У меня проблемы с пунктуацией

— Братик! Ты снова забыл своё бенто!       Цукаса тормозит перед дверью, и лёгкое дежавю щекочет его нос, заставляя глупо улыбнуться. Такие знакомые слова — кажется, они уже звучали в этом доме давно-давно, но короткий взгляд, брошенный на календарь, уверяет его: прошла всего неделя. — А! — всё так же восклицает Цукаса, делая шаг назад и заключая сестру в самые тёплые на свете объятия. — Спасибо, Саки! — Хи-хи, ты такой рассеянный после вчерашнего, — сверкает глазками девушка, пихая в руки краснеющего братца ланч-бокс. — Иди-иди уже, не задерживаю тебя, солнышко! — Саки!       Младшая Тенма смеясь выпихивает парня из дома и лопочет игривое «Пока-пока!» напоследок, пока Цукаса изображает пыхтящего ежа, пытаясь на ходу убрать бенто в сумку. Получается это у него с трудом, но, в конце концов застегнув не поддающуюся молнию, он ещё раз оглядывается на дом и припускает к школе. В первый раз он спешит туда с особым рвением, не допуская и мысли о каких-то волнениях: его голова чиста и свежа, как безоблачное небо над ним. В воздухе всё ещё стоит сырость прошедшего ночью дождя, но Цукаса — солнышко, которое его согреет. И Тенма показательно перепрыгивает через небольшую лужу, отражаясь в ней бледно-жёлтым свитером.       Да. Самое настоящее солнышко.       Он всё-таки спросил у Руи, что значит этот шифр, но тот лишь отсмеялся и посоветовал ему обратиться к Саки — которая, услышав эти слова, крепко-крепко сжала его своими тонкими ручками и пропищала в самое ухо, что безумно рада за него. Ей и не нужно было знать большего, будто «Солнышко взошло» было самым исчерпывающим ответом, покрывающим любые вопросы. Цукаса мог только ласково поддерживать объятиями прыгающий счастливый комочек, в который превратилась его сестра, и гадать, откуда ей известно так много. Но у Саки были свои секреты, которые она не торопилась выдавать.       И Цукаса прекрасно её понимал.       Подумать только: прошла всего-навсего неделя! Какие-то семь дней пролетели перед его глазами подобно реактивному самолёту и в то же время растянулись густым мёдом, сладким, ещё не засахарившимся. Цукаса помнил их все. Как это забавно: временами он не мог вспомнить, что произошло вчерашним утром, но сейчас, едва сдерживаясь, чтобы не перейти на пружинистый шаг, он мог в точности назвать всё, чем он занимался с прошлого понедельника. Начиная с сосиски в виде осьминога, которую он скормил Руи, до… вчерашнего поцелуя.       Поцелуев, если быть точным.       Цукаса испытывает жгучее желание завернуться во что-то тёплое, но ещё не пришло время для курток и пальто, а одеяло было не принято брать с собой на улицу — поэтому он просто прижимает свободную руку к груди, якобы поправить галстук. На самом деле его сердце снова радостно прыгает под его ладонью, и Тенма так стереотипно переживает, что оно и в самом деле может выпрыгнуть наружу, если его не сдержать.       Скорее всего, ему придётся привыкать к новым ощущениям ещё недельку. Но он не против потерпеть.       Потому что теперь он может попросить разрешения у Руи всего лишь вопросительным прикосновением к его кисти, а затем переплести их пальцы, пока они будут сидеть на крыше и дышать солнечной тишиной с ароматом вкуснейших онигири. Цукаса снова примется нахваливать готовку Саки, её умелые ручки и доброе сердце, которое не даёт её брату умереть от голода, — а Руи из тех же соображений переложит ему в бенто цукэмоно, даже не прося взамен аппетитные грибочки намеко.       Цукаса сам ему их отдаст. И разрешит себе прислонить голову к плечу Камиширо, нагретому полуденным солнцем акибарэ.       