Пятый элемент

Она ушла вперед. Забрала чертовски важные остатки и без того подшатанной уверенности, нагло пнула табуретку под ней и подвергла риску попасться в ловушку губящей виселицы. Кулак непроизвольно сжимается до боли от впивания ногтей в кожу, а взгляд провожает удаляющийся, рассекающий пространство большими шагами силуэт. Если отбросить в сторону всю агрессию, дух которой все еще витал здесь, в невидимом облаке вокруг Каулитца, то можно было увидеть точеные изгибы, облаченные в дурацкие шуршащие на весь коридор шаровары. Широкие и скрывающие истинные очертания, возможно, соблазнительных и даже сексуальных изгибов. Вторая причина бешенства – какого черта она отдаленно напоминает ему его самого в этих бесформенных тряпках? Том откровенно пялился на ее уходящий силуэт. Стройный, облаченный в черный топ, приоткрывающий участки бледной кожи. И в этом для него было что-то манящее и чертовски привлекательное, особенно как слегка резко, но изящно она вильнула бедрами, отчего большие карманы даже подпрыгнули. Пока никто не видел, Том позволил себе постоять еще какое-то время и выцепить жалкие секунды до того, как обсуждаемая в мыслях фигура не завернула за угол. И принесла в гудящую от множества алкогольных литров на after-party еще больше сумбура, в котором главенствовала слепая жажда доказать, кто есть кто и поставить на место новоиспечённую противницу. Откуда ты вообще появилась, черт возьми? Свежим пятном в памяти покрутились отрывки, как она уходила. Стандартный для девушки ее лет рост и хрупкое телосложение не делали ее моделью, к какому типажу так привык уже заточенный ненасытный мужской взор. Струящиеся по спине светлые, натурального блонда легко завитые локоны, едва достающие пояса, делали ее облик похожим на ангела. Внутри которого оказался заперт тот еще дьявол. И ты открыл клетку с этим дьяволом К щекам прилила обильная порция крови при всколыхнувшихся где-то позади сознания интересующих мыслях. Какая она на сцене? Бегает ли так же нелепо, как уходила сейчас, широкими, непропорциональными шагами? Напрягаются ли ее вены на руках от игры на гитаре? Выгибается ли она мостиком на коленях, морщась от попадающих в лицо прядей волос, сходит ли с ума от рева толпы и улыбается ли так же устрашающе-бешено, как Харли Куинн? В голове застыла последняя картинка, сгенерированная поехавшим не в том направлении мозгом на какие то жалкие секунды. Эти длинные распущенные волосы, хаотично клубящиеся на макушке, спутанные на плечах от длительной физической активности и жара софитов. Возможно, слегка потёкшая косметика и припухшие, заалевшие от бешеного притока крови губы. Губы. На секунду эти картинки обнажили слишком внятные и не слишком приличные фантазии для завоевательской мужской натуры. Каулитц тут же одергивает себя, будто боясь, что кто-то сейчас телепатически влезет в его мир и насмешится. Найдет это странным. Может, совесть? Но совести нет. Вместо нее – то, что успело забраться в каждую жилу и довести кровь с нуля до абсолютного кипения, взбудоражило все рецепторы, завело секундный жар под кожей и под тем, что ниже. Еще ниже. Он любил девушек. Обожал, когда они предстают перед ним совсем открытыми, позволяют ненасытным, изящным, музыкальным пальцам скользить по соблазнительноиу бархату кожи, забирать в свои владения. Обожал податливость и сладкие стоны, пока тонкий силуэт двигается навстречу его нетерпеливости и похотливому желанию. Интересно будет посмотреть на нее в чулках и юбке И от картины единственного, как он уверен, исхода этого нелепого пари заводятся все внутренние моторы, совсем не противясь пресловутой совести. Пока позволяет себе вольности на глупые похотливые фантазии, которые были нечто наподобие жизненного толчка двигаться дальше. Самоутверждаться. Получать бесконечное удовольствие, а не словесные пощёчины, которыми горело ущемленное самолюбие, и грубости, слетевшие с женских уст. Может, если бы ты не была такой сукой, Штахельберг, я бы поставил тебя в очередь претенденток в мою постель. Каулитц прежде не видел и не представлял девушек на сцене возле себя. Девушек, равных ему. Девушек, что так в открытую и в бесцеремонной форме могут сбить корону с головы и столкнуть на