В палате

***

      Иван сжимает белые простыни и кусает подушку в попытках сдержать постыдный скулёж. Всё тело трусит, а по коже стекает пот. Разум всё отрицает происходящее, утверждая, что врачи просто вкололи слишком много успокоительного, от чего сны стали такими дикими. Ну это же очевидно, что Иван спит! Ну никто не может залезть к нему в палату посреди ночи! А тот странный мужчина, именующий себя мастером не считается: он бы не стал лезть туда, куда порядочные люди не лезут.       Иван прогибается в спине до хруста в позвоночнике, чувствуя, как по бедру шлёпает сильная ладонь. С губ невольно срывается отчаянное шипение, смешанное с благим матом. Тут не шипеть нужно, а орать во всё горло, чтобы хоть кто-то прибежал и прогнал незваного «посетителя». При ином раскладе Иван точно сойдёт с ума и навсегда останется в лечебнице с клеймом «шизофреника». Страх перед последним всё же вынуждает широко открыть рот, но крик так и не вырывается из глотки. Его заменяет жалкий хрип. Иван снова пробует завопить, и опять ничего не выходит. Способность издавать нормальные звуки словно отняли, дабы лишний раз посмеяться и посмотреть на никчёмные попытки оказать хоть какое-то сопротивление.       Иван, задыхаясь от собственной беспомощности, утыкается в подушку. Но его нагло и бесцеремонно заставляют поднять голову. Сильная рука схватила за отросшие волосы, лишив своеобразного успокоения в виде подушки. Иван уже миллиард раз успевает пожалеть о том, что не побрился на лысо или хотя бы очень коротко. А ведь возможность была буквально несколько дней назад.       — Что вы, Иван Николаевич, вас бы только испортила лысина. А так вы очень хороши собой, — шепчет Воланд на ухо, после чего проводит языком по коже. — И не надо здесь кричать: вы же голос себе сорвёте и больше не сможете никому рассказать о встрече с самим дьяволом, — зубы смыкаются на мочке уха.       И Иван хрипит и беспомощно дёргается. Хотя он знает — все попытки сопротивляться дьяволу обернутся крахом. Воланд не отпустит, пока вдоволь не насладиться. Иван же готов молиться наперекор себе из прошлого, лишь бы всё поскорее закончилось.       — Какое закончилось, Иван Николаевич? Мы с вами только-только начали. Впереди чудные времена! — В приторно ласковом голосе Воланда слышится насмешка и откровенная издёвка.       Он проводит кончиками пальцев «свободной» руки по позвоночнику Ивана. Движения осторожные, медленные и даже отдают лаской. Но Ивана всё равно колотит до стука зубов друг о друга. А по его телу стекает столько пота, что создаётся ощущение, словно молодой человек сутками работал в кузнице. Да лучше уж было бы горбатиться, работая с раскалённым железом, чем лежать сейчас в этой палате. Она вызывает дикий ужас, хотя сама по себе самая обычная: пахнет спиртом и тоской, стены и пол почти кристально чистые, а простыни белые-белые, без единого пятнышка. Только теперь они насквозь промокли от слёз, слюней и пота Ивана.       — Ну чего вы так дрожите? — Воланд резко останавливает поглаживания и смыкает вокруг чужой шеи пальцы. — Обещаю — вы сегодня не умрёте, — с губ срывается громкий смех, режущий уши.       Да Иван готов хоть прямо сейчас отдать душу, лишь бы ничего не чувствовать: ни невыносимой жары, ни цепких пальцев, ни боли, возникшей от того, что волосы так грубо тянут назад.       — Вот так сразу готовы отдать мне всего себя, Иван Николаевич? — Лица Воланда не видно из-за неудобного положения, но Иван на все сто процентов уверен — дьявол точно широко улыбается, обнажая зубы.       Иван, несмотря на животный страх и риск получить самое ужасное наказание, еле разборчиво хрипит:       — Да пошёл ты… — Больше ничего не удаётся сказать: пальцы сильнее сдавливают шею в своих «объятиях».       — Вы поистине поразительный человек: находитесь на волоске от смерти, а всё продолжаете дерзить, — голос как-то смягчается и, кажется, наигранность пропадает. — Даже не боитесь, что перед вами сам дьявол.       