Октябрь понемногу распускал по всей Японии своих багряных всадников, сеющих по паркам и лесам огненно-алые снопы искр. Одну такую искру, Цукаса, похоже, и вдохнул совершенно случайно, и пышный клён каэдэ раскинул свои изящные ветви у него в грудной клетке. Бордовые листья-ладошки трепетали, стоило ему только кинуть взгляд на Руи, который уже смотрел куда-то вдаль, в сторону горизонта, где городской парк окрашивал его в кровавый цвет. — Эй… Руи. — Цукаса бодает Руи в плечо, привлекая его внимание. — Может, после школы выберемся куда-нибудь ближе к центру? В Ёёги, например… Там же клёны растут, а пора момидзигари вот-вот наступит, так что я подумал, что было бы здорово съездить туда. Пока народу там не так много. — Оя… Теперь твоя очередь звать меня на свидание? — расцветает Руи, несильно подталкивая Цукасу в свою очередь. И тот не остаётся в долгу, вызывая у Камиширо рассыпчатый смех. — А почему нет! Оно, между прочим, первое! Потому что я делаю это открыто. Вот так! — довольно улыбается Тенма. — Так что?       Ветерок мягким воздухом дышит ему в лицо, растрёпывая чёлку. Он единственный, кто поднимается на крышу в обеденное время, чтобы составить компанию двум парням. Никто больше не рискует стать свидетелем чего-то странного — и сейчас Цукаса этому даже рад. Хотя, пожалуй, он был рад этому всегда. Но сейчас — особенно. — Момидзигари… — негромко повторяет Руи, покачивая ногой в воздухе, и Цукасе хочется перехватить её своей ногой. Но он только двигает носком в сторону чужого полуботинка и опускает взгляд. — Природа способна поставить поистине великолепное шоу в это время года… — Это значит да? — А ты хорошо меня знаешь… Цукаса.       Цукаса сопит, сжимая пальцы на ткани свободных брюк. Цукаса. Руи явно сдавливает горло, чтобы не дать привычному суффиксу просочиться в его речь, но Цукаса всё равно чувствует, как тугой тёплый узел сворачивается у него между печенью и желудком. Собственное имя звучит необычно и обнажённо, как очищенный мандарин, с которого сняли кожицу специально для него. И Тенма дарит Руи неловкую, но благодарную улыбку в ответ. — Тогда… Я зайду за тобой после занятий? — Ху-ху… — Таинственный блеск в глазах Камиширо вполне обычен, но Цукасе кажется, что он немного отличается от прежнего. Как будто то изумрудное пятнышко и впрямь самый настоящий изумруд, но Руи очень тщательно скрывает этот секрет. — Получается, так.       Странный, отдающий ночным туманом ответ не вызывает у Цукасы лишних вопросов. В конце концов, это же Руи. А Руи неотделим от загадок, которые он прячет внутри себя.

***

      Учебным днём в этот понедельник Цукаса по-настоящему наслаждается. Предупреждения преподавателей по поводу устрашающих промежуточных через неделю его вовсе не пугают. Материал кажется настолько легко усваиваемым, что ручка сама пляшет в его пальцах, оставляя на листах тетради ещё более размашистые иероглифы, чем раньше. Он больше не сдерживает улыбку и подпирает щёку кулаком, на котором не замечает следов чернил — а на следующей перемене Руи осторожно гладит его щёку большим пальцем. Кажется, он размазывает мелкое пятнышко ещё больше, потому что его глаза снова смеются. А может, он тоже больше не сдерживается. И к последнему занятию Цукаса едва не левитирует над полом, как накачанный гелием воздушный шар.       Он отлучается всего на пару минут, чтобы подменить Тойю в библиотеке — так он говорит Руи на последней перемене. Но Аояги отчего-то задерживается, и со звонком Цукасе приходится вернуться в свой кабинет, кинув на соседнюю дверь лишь мимолётный взгляд. Для него начинается последнее испытание — нелюбимый иностранный. И его ноги так и норовят начать отбивать нервный импровизированный ритм, однако во время уроков шум не приветствуется — поэтому Тенма тихо и мирно грызёт колпачок ручки, качая коленями.       