землю с высокой горы, а потом, возможно, с упоением смаковать свою победу. В груди заскреблось омерзительное осознание, что где-то в глубине души он был ошарашен, но оценил ее выпад. Не каждая бы набралась смелости бросить вызов в том, что Каулитц, наверное, научился делать вторым делом в своей жизни после того, как научился ходить. Он не позволит так обращаться с собой. Чертова выскочка, ты еще узнаешь, кто таков Том Каулитц. *** – Купер! Ку-у-упер! Белая Audi паркуется в гараже-пристройке к коттеджу, и мотор стихает. На весь частный участок раздается звучный собачий лай, радующий слух хозяина. Том хлопает дверью автомобиля и выходит, ощущая, как довольное животное упирается в него лапами и буквально «встает». Чистые, бесхитростные, черные глаза, выражающие неподдельную любовь, преданность и доброту. Каулитц присаживается, поглаживая любимого пса по голове и наблюдая, как тот изворачивается, виляет хвостом от радости и высовывает язык, – Соскучился, малыш? Конечно, курцхаар не может никак ответить, но по взгляду понятно, что соскучился. Внутри парня затеплилась успокаивающая патока при виде этих глаз и того, как пес радовался каждому приходу хозяина. Буквально давал понять своей чуткой, все понимающей собачьей душой, что его друг не одинок. Что его друг всегда будет окружен бескорыстной, неподдельной любовью и поддержкой в виде ласки и забавно виляющего хвоста. Купер еще потыкался мокрым носом в ладонь Тома, после чего послушно поплелся за ним в особняк. – Билл, ты дома? – зайдя в просторную прихожую, он окликнул брата. Но встретился лишь с тишиной, умножаемой эхом. Рядом вертелся Купер и бодался в ногу, явно прося пополнить миску, что Том с радостью и выполнил. Все же за годы, что они вместе, прекрасно знал, что означают «жесты» его любимого меньшего друга и о чем он просит. Довольный пес припал к корму, а неудовлетворённое любопытство пошло дальше искать свой ответ по комнатам. – Билл? Том обошел весь первый этаж и не нашел его нигде. Подозревал, что брат уже дома, был уверен в этом на девяносто процентов, потому что после студийных сует он всегда любит ехать в родную обитель. Чтобы побыть в тишине от всего мира и отдохнуть от бесконечно сменяющих друг друга мельтешащих лиц, которые и так надоедали до невозможности. И братское чутье побудило подняться по лестнице и обойти все спальни и комнаты там. Ну неужели трудно ответить, черт возьми? Ручка последней в коридоре двери поддалась, являя причину всколыхнувшегося беспокойства, растянувшуюся на кровати. В наушниках, надетых на голову брата, орали Green Day, напрочь отрубая от реальности, где до него пытался достучаться единственный родной человек. – Твою мать, ты издеваешься?! Том специально встал так, чтобы первым, на что наткнулись идентичные ему карие глаза, был именно он сам. Уже свирепый и желающий поскорее узнать, какого черта организовался этот бойкот и чем он обусловлен. – Черт, ты меня напугал! – наушники моментально упали, нога, облаченная в узкие джинсы, хаотично задергалась, когда ее неожиданно тронули. Обомлевшее выражение лица Билла, машинально принявшего сидячую на кровати позу, впилось в старшего еще большим непониманием и недоумением, какого черта он так нагло вторгся в его пространство. Пумба дрых возле комода прямо на большом круглом коврике. Без единой валяющейся вещи, как это бывало нередко в комнате Тома. В отличие от него у Билла всегда идеальный порядок и строгая организация вещей по своим законным местам вплоть до мелочей. Но сейчас сам Билл – не в порядке. Палец нажимает на две вертикальные палочки на плеере, вынужденно выталкивая владельца на неприятную поверхность холодящей реальности. Парень нехотя приподнимается и потирает усталое лицо уже без единого грамма косметики. Только Том может смотреть на него такого. Со сброшенной вниз маской и оголенными наружу эмоциями, сейчас как никогда серыми и отягощающими. – Что случилось, братишка? Пыл слегка поумерился, уступив место сочувствию самому близкому человеку во вселенной. Подозрения уже лежали на поверхности, все же близнецовое чутье не подводило никогда – если это проблемы, связанные с девчонками или парнями, то отпечаток переживаний однозначно прослеживается