Иван шумно проглатывает слюну и закрывает глаза. Он боится дьявола, но не желает так просто и легко сдаваться ему. Нужно бороться до конца, невзирая ни на боль, ни на кровь, ни на слёзы. Именно этой «философии» учил дедушка, который, как будто в злую насмешку скончался от несвоевременного похода к врачу.       — Можете продолжать глупо бороться, барахтаясь, как крыса в море; а можете облегчить своё положение и начать выполнять мои указания. Я и так, и так получу то, что желаю независимо от вашего решения. Но вы можете решить, как это произойдёт: подобно пытке или спокойно, без боли. Выбор за вами, я дам время подумать, — Воланд убирает пальцы с шеи.       Иван тут же начинает жадно «глотать» воздух, словно боясь потерять доступ к нему. Всё тело горит то ли от жары с улицы, то ли это чужие прикосновения вызывают ожоги. Иван каким-то чудом собирает в себе силы, чтобы осмыслить слова Воланда. Он предложил два варианта, и оба не самые «радужные», но первый предвещает адские муки, а второй слом собственной гордости. Она, на удивление, ещё есть и всё отказывается покидать тело и признавать, что ей здесь больше не место. Гордость вопит о том, что это унизительно — быть под мужчиной (можно ли назвать Воланда мужчиной?), как девушка. Но разве сейчас есть другой выбор? Конечно же нет, никто не придёт на тихий хрип. Можно было бы понадеяться на странного мастера, но он не похож на человека, готового прийти поздней ночью, когда все нормальные и ненормальные люди спят. Он, конечно странный, но не настолько.       — В-то. — Иван пытается произнести хотя бы одно слово, что выходит крайне паршиво и оставляет желать лучшего. –Вто-ро-е, — непонятным чудом или, возможно, по воле Воланда выдавливает из себя Иван.       — Вы всё же не так уж и глупы, — с наигранным удивлением произносит Воланд и, наконец, отпускает волосы и шею молодого человека. — А теперь слушайте меня внимательно и делайте всё, что я говорю.       Иван вяло кивает, тяжело и шумно дыша. Складывается ощущение, словно из ноздрей в любой момент повалится пар, как у какого-нибудь дракона из старых детских сказок. Иван невольно улыбается, сдерживая истерический смех, возникший из-за не совсем здравых мыслей.       — Вставайте на четвереньки, — сам Воланд встаёт с кровати и, судя по звукам, начинает снимать одежду.       Иван, наступая на горло пищащей гордости, выполняет требование. Мышцы рук и ног, будто сковывает тяжёлой цепью, от чего нормально шевелиться не выходит от слова совсем. Иван на сто процентов уверен — это проделки Воланда, его шутка и способ в очередной раз показать, насколько бывший поэт был не прав во время спора о боге и дьяволе. Да лучше бы Берлиоз тогда ничего не говорил о поэме или перенёс беседу куда-нибудь подальше от проклятых прудов. При таких обстоятельствах сам Миша Берлиоз был бы жив.       — Тогда мы все потеряли бы очень много, — Воланд, сволочь такая, читает мысли и отвечает вслух, явно издеваясь. — Например, вы бы никогда не поняли, что и бог и дьявол существуют. Жили бы в слепом неведении, поклоняясь непонятно чему и слепо веря каждому бредовому слову.       Иван вздрагивает, чувствуя, как руки сжали его бока и надавили на них. Дыхание, успевшее стать размеренным, вновь ускоряется. Пальцы сжимают мокрые простыни, а глаза закрываются, чтобы хотя бы в мыслях быть подальше от этой палаты, лечебницы, Воланда, особенного от последнего.       — Это не вежливо, Иван Николаевич, — тот громко цокает языком, и звук эхом проносится по всей комнате.       Молодой человек больше не стремится грубить. Он надеется, что теперь Воланд быстро сделает всё, что хочет и исчезнет раз и навсегда. Тогда Иван точно начнёт ценить каждое мгновение жизни, будет радоваться всем мелочам и сожжёт все свои рукописи, дабы их больше никто не видел.       — Спешу вас огорчить: рукописи не горят, — Воланд приобнимает одной рукой за поясницу, вынуждая Ивана приподнять зад.       Бывший поэт на мгновение перестаёт дышать, он до конца пытался отрицать, что его хотят, как женщину. Но теперь всякая надежда безжалостно разбита, растоптана и превращена в пыль.       — Будет не больно, — успокаивает или насмехается Воланд и вводит палец, обмазанный чем-то холодным.       Одного такого движения хватает на то, чтобы из груди Ивана вылетел весь кислород. Способность дышать забывается, а глаза застилает пелена липкой паники. Она вопит, о том, что нужно бежать или попытаться перегрызть себе вены. Последний вариант кажется наиболее действенным в сложившейся ситуации. Иного выхода просто напросто нет и не будет.       — Есть один выход: просто потерпеть немного. Перегрызть вены я вам не позволю, можете даже не пытаться, — строго говорит дьявол и добавляет второй палец. — А если попробуете — всю оставшуюся жизнь будете хромать и не сможете сидеть. Опять же выбор за вами, я ни на чём не настаиваю.       Опять выбор состоит из просто унижения и боли, смешанного со сломанной в пух и прах гордостью. И Иван вновь выбирает первое. Надеясь, что в будущем всё удастся забыть или убедить себя в том, что произошедшее является самым обычным кошмаром. Человеческий мозг на многое способен в конце концов.       Воланд вводит ещё несколько пальцев, и все они измазаны в чём-то непонятном, но холодном. Судя по тому, как легко скользят фаланги, это нечто вроде крема или масла. Главное, чтобы не того, что разлила некая Аннушка. Иначе бы было очень и очень иронично и смешно.       На удивление, Воланд не солгал: никакой боли нет, только непривычные ощущения, но не более того. В какой-то момент Иван даже немного расслабляется и перестаёт так сильно дрожать. Ему по-прежнему не нравится происходящее, но сил нервничать не осталось от слова совсем.       — Скоро вы отдохнёте, не переживайте, — с какой-то заботой говорит Воланд и убирает все пальцы.       Иван не успевает опомниться, как «перста» заменяет нечто более толстое и длинное. Оно входит достаточно легко, пусть и лёгкие снова забывают о своей работе. Боли по-прежнему нет, зато неприятные и непривычные ощущения захлёстывают с головой. Иван беспомощно хрипит.       — Тише-тише, — широкая ладонь оглаживает спину, словно пытаясь оказать поддержку и приободрить.       Отчего-то от такого жеста становится чуть спокойнее. Только спустя некоторое время Воланд начинает толкаться, придерживая Ивана за бока. Последний прерывисто и тяжело дышит. Количество пота увеличивается чуть ли не вдвое, а громкие шлепки «заполняют» комнату. Кажется, их слышит вся больница, и с минуты на минуту в палату забегут и врачи, медсёстры, и охранники. Тогда Иван точно помрёт на месте со стыда и неловкости. И плевать, что ещё пару минут назад молодой человек думал иначе. Людям свойственно менять своё мнение.       — Никто к нам не придёт, успокойтесь, — одна рука Воланда обхватывает член Ивана. — Расслабьтесь.       Дьявол начинает надрачивать тому в такт толчкам. Иван с ужасом понимает — у него стоит на всё, что с ним делают. Но это лишь реакция организма, но никак не разума. Он всё ещё прибывает в диком ужасе и готов уничтожить себя, дабы не чувствовать унижение и стыд. Но Иван не пытается скинуть со своего паха чужую руку. Так хоть что-то хорошее будет в происходящем.       — Вы точно умный человек, не гений, конечно, но не глупый, — усмехается дьявол, не останавливая движений.       Иван громко мычит и открывает рот, от чего по подбородку стекает слюна. По телу бежит волна приятных мурашек, а все мысли медленно растворяются, становясь неясными и туманными. Разуму по-прежнему плохо, но организм «успокаивает» его, убеждая, что удовольствие способно немного сгладить ситуацию. А у самого Ивана нет никаких сил обдумывать всё происходящее, он займётся этим завтра или в любой другой момент, но не сейчас.       Иван кончает с громким шипением. Воланд же ещё некоторое время толкается в тело под собой, но вскоре тоже заканчивает и отстраняется от партнёра. Тот почти сразу же без сил падает на кушетку, утыкаясь лицом в мокрую подушку. Дыхание всё не может успокоиться, а кончики пальцев слегка подрагивают.       Спасибо за приятную ночь, Иван Николаевич, — шепчет Воланд и, кажется, исчезает из палаты.

***