Всего пятьдесят минут. Он обязательно выдержит.       Когда приходит время открыть карманный словарик, Цукаса глубоко вздыхает и тянет на себя толстую тетрадь с каким-то американским городским пейзажем… и вдруг замечает, что среди её листов что-то торчит. Белая бумажка в клетку, сложенная пополам. Цукаса не помнит, чтобы он складывал её в словарь вместо закладки. И, раскрыв тетрадь, понимает, почему.       Слова, написанные чёрными чернилами, просвечивают через бумагу, но Тенме бросаются в глаза не они. Одна из граней сложенного листка неровная — страничку явно наспех вырвали из какой-то тетради. До этого все записки, которые он получал, были написаны на чистой и аккуратной бумаге — подстать почерку отправителя. Но на этот раз, расправив листок, Цукаса замирает, чувствуя, как немеют его руки.       Кто бы ни писал эти строки, он усердно вдавливал кончик ручки в бумагу, стараясь сохранить наклон как можно более прямым и правильным на протяжении всего письма. Но он явно спешил. Слова и соединительные линии упрямо кланялись, выпрямлялись и снова горбились, то втягивая живот, то расслабляясь. И, всего лишь пробежав по внешнему виду записки быстрым взглядом, Цукаса и сам сгорбился, напрягая глаза до того, что перед ними поплыли цветные пятна.       Он знал этот почерк. — Ч…то… — шумно выдыхает он, медленно моргая в попытке избавиться от красочных клякс, закрывших ему обзор. — Тенма, вы готовы? — обрушивается на Цукасу голос учителя — и парень резко дёргается, будто из воды вытащенный. — Н-Нет, учитель! — порывисто отвечает он, не понимая, на чём ему следует сфокусировать сбитый взгляд. Его ведёт, как любителей чёртового колеса. Неужели… — Тогда будьте тише, пожалуйста.       Цукаса отстранённо кивает головой. Тяжесть отдаёт в его ноги, придавливая к полу напряжённые согнутые пальцы. Быть тише? Но в груди Тенмы уже забурлил смертоносный водоворот, засасывающий его в морскую пучину и не позволяющий ему дотянуться до спасительной поверхности, чтобы глотнуть хоть немного воздуха. Цукаса правда старается навалиться на воплощение внутренней катастрофы и затолкать его поглубже, туда, где никто не сможет разглядеть и следа хаоса — но всего одно слово, в которое впиваются его глаза, рушит его дамбу. 8 на самом деле алхимики не творят чудеса сами. в этом им помогает сама природа и я знаю что ты тоже замечаешь насколько прекрасны вещи которые она создаёт. я буду ждать тебя сегодня на закате — на холме за сценой что окружена деревьями которые поцеловала осень       Цукаса впервые чувствует раскалившее рёбра желание начать ругаться. Или поднести ладони к лицу и хорошенько выкричаться в них. И то, и другое — абсолютно невозможно, а потому лицо Цукасы просто каменеет. Но грохот сердца с каждым толчком шлёт по его венам новую порцию головокружительной дозы.       «Ты же… — Он судорожно подбирает крупицы мыслей и собирает их воедино, стараясь даже не моргать, чтобы ничего не потерять. — Ты же… Это ты. Это, чёрт возьми, ты. Я знаю. Я знаю, что это ты. Ты… Это точно ты…»       Тенма всё-таки хватается за голову, давясь воздухом.       Алхимики… Алхимики, значит, да? На примете у него всего один такой — высокий, изобретательный, похожий на большого Чеширского кота. Прекрасные вещи, которые создаёт природа? Конечно, он знает, о чём речь: ведь он сам всего несколько часов назад говорил о том, что близится пора момидзигари. Ни о каких поцелуях речи не шло, но… но Цукаса знает, почему отправитель выразился именно так.       И позволяет себе захлебнуться в осознании на все оставшиеся сорок минут.       