на его лице. На руках, которые нервно заламываются в кулаки и ложатся на согнутые колени. На коже, по которой разбегается волнообразная рябь. – Ничего сверхнового. Мы поссорились с Алексом и все. Перед глазами было пусто, а в душевных низинах жгло пепелищем, оставленным после боя переживаний и драгоценного спокойствия. Последнее проиграло, трансформировавшись в равнодушие с горьким привкусом и бешеной жаждой закурить. Ему все равно, что ему говорили, что это вредно в первую очередь для его профессионального инструмента, не так давно прооперированных голосовых связок. Ему все равно, что он не может ничего сделать сейчас кроме как слушать на полную Green Day и вываливать на брата все свое личное желчно-тревожащее дерьмо, потому что он сам этого захотел. Кого он обманывает? Ему не все равно. Что за хрень, Алекс? – глаза припечатываются к объекту, полностью поглотившему все его внимание. Каулитц с некой осторожностью вглядывается в фотографию, выложенную накануне в Instagram, где его мужчина бесстыдно обнимал за талию какого-то блондина. И от улыбки, что излучал Фейербах, стало максимально тошно. Мой показ в Нью-Йорке прошел великолепно, а после у нас была грандиозная вечеринка, – он всячески увиливал от ответа, но в то же время Каулитц не хотел разыгрывать дешевую драму и устраивать тираду ревности. Это всего лишь. Его. Коллега. Билл напрягся, предчувствуя, что еще напишет ему адресат по ту сторону Direct, но от подобных снимков уже веяло неприятным холодом, дерзостью. В следующем посте мужчина был запечатлен на фоне моделей в нарядах его дизайна. И других мужчин, его, черт возьми, коллег. Третье фото – опять этот чертов блондин. И поцелуй, бессовестно оставленный в щеку. Самим Алексом. Каулитц явно нервничал, желая добиться ответа на поставленный в голове вопрос, но не нашедший своей реализации в гребанной строке сообщений. Это слишком глупо. Слишком глупо.

Кто он? У вас что-нибудь было?

Два вопроса, от которых сейчас зависела бы вся его жизнь. Биллу стало даже неловко от того, что сейчас он вел себя как ревнующая девчонка из дешевого сериала, но ему надо. Он решился. Сзади в гримерке как назло стояла над душой эта девчонка, которую видеть совершенно не хотелось. Слишком назойливая. Билли, сладкий, я предлагал тебе лететь со мной на показ, но ты сам отказался. Я не виноват, что нас теперь разделяют расстояния и дела по работе. Я планировал прилететь в Милан, когда вы с группой будете там, но планы по этой командировке изменились. Текст, пришедший в Direct, вгрызался в мозг мелкими символами, оголяющими неприятное содержание. Именно от того, кому Билл доверял больше всех и кто сейчас так нагло обводил вокруг пальца, намеренно отторгал холодом и безучастностью, прикрытыми «делами и работой». Они ничего не обещали друг другу. Тщательно скрывались от любопытных глаз общественности, хотя сомнений в гетеросексуальности солиста нашумевшей группы и глупых слухов было предостаточно. Они оба любили привлекать к себе внимание публики самыми необычными и эпатажными способами, получая истинное удовольствие. Билл был уверен в том, что если бы не музыка, его нишей обязательно бы стал подиум. Все взгляды, фотовспышки, дорогие глянцевые издания лишь для него. Для того, кто всегда выглядит на все миллион долларов и не иначе.

Было или не было? – пальцы бешено стучат по клавиатуре, а тревожность усиливается. Пока он в сети, надо успевать.

Билли, поверь, если бы я хранил тебе верность до гроба, нас бы уже давно раскрыли. Пришло спустя минуту. И этот ответ брюнет счел положительным, убивая любую надежду.

И поэтому сразу находишь себе мальчика на стороне, с кем бы потрахаться? – палец гневно нажимает «Send».

А ты что, ревнуешь? – с желчной издевкой, хорошо уловимой даже через материки и океаны. Билл отрицает до последнего, надевая наушники и ложась в мягкий плен своей кровати. Телефон извещает о новом пришедшем сообщении. Давай обойдемся без этого, милый, у меня еще много работы по новой коллекции и я не настроен выяснять отношения. Я ведь не упрекаю тебя в том, что вокруг тебя тоже всегда вьётся много фанатов.

Фанаток. Но я же не обжимаюсь с каждой на камеру и не изображаю тошнотворные поцелуи в щечку.

