядел на незнакомца, со страху тихонько тявкнул и вырвался на свободу. Словно зайчонок понесся к приоткрытой двери и вскоре исчез за ней. Барон, не сводя с Анны глаз, стянул перчатки, и она невольно покосилась на его руки, ожидая увидеть обручальное кольцо. Его не оказалось. На среднем пальце правой руки Владимира по-прежнему блестел фамильный перстень. — Как вы здесь оказались? — Корф проигнорировал все ее вопросы. Он снял мурмолку, потер ладонью влажное от снега лицо и пригладил волосы. Слуга принял из рук гостя намокшее пальто и головной убор. — Сапоги-то позвольте снять, ваше благородие! Присядьте, прошу вас! Корф отмахнулся от старика, не в силах перестать любоваться Анной. Разыскивая Репнина и случайно встретив здесь воспитанницу своего отца, он понял, как сильно соскучился… Недаром же нынче с утра им завладела мысль отправиться в Императорский театр и разузнать, как она устроилась… Ане же на миг показалось, будто в дом заглянуло солнце. Но девушка одернула себя: прибыл еще один… хозяин! И если она сбежит, уж этот-то непременно найдет ее, «даже на краю земли», — как и пригрозил недавно. «Как же я устала от них! От обоих!» — едва не застонала она в голос. — Анна, нам нужно поговорить, — начал барон решительно. — На это следует спрашивать моего позволения, господин Корф, ибо Анна — моя крепостная, — заявил Михаил, неожиданно показавшись в дверях. *** Владимиру стало дурно: кровь бросилась в лицо. Ярость жгучей волной поднималась в нем. Что за дурацкие шутки у приятеля?.. Едва совладав с собою, Корф недобро усмехнулся, прямо в сапогах прошествовал в гостиную и остановился посреди залы. Скрестил на груди руки. — Твоя крепостная? Это как?! — Вот так!.. А ты как думал?! Продал девушку в театр, где ей житья не было, где ее домогались все, кому не лень! Я спас ее, выкупил! Анна, прошу: покиньте нас, это мужской разговор, — скомандовал Репнин. — Но… Михаил Александрович… — Выйдите! Это приказ!!! Она нехотя удалилась, но даже сквозь притворенные двери до нее доносились громкие голоса мужчин. — Ты, благородный рыцарь, делаешь всё напоказ… А толку от тебя нет! Анна всегда принадлежала Корфам, и я намерен выкупить ее, — заявил Владимир. — А не продашь — украду! Украду, слышишь?! «Я для них — вещь?! По-прежнему вещь…» — ужаснулась Анна. — Желаешь выкупить? Украсть?! Что за очередная блажь?! Чего ради?! — взбеленился Михаил. — А тебе-то зачем Анна? Женишься на дворянке! А крепостную заставишь стирать белье, драить полы, вечерком же приятно развлечешься? Не так ли?! — Послушайте, Корф!!! Я не желаю выслушивать всякий вздор! — Остынь и отпусти Анну, — опомнился Владимир и сбавил тон. — Просто отпусти! Выпиши вольную… И пусть она сама решит, с кем ей быть… — И ты, конечно же, уверен, что Анна выберет тебя? Тебя, который унижал ее долгие годы? — Михаил зло прищурился. — Мне нечем гордиться, но Анна должна быть свободна! — Надоел ты мне со своими нравоучениями! Шел бы ты, знаешь куда?! Идеалист! — Фигляр! — заорал Корф. — Надо же! Явился! Опомнился! — саркастически усмехнулся Репнин, обходя круг возле барона. — Сам отказался от Анны навсегда, продав ее в театр! А теперь предъявляешь права и учишь меня, как вести себя с нею! — Я думал, прежде всего, о безопасности Анны! И отправил ее в Императорский театр, дабы не пропал ее талант и чтоб она не попала в руки непредсказуемой княгини Долгорукой! — оправдывался Корф. — А ты выкупил ее для себя и держишь взаперти, как наложницу! Омерзительно!!! — Проваливай! Вон из моего дома! — Князь топнул ногою и указал барону на дверь. — Ха! У тебя и дома-то нет! — А ты… ты прозевал свое поместье! — Заткнись! — Владимир яростно схватил соперника за грудки. — Ты — дрянь, каких мало! — Михаил увернулся и нанес ему удар в челюсть. — Сам ты мразь… р-редкостная! — Барон не остался в долгу, и князь упал на ковер. Корф и Репнин, обуреваемые взаимной нешуточной ненавистью, затеяли дуэль-драку прямо в гостиной. Мощные удары сыпались один за другим вперемежку с ругательствами… Анна ворвалась к ним тогда, когда молодые люди, с силой вцепившись друг в друга, катались по полу и сметали все на своем пути. На них сыпались свечи из канделябров, цветочные горшки с землею, бокалы, графины, статуэтки, брошюры, перья… Голову Репнина накрыла шахматная доска. Владимир, тяжело дыша, откинул ее в сторону и вновь набросился на Михаила: — Ты сейчас же выпишешь или купчую, или вольную — немедленно! — Ни за что!!! И никогда Анна не будет твоей, слышишь? — прохрипел Репнин, силясь вырваться. — Ты унизил, уничтожил ее! А она всегда любила и любит только меня! — Молчи, мерзкая харя! Девушка улучила момент, когда драчуны на миг оторвались друг от друга, и бросилась меж ними: — Прекратите, господа! Из соседней комнаты послышался непрерывный звон колокольчика и отчаянный старческий крик: — Аннушка! Воры! В доме воры!!!