Звонок отрезвляющим визгом выбрасывает его из кабинета прямо в толпу спешащих к центральной лестнице учеников — и Тенма, едва не воя перед лицом сносящей его толпы, кое-как продирается к кабинету 2-Б. Ученики непрерывным потоком вываливаются и оттуда. Цукаса прижимается к стене и вылавливает лицо каждого выходящего, замечая, что с появлением нового человека в дверном проёме его сердце готовится застрелиться с оглушительным «бабах». Но вот уже с десяток людей вышло из кабинета, и ни одного Руи среди них не было; потеряв терпение, Цукаса суёт лицо в широкую щель, чтобы громко окликнуть сошедшего с ума Камиширо… Но на привычном месте его не видит.       Волнение оседает в нём толстым слоем известняка. — Э-э… — сипит Тенма, окидывая полупустой кабинет потерянным взглядом. — Если ты ищешь Камиширо, то он не оставался на последний урок. — Девушка, степенно собирающая тетради в стопку, поднимает голову на застывшего парня. — Ушёл на последней перемене. — А… Вот оно что… — давит из себя Цукаса, опуская руку, сжимающую дверной косяк. И ослепляющее негодование бьёт его по глазам. — Вот же ж… Вот же ж Руи! Ну ты! Ну я!..       Он еле-еле успевает бросить однокласснице Руи запоздалое «Спасибо!», прежде чем выскочить на лестницу, в темпе prestissimo перебрать ногами все ступеньки и вылететь во двор, проигнорировав возглас Ан, ещё не вышедшей из образа строгого дежурного. Цукаса точно знает, куда лежит его путь — но, остановившись у ограждения, чтобы перевести дух, он всё-таки вырывает из кармана смартфон и открывает уже знакомое ему окошко переписки. Его пальцы уже не дрожат от смущения, но ему всё равно сложно сделать полный вдох.       Всё это время…       Tsukastar: Руи       Цукаса то хмурит брови, то сводит их домиком, то поджимает губы и так и не понимает, смеяться ему хочется или плакать.       Tsukastar: Руи я знаю что это ты       Tsukastar: Ты дурак Руи       Tsukastar: Ты мог просто сказать мне это с самого начала       Ответного сообщения ему приходится ждать долгую минуту, за которую Цукаса умудряется вспомнить свою давно забытую дурацкую привычку грызть ногти.       TheAlchemist: М?       TheAlchemist: Ты о чём?       Tsukastar: Не прикидывайся, Руи       Tsukastar: Ты прекрасно знаешь, о чём я       TheAlchemist: Нет, правда — Ты правда дурак, Руи, — срывающимся на стон голосом цедит Цукаса, выискивая взглядом стену, о которую он смог бы безопасно побиться головой. Все слова, прочитанные и почти выветрившиеся из памяти за это время, вновь всплывают в его воспоминаниях: прекрасное сердцебиение, звёзды и птица-самолёт, мимолётная улыбка, таинственное созвездие, полноценное чувство, прядь волос, совместное будущее… Нежные, проникновенные, даже интимные фразы колупают его фарфоровые чувства — и Цукаса вдруг всхлипывает, испугавшись собственного звука. Его глаза абсолютно сухие, но что-то внутри него всё же проливает невидимые, но обжигающие слёзы.       Он на всякий случай проводит кулаком по глазам и продолжает нападение.       Tsukastar: Значит так Руи       Tsukastar: Ты как хочешь, а мы договорились что я заберу тебя после занятий       Tsukastar: И я заберу тебя. Прямо сейчас. И мы поедем в Ёёги.       Цукаса судорожно выдыхает и мотает головой, прогоняя из мыслей образ смущённого его вопросами Руи. О птице, самолётах и волосах… Он ведь знал ответы до того, как Цукаса спросил его. И всё равно был честен. Открыт. Немного сконфужен — но теперь Цукаса слишком хорошо понимал, почему Камиширо вёл себя именно так.       Потому что он был самым большим на свете «беспросветно влюблённым» идиотом. Больше, чем сам Цукаса.       TheAlchemist: Да, хорошо :3       TheAlchemist: Мы же так и планировали, разве нет?       Тенма выдавливает из себя укоризненную, но чересчур широкую улыбку.       Tsukastar: Так-то да!       