В нем орала обида во все громкоговорители. До самого Нью-Йорка, чтобы он слышал. Тошнотворные, значит? Но тебе же нравилось – опять издевается, лопая иглой надувшееся терпение Билла.

Засунь их себе куда подальше, и с кем ты там трахаешься, пока меня нет – меня не интересует.

Снова врал самому себе, изображая безразличие. Чувства к этому человеку, который нагло насмехался и потешался над ним через океан, вспыхивали новым жаром при каждой встрече и дарили незабываемые ночи, проведенные вместе. Крышесносящие страстные порывы после долгих разлук по вине миллионов обязанностей и дел, резкость в движениях, бешеные сплетения тел, соприкосновения рук и сладостное удовольствие. Билл наклонил голову, гневно печатая последнее сообщение, после чего в гневном запале бросает телефон куда-то в сторону. И игнорируя грохот в углу, выкручивает громкость агрессивного рока на полную. Мне просто надоело шифроваться по углам и видеться пару раз в месяц, понимаешь? Билл не хотел этого понимать. Хотел выстроить лишь защитную броню вокруг себя, чтобы закрыться от жалящей правды. Пошел ты к черту. Как бы он ни пытался выскоблить изнутри остатки агрессии ко всему окружающему миру сейчас, сердце все еще жалобно ныло и приходило в аритмический шок, когда перед глазами снова вставали эти снимки из поста. Объятия. Поцелуй в щеку. То, что предназначалось не для него. То, что разжигало в его сердце новый залп огня, сжирающего целиком всю постройку под названием «Самоконтроль». Билл должен был сожалеть о том, что снова позволил кому-либо потоптаться на его доверии, как на сорванном флаге на демонстрации. Превратить в фикцию и пустое множество, и прикрываясь публичностью, нагло вертеться с другими и натягивать нервы до катастрофического сопротивления. Обращать ясный мир в черные сгустки непроглядного тумана, в котором застревали жизненно важные вопросы, что делать дальше. – Повел себя как пиздюк, – тихо проговорили пирсингованные губы, – Ты вообще уверен, что хочешь, чтобы рядом с тобой был такой мужик, а? Ты только за порог, а у него там целый гарем. Билл борется за восторжестовавший здравый смысл. Билл больше ни в чем не уверен. Испустив брату весь негативно-истерический запал, он тяжело выдыхает, пытаясь прогнать от себя прочь это внезапное наваждение. И все равно разливая внутри омерзительное осознание, что он крепко привязан к Фейербаху невидимыми, но самыми прочными нитями в мире. В роли податливой куклы, способной выполнить любые прихоти своего кукловода. Но рано или поздно нужно уметь сжигать все нити и мосты, ликвидируя причины беспокойства. Билл гордый. Билл не желает подбирать объедки после всех, кого он там обжимал и, вероятно, делал нечто большее. И для Каулитца – омерзительное. Он все прекрасно понимал. Алекс – человек известный, и его окружают много красивых моделей, есть признание и уважение, а ждать лишь одного принца и великих чувств он не будет. Малыш, отношения на расстоянии – это сложно. Мы можем не мучить друг друга и покончить со всем этим. Том лишь недовольно фыркал, приправляя в злостную идиллию еще больше непонимания. Поддерживал он всегда хреново, но на данный момент такая поддержка – единственное, что могло по-настоящему спасти. – Да пошли ты его к черту, раз он ведет себя как шлюха. На нем мир не схлопнулся, а своего единственного брата я распускающим сопли видеть не хочу. Билл слабо улыбнулся, когда на плечо опустилась братская рука. Проснувшийся Пумба стал тыкаться носом в бок хозяина и облизываться, а затем и запрыгнул на кровать. Словно собачье чутье подсказывало, что другу требовалась помощь. Он справится. Он не один. *** Девчонка хотела бы верить, что все, что ей объясняли концерт-менеджеры и стафф, она запомнит за такой катастрофически малый отрезок времени. Пока сглатывая подступающее к горлу непонимание, она прислонилась к стене, поближе к реквизитным ящикам, чтобы, возможно, казаться невидимой. Совсем маленькой. И не видеть, не чувствовать скулой, как в ее сторону косятся хитро прищуренные блядские карие глаза старшего близнеца. По всей ясности, игры в эти дебильные гляделки уже стали чем-то в роде своеобразного ритуала, который бесил и заводил азарт одновременно. – Я