Tsukastar: Но я тебя понял       Tsukastar: Значит, будешь молчать до конца, да       Цукаса щурится, глядя на бегающие на экране точки. Теперь слова Руи об упрямстве «таинственного адресанта» обрели смысл. Он и в самом деле упёртый, своенравный, порой катастрофически сфокусированный на своей цели — и ничто, абсолютно ничто не сможет его остановить. Ухмылка сама срывается с губ Тенмы. Уж он-то знает об этих качествах Руи как никто другой.       TheAlchemist: А ты хочешь, чтобы я тебе признался в чём-то ещё? — Спрашиваешь, — вздыхает Цукаса, отрывая голову от экрана и глядя по сторонам. Будет лучше, если он выдвинется прямо сейчас. Пока не стемнело. И, продолжая печатать, он лёгким шагом направляется в сторону дома Камиширо.       Tsukastar: А какую информацию ты можешь мне предложить?       TheAlchemist: Ну…       TheAlchemist: У меня есть несколько фотографий с фестиваля Камиямы, где у тебя очень забавное лицо)       TheAlchemist: Тойя переслал их Саки, а Саки переслала их мне       TheAlchemist: У тебя очень милая сестра)       Tsukastar: Я знаю, ладно?       Tsukastar: И что за фотографии???       TheAlchemist: Могу показать, когда придёшь)       Tsukastar: Вот уж не надо!       Tsukastar: Я вообще не об этом!       Цукаса дуется и ускоряет шаг, почти перебегая через дорогу. Руи входит в свой обычный режим и продолжает сыпать шутливыми сообщениями, пробивая Тенму на румянец до самого конца пути — и, когда заветная дверь перед ним наконец открывается, щёки Цукасы уже предательски горят, вызывая у Руи сладкую улыбку. Он этого и добивался. Цукаса уверен. — Я не буду спрашивать, почему ты ушёл раньше, — с ходу заявляет Цукаса, скользя взглядом по переодевшемуся в повседневную одежду Камиширо. — Я вообще не буду тебя ни о чём спрашивать. Я просто возьму тебя и мы пойдём на станцию, и… — Ху-ху, оставь хотя бы сумку. — На щеках Руи вдруг появляются маленькие ямочки… или Цукаса просто никогда не замечал их раньше? — Я возьму с собой планшетку, и если у тебя есть что-то важное с собой, то ты можешь сложить их ко мне. — Ладно! — Ремень сумки сползает с плеча Тенмы и оказывается в руках Руи, а затем — на далёком диване, вызывающем у Цукасы уютное копошение в груди. И он тянет Камиширо за собой, как только тот вновь ступает на порог и звякает ключами. — Пойдём.       Руи не сопротивляется.       Цукаса хочет молчать большую часть дороги к метро: его голова похожа на огромный гудящий голосами актовый зал. С единственным лейтмотивом. Руи, это всё время был Руи — тот Руи, который сейчас идёт с ним плечом к плечу, держась за ремешок небольшой сумки-планшетки, и улыбается чему-то своему. Цукаса задыхается снова и нашаривает пальцами руку Руи, свободно висящую вдоль туловища, чтобы крепко ухватиться за неё и не дать ему сбежать. Больше никуда. Ни в какую загадочную неизвестность, из которой он высунулся.       Но молчать у Цукасы не получается. Потому что Руи говорит. И говорит много, подбирая темы для разговора так умело, что Цукаса просто не может не подхватить их. Руи и правда знает его слишком хорошо. Ведь Цукаса для него — птица-самолёт, целое созвездие и… его улыбка. — Чёрт! — шмыгает Цукаса, роняя голову на упёртые в колени руки. Его голос заглушает стук колёс поезда, в котором они сидят, но Руи осторожно гладит его по плечу, своеобразным экзорцизмом укрощая резкую встряску. Но Цукаса всё ещё не верит. Теперь, когда он решил забыть про записки и полностью отдать своё внимание Руи, сопоставлять его и отправителя становится для него задачей непосильной, невероятной, даже фантастической! Однако это так. И Тенма, принимая абсурдность происходящего, только смятённо смеётся себе в ладони.       Какие же они идиоты, они оба.

***

      В парке Ёёги всё равно оказывается много людей. Несмотря на это, в нём стоит превосходная освежающая тишина, изредка нарушаемая шорохом роликовых коньков, приглушёнными разговорами и шелестом фонтанов в пруду. День готовится вступить в свою четвёртую четверть и умиротворённо вздыхает слабым ветром, лениво качая макушки залитых румянцем деревьев — и Цукаса думает, что прийти сюда было единственно правильным решением.       Руи затихает. Цукаса замедляет шаг, что даётся ему с трудом — но ведь они здесь не для того, чтобы спешить. Его съедает желание выпалить Руи всё, что у него на уме, но он терпит, ловя на себе мягкий, как свежеиспечённый хлеб, взгляд. Терпит долго, пока не поднимает глаза к небу и не замечает, что оно, нежно-голубое с сиреневыми кудрявыми облаками, пунцовеет у горизонта и разливается золотисто-персиковой рекой у самой кромки небосвода. Внезапный приступ приторной сладости щиплет у Тенмы в глазах и скребёт скулы, заставляя его стиснуть зубы и остановиться на дорожке возле небольшого пруда.       Руи останавливается вслед за ним и тоже поднимает голову. Его шёлковая улыбка не заставляет себя ждать. — Красиво. — Цукаса не в силах даже кивнуть на слова Камиширо. Спазм сжимает его горло. — Заходящее солнце как будто бы золотит клёны вдалеке. Красивый контраст. — Руи. — Руи заинтересованно склоняет голову, по-прежнему улыбаясь. Цукаса смотрит прямо в его наглые, довольные, пленительные глаза и хочет не то ударить, не то расцеловать его без промедления. И понимает, что терпеть больше не может. — Руи, это же ты писал мне все эти записки. Почему ты сразу мне не сказал? Хотя бы вчера… Я же тебе столько всего наговорил. Почему ты не отстоял себя? — Тенма хмурится. А потом вспоминает, что Руи это нравится, и беспомощно фырчит. — Неужели ты ни капельки не догадывался, что я чувствую к тебе то же самое? Вот… совсем?       Цукаса не удивляется, когда с губ Руи срывается расслабленный смешок. Удивляется он тогда, когда Руи, приобняв его за талию, с ласковым «Смотри» указывает ему на те самые клёны, чьи алые макушки были обрамлены солнечным золотом, обводит рукой дремлющее в неге небо и останавливается на небольшом вертикальном фонтанчике, игриво брызжущем струями. И льнёт к боку Камиширо со всей скромной взаимностью, какую он только может себе позволить в общественном месте. — Помнишь, я говорил тебе, что осенью природа ставит самые великолепные шоу? — полушёпотом проговаривает Руи, но Цукаса слышит его лучше, чем когда-либо. — И ещё… Что тот, кто пишет тебе эти записки, хочет привести тебя к чему-то? Устроить для тебя одного небольшое представление. Показать кое-что. — Цукаса ведёт головой в знак согласия и неосознанно сжимается изнутри, готовясь к чему-то грандиозному. — И что… я хотел бы посмотреть, чем всё закончится.       Да. Всё это было. Цукаса отчётливо помнит этот разговор — тогда, неделю назад, они как раз сидели в парке, который он видел ещё с крыши. Вот только клёны там не были такими красными и красивыми, как здесь. И Цукаса догадывается, по какой причине. — Так вот… — Руи ласкающим движением проводит ладонью по плечу Тенмы, спускаясь к его лопаткам. Его голос вздрагивает на миг, но затем снова становится таким же, каким Цукаса его запомнил в тот четверг. Тягучим. Как сгущёнка. — Я хотел сделать небольшое шоу специально для тебя. — «Признался», — ёкает в висках Цукасы, и он едва сдерживается, чтобы не выдать какой-нибудь странный звук. — Поставить его, использовав только естественные материалы. Красоту природы… и чувства. Твои и мои. — Руи неслышно выдыхает напряжение и отводит голову в сторону. Цукаса не видит, но чувствует. — Хотел показать тебе… Каким я вижу тебя. Как ты прекрасен, Цукаса. — В сознании Тенмы чиркает спичка, воспламеняющая его во мгновение ока. — Конечно, я сомневался, когда ты говорил со мной об этом, думал, что допустил ошибку… Но в этом всём не было бы смысла, если бы я не закончил эту историю. Как думаешь?       