думал, что увижу тебя сегодня в чулках и юбке, как договаривались, – Каулитц перетягивает через плечо ремень гитары и стреляет новой порцией подъебов. Прямо таки жрет взглядом Эрма ненавидит себя за то, что при его разрушительном для нее самой присутствии куда-то девается вся напористость и дает зеленый свет скованной, мямлющей какую-то несуразицу девчонке. Все, что она могла сейчас, это уставиться куда угодно, делая вид, что занята или же не слышит. Суетливо увести взгляд в сторону, в пол, в гитару, висящую на хрупком плече. Но не в эти изучающие глаза где-то в правой плоскости, блещущие самолюбием и тошнотной жаждой бросить очередной подкол. Присутствие Тома так близко было чересчур некомфортно именно сейчас. В тесном закулисном пространстве, пока они не вышли на сцену, где можно было потеряться и вдохнуть в грудь как можно больше воздуха. Сейчас, когда Билл по-прежнему пялится в телефон, гипнотизируя блеклый экран, а Георг и Густав болтают о чем-то своем. Ну вот почему из них всех ты прилип именно ко мне? – Надо же, ты еще и умеешь думать, оказывается, – плещет с усмешкой, поправляя ремень, – Не дождешься. – Ты очень скоро заберешь свои слова назад, Маленький Мук. Том кивнул на ее широкие штаны. На этот раз строго черные и с множеством ремешков и парой больших карманов. Внизу они как раз сужались резинкой, совсем как у упомянутого им сказочного персонажа. Не хватало только остроносой обуви. – Слушай, у меня есть подозрения, что тебя просто жаба давит, что девчонка может быть наравне с тобой. Тебя ведь это больше всего грызет, раз ты сейчас слоняешься по закулисью и делать тебе нечего, кроме того как травить мне свои тупые шутки? – А у меня есть подозрения, что ты попала сюда, однозначно раздвинув перед кем-нибудь ноги. Ну все, ты допрыгался Голова машинально поднимается, глаза враждебно устремляются в насмехающийся профиль. Того, кто нагло выбивал страйк по кеглям ее внутреннего равновесия. Стоит весь деловой, в огроменной футболке, джинсах, в однозначно не палевых Nike, и черной повязкой поперек башки. В которой пусто. – А тебе что, завидно? – она подыгрывает, игнорируя, как волнообразно растущее бешенство нарастает внутри и крошит, размалывает, разбивает нервные клетки, – Завидно, что эта участь досталась не тебе? Каулитц замер напротив, хватанув от напряжения гитарный гриф и испепеляя взглядом тонкую девичью фигуру. – Значит, я угадал? – Значит, что у тебя есть шанс сейчас же свалить, если не хочешь засветиться на людях с синяком под глазом. И открывать рот только на сцене, – пихнула его в каменное плечо, выразив оскорбленность. Какого черта он вообще себе позволяет? Она уходит за парнями и стафф, известившим, что к репетиции все подготовлено, и уносит за собой чертово последнее слово, не оставляя возможности продолжить перепалку. Высокомерный взгляд, хлопнувший длинными ресницами, холодно смерил его и устремился вперед. А он опять смотрит вслед ее силуэту и едва вильнувшими соблазнительными изгибами. Ассистенты сновали туда-сюда, организовывая все для генеральной репетиции, и Эрма наконец-то выдохнула, оказываясь на большом открытом пространстве. Перестав чувствовать на себе яд и давлеющее превосходство старшего Каулитца, от которого лишь кожа покрывалась мурашками. Или здесь просто было прохладно? Для нее было прохладно в каждом уголке и в каждом человеке, кроме Георга. Он по-приятельски хлопал ее по плечу и вкратце посвятил в то, что вообще будет разворачиваться во время выступления. А еще помог с аппаратурой, потому что у Эрмы предательски тряслись руки и она терялась в любом действии и в ошеломительных масштабах тщательно сконструированной и проработанной сцены. Причина ее необычайной злости и раздражения сейчас отпила немного воды, после чего поставила на пол бутылку. Надеюсь, она встанет у тебя поперек горла, самодовольный придурок. Щеки вспыхивали неприятным жаром от слов, что он бросил ей накануне. Пытаясь унять волнение, девушка болтала с Георгом о различной ерунде и сквозь улыбку выпускала мучающий ее негатив. Так, словно они были знакомы всю жизнь, и Листинг ее друг со двора, а не звезда мирового масштаба. Сзади по ступенькам забирался Густав для того, чтобы занять место за ударной установкой. На этой сцене он будет действительно на возвышенности, а не в вечной тени своих трех товарищей. – Звук просто отвратителен, – прорычал Билл, мучая несчастный микрофон и ходя взад-вперёд. Парочка стафф моментально оживились, пытаясь исправить проблему, которая по пятам следовала за группой и доводила до белого каления. Эрма воспользовалась заминкой и переключила фокус своего внимания с перепалки с Томом на высокую фигуру у стойки с микрофоном. – Билл? – она остановилась в полуметре от него, аккуратно пытаясь разгадать, что выражает его напускная сдержанность на лице. Он зол? Раздражен? Неужели вся его натура – действительно дешевый спектакль для зрителя? – Мм? – отозвался он практически сразу, поворачивая голову. Косметики почти минимум, на голове капюшон от черного свитшота, свет софитов, исходящий сверху, накладывал на лицо младшего Каулитца тень некой отчужденности и даже потерянности. Эрма уже пожалела, что затеяла вообще эту идею, но все же ей хотелось нарушить невидимую стену между ней и Каулитцем. По крайней мере, хотя бы потому что они теперь работают в одном коллективе, а игнорировать друг друга – вариант явно не устраивающий. Она не знала, с чего начать разговор, и это было самым большим упущением. Согревало лишь на малую долю то, что сейчас в глазах Билла не читалось ни намека на агрессию. Скорее усталость, след печали по какой-то неведомой девушке причине. Была бы ее воля, она бы обязательно обняла его, но сейчас это было как минимум нетактично. – Ты чего-то хотела? Из-под капюшона падает пара прядей прямо на линию аккуратно изогнутых бровей, что на секунду заворожило ее. Он снова весь в черном, но в более простых и повседневных вещах, так же не лишенных лоска и элегантности. Ему идет черный. Стройнит и подчеркивает изящность и стройность фигуры, совсем не характерную для молодого человека привлекательность, красоту и даже женственность. – У вас... Часто такая лажа со звуком? – первое, что Эрме пришло в голову. Лишь бы не послал нахуй, иначе это будет последней каплей – К сожалению, даже очень часто, – вяло выдохнул Билл и положил изящную наманикюренную руку с парой серебристых колец на стойку с микрофоном. – А ты случайно не куришь? – Эрма до последнего полагается на свой нездорово взбушевавшийся энтузиазм. Лишь бы отвлечься. Лишь бы не смотреть влево от себя, где четко впивается в нее кареглазый взгляд старшего близнеца. Отстань. Не смотри. Исчезни. Том еще раз убедился, что звук и вправду настроен отстойно и непроизвольно двинулся вперед, держа гитару за гриф как за единственную нить спасения. Его взгляд непроизвольно падает на то, как невдалеке девчонка трется уже с братом и явно напрашивается на диалог. Он даже подвис, наблюдая за ними. До чего смешная в своих дурацких штанах и с распущенными волосами, как неряшливая девчонка, не желающая утром привести в порядок свою прическу. О чем-то забалтывает брата, и он, судя по всему, даже не против. Вот Билл что-то кивнул и они куда-то ушли вместе. Какого черта? Кажется, он совсем не был против. Назойливо трущая взгляд и мозолящая нервы девчонка заулыбалась, зашуршав штанинами, и они вместе куда-то скрылись в закулисных далях. Они так некстати попадают в поле зрения, и струны снова не слушаются. Издалека эта блондинка, внесящая хаос в без того запутавшийся клубок мыслей, напоминала куклу. Но она была совсем не куклой, а опасной кошкой, что грозилась выпустить когти и напасть первой, встать на дыбы и оградить свою территорию. И сейчас избегала прямых зрительных контактов со старшим Каулитцем во что бы то ни стало. Поплелась куда-то с его братом и, сучка, снова коронно вильнула бедрами. Отдаленно напоминает ту певичку, которую отымел неделями ранее Формы, страсть, голос, покорность и слепое желание отдаться ему – первому секс-символу Германии, если не всей Европы. В этой есть практически все кроме последнего. В этой – ни намека на покорность, только излучающий, жалящий жар, не позволяющий подступиться ближе. В ней – ясно горящий азарт, который не потушишь даже всеми водными ресурсами мира. Тому становилось даже интереснее наблюдать, как в этой хрупкой блондинке умещались внешность