Цукаса уже не думает. Его трясёт изнутри — от чувств, что он уже не может глотать. Он въедается пальцами в любимую тёплую толстовку и молит о том, чтобы утонуть в ней, и мнение прохожих людей его уже мало интересует. — Я думаю, что ты дурак, — неразборчиво бормочет он, зарываясь носом в грудь Руи. И добавляет, тихо-тихо: — Я тоже тебя люблю.       Невесомый смех Руи раздаётся совсем рядом, чуть выше его уха. И Цукаса внезапно чувствует, что устал. Его неподъёмные ноги словно вросли в землю — и, хотя Цукаса даже не пытался сделать шаг хоть куда-то, он понимал, что этот шаг станет для него последним. Шоу для него одного… Шоу, раскрывающее все чувства разом, под нежным небом и светом садящегося солнца, на возвышенности за тем местом, где Цукаса чувствовал себя как дома… Вот как расшифровывалась последняя записка, от которой так и веяло Руи, его взглядом, его улыбкой, его рукой, обёрнутой в белоснежную перчатку. А он, Цукаса, всё испортил, затащив Камиширо в этот парк.       Но когда прохладные губы касаются его макушки, Тенма резко догадывается. Нет. Ничего он не испортил. Наоборот: он сделал всё только лучше. Он взял всё в свои руки и доказал, что он, Цукаса Тенма, стоил всего того, о чём писал ему Руи.       И сейчас он до сих пор держал всё в своих руках. — Всё равно не мне решать, хорошо у меня получилось или нет. — Руи поднимает руку, чтобы погладить Цукасу по голове и улыбнуться, когда тот плотнее стискивает его в объятиях. — Прости за то, что причинял тебе беспокойство всю эту неделю. Это было всё-таки немного… эгоистично с моей стороны. Я не подумал о том, что это может стать поводом для серьёзных переживаний. — Прощаю, — тут же бубнит Цукаса, не поднимая головы. То, что Руи удобный, он запомнил ещё вчера. — Но больше так не делай. Говори сразу. Всё, что у тебя на уме. Но никаких записок. Кстати… — Поцелуешь меня?       Цукаса ёкает, как одно большое сердце, и с трудом отдирает лоб от Руи, слабо видящими глазами вглядываясь в лицо напротив. На щеке и носу Камиширо — янтарные полосы света, оставленные солнцем следы сверкающих поцелуев. И странная, глупая и смешная ревность обхватывает Цукасу жадными лапами. Ведь это он солнце. Он солнышко. И ему целовать Руи, а не какому-то небесному светилу, которое, к тому же, уже сонно закатывается за горизонт. — Солнце взошло, — шепчет он, запуская пальцы обеих рук в волосы Руи и осторожно касаясь маленького гвоздика в правом ухе. И приподнимается на носочки. Чтобы в этот раз его поцелуй был самым правильным, самым тёплым и самым солнечным. Чтобы Руи снова улыбнулся ему в губы и согревающим дыханием опалил его щёку. Чтобы… он знал, что всё хорошо.       Ветер возмущается, потревоженный, и дует Цукасе в лицо, вынуждая его поморщиться и отстраниться раньше времени. Но Руи склоняется к нему на секунду, чтобы завершить начатое легчайшим прикосновением к уголку его губ. И Цукаса морщится снова — но уже от упоения чужим вниманием и лаской. — М-м… — мычит он, не желая размыкать губы. — М-м… — Это ты сказал, чтобы я говорил всё, что у меня на уме, — с хитрецой в голосе оправдывается Руи. — Никаких претензий. — Какие претензии, Руи! — ворчит Цукаса, невольно оглядываясь через плечо. Никто же не видел? Но нет — похоже, они зашли в довольно тихое местечко. Им повезло. — Я несу ответственность за свои слова. — Какой ты сознательный, Цукаса.       Горячая сонливость наваливается на веки Цукасы и заставляет его расслабить губы в маленькой улыбке. Они слабо вздрагивают — не то от ненавязчивой похвалы, не то от исчезновения невидимой стены в его имени. Руи знает, что говорить и как. Он чувствует это. И Цукаса никакими словами не смог бы выразить, в каком блаженстве купается его сердце. — И всё-таки… Ты меня перебил! — Тенма пытается нахмуриться, но Руи смотрит на него кошачьим взглядом, и Цукаса сдаётся. — Я хотел спросить… Что случилось со знаками препинания? Я так и не понял, к чему это всё было. — У меня проблемы с пунктуацией, — хихикает Руи, выпуская Цукасу из объятий. Октябрьский вечерний холод тут же кусает Тенму за руки и забирается ему за шиворот. — А если честно… Совсем-совсем не понял? — Совсем-совсем, — возмущённо откликается Цукаса, хватаясь за свои предплечья. Вот сейчас бы ему такую тёплую толстовку, как у Руи… — Код Морзе, — поясняет Камиширо, расстёгивая молнию на сумке и вытаскивая оттуда записную книжку. Ту, что была с ним почти всегда. — Я использовал код Морзе в каждой из записок. — Серьёзно? Ты думаешь, я бы догадался? — Когда ты сказал, что не будешь читать записки, я подумал об этом. — Руи принимается листать маленькие белые страницы, и — о боже! — Цукасу пронзает осознанием того, на чём были написаны все послания. — Поэтому… Ну… — Малиновый румянец на считанные секунды вспыхивает на его скулах. — Я попросил Нене помочь мне, и, конечно, она поворчала, но пятая записка должна была дойти до тебя в устном виде с подчёркнутой точкой. И… Когда я зачитывал тебе третью, я упомянул, что в ней только три тире. И в седьмой… — Руи, меня волновало только то, как мне разобраться со своими чувствами и что мне делать с тобой, — на одном дыхании выговорил Цукаса. — Ни о каком Морзе у меня не было времени думать. Хотя отсутствие запятых и точек меня, конечно, смущало… Но Руи! — Тенма резко вздохнул и поднял на парня молитвенный взгляд. — Ну это же надо было так заморочиться! — Иначе было бы неинтересно, — развёл руками Камиширо. Цукаса только покачал головой в изумлении. Но Руи не был бы Руи, если бы не выдумал что-то сверх меры. — Но, получается, ты не расшифровал то, что я хотел сказать?       На отрицательный жест Руи протянул Цукасе записную книжку. На её страницах, ни разу не перечёркнутые, тем самым родным и косым торопливым почерком были написаны точь-в-точь те же слова, что Цукаса получал каждый день. Только рядом с ними красовались отдельно выписанные точки и тире, а сбоку от них была аккуратными заглавными буквами вырисована английская расшифровка.       ILOV…       Дальше Цукаса не стал читать, с гулким шлепком захлопнув блокнот. — Ху-ху, извини, — весело щурится Руи, забирая из рук Тенмы свою вещицу. — Но… Ты и так уже знаешь это. Всё пошло немного не по плану. Но это не значит, что я не рад тому, к чему мы пришли. Даже наоборот… Забавно, у меня получилось признаться тебе двумя способами. Это и правда интересно. — Руи, я не знаю, гений ты или правда… — Цукаса не договаривает, прикладывая прохладные руки к сгоревшим щекам. Всё-таки гений. Кем же ещё он может быть? — Но что-то подсказывает мне, что с этого момента все сюрпризы только начинаются. — Кто знает, кто знает, — многозначительно протягивает Руи, убирая книжку в сумку и накрывая ладони Цукасы своими. — Кто знает…       Цукаса прикрывает глаза. Прикосновения Руи согревают его вновь, укрывая от порывов недовольного ветра. Тенма хочет впитать их до последней капли, чтобы растворить в себе это тепло и сохранить его на всю осень. И зиму. И весну. И лето. И так по кругу. Но пока для достижения этой уютной гармонии он просто убирает с щёк свои ладони и заменяет их ладонями Камиширо, ластясь к ним, как добродушный щенок. Морщит нос — когда смазанные холодом губы оставляют на нём игрушечный поцелуй. И сам тянется к настоящему.       Усталое солнце в последний раз выглядывает из-за верхушек клёнов, одним глазком посматривая в сторону замерших у прозрачного пруда парней, и, напоследок оставив лёгкий след счастья на их щеках, с удовлетворённой улыбкой скрывается за горизонтом.       В конце концов… У Руи есть своё собственное тёплое, улыбающееся солнце, тающее в его ладонях.