светлого, худого ангелочка, сочетающаяся с железным стержнем внутри и демонической жаждой мести. Том поймал себя на опасной мысли, что она действительно красива. И какого-то черта улыбалась Биллу и качала головой. – Сейчас я стараюсь курить редко, но если сильно нервничаю, то могу себе позволить. – Может, пока у нас технические подготовки, отвлечемся на пять минут? Ты любишь шоколадные Marlboro? Она хочет сразу расположить к себе и вызвать максимум доверия. Билл молча кивает головой и принимает из ее рук тонкую сигарету, что была припасена в пачке из широкого кармана. Эрма смотрит на то, как он закуривает, хмуря брови и поджимая трубочкой губы. Не проронив ни одного слова, но что-то ей подсказывало, что тут нужно действовать аккуратно и мягко достучаться до того, что так тревожило душевные глубины младшего Каулитца. Сегодня он не был прикрыт своими дорогими шмотками, макияжем на сотни тысяч долларов и не пытался играть в недоступного мальчика-звезду. Сегодня он был другим. Эрма подозревала, почему солист так немногословен и в чем бы могла скрыться причина, но хотела бы мягко подойти к этому, не бить в лоб напрямую. – Ты куришь, когда сильно нервничаешь, правильно? – Именно, – изящный изгиб ровных губ искажается в неестественном смешке, а из легких выбивается первый залп шоколадного дыма. – Может, я могу помочь? Хоть как-то. Я не настаиваю. Но держать в себе всю тревогу – самому себе делать хуже, – пальцы зажимают сигарету. Голова поворачивается в сторону брюнета, и в поле зрения попадает ровно очерченный профиль. Выбившиеся волосы закрыли одну половину лица, наманикюренные пальцы едва вздрогнули. В черном одеянии он и сам выглядит почерневшим и на душевном уровне. Бегает глазами по бесконечному пространству, думая, как бы аккуратнее подобрать слова и как можно уклончивее ответить на поставленный вопрос. Билл был не из тех, кто пускался в откровения и плакался в спасительную жилетку, но подступающая к горлу неясность, смешанная с яростью, перекрывали жизненно важный кислород. Сейчас он опускался слишком низко, оголяя перед какой-то девчонкой свои слабости, пусть даже в завуалированном виде. Гордыня и нарциссизм махали рукой, сбегая в неизвестном направлении и оставляя брюнета в губительной слепоте ко всему происходящему. – Понимаешь, когда человек нагло пользуется твоим доверием и выставляет это как должное – это невыносимо. Девушка услышала первую вразумительную связку от солиста. Здесь, в окружении кучи реквизитных ящиков и в полной тишине, полной отвлеченности от того, что творилось там, на сцене. Она чувствовала и знала, что сейчас им обоим нужен выплеск негативных эмоций, как тяжелый груз на воздушном шаре. Чтобы снова полететь и ни о чем больше не думать. Она не напирала и не вытряхивала клешнями каждое слово, просто слушала. Билл курил неторопливо и, казалось, так же неторопливо высказывал то, что грызет очень сильно и не дает покоя. – Если человек пользуется твоим доверием, значит, он не уважает и не ценит тебя как личность. По-моему, это логично, не находишь? – она затягивается, резюмируя такую простую, на первый взгляд, истину. – Нахожу. Но всячески пытаюсь оправдать поступки, которые меня как раз и тревожат. Такого Билла Каулитца она не видела. Такого Билла Каулитца, кажется, не видел никто. Чтобы он жадно тянулся за второй сигаретой и поджигал у самых губ, вскользь матерясь себе под нос на маленькое количество горелки в зажигалке и холостое чирканье колесика. Его, совсем оголенного на эмоции, такого темного в буквальном смысле, закрытого, с дрожащими от тремора руками и нервно сглатывающего нервозные сгустки в горле. Потому что в голове снова замельтешили неутихшие вопросы. А еще ему чертовски идут кожаные перчатки Эрма проморгалась, невольно утонув в повторном разглядывании его образа. Вселить доверие и успокоение в невесть что переживающую душу своего новоиспечённого коллеги сейчас и была ее задача. Она опустила глаза в пол, докуривая и наспех туша окурок о какую-то железную установку позади. – Билл, может, я скажу очень очевидную вещь, но если человек ведет себя как сволочь, ты не должен это терпеть и унижаться перед ним. Девчонки часто могут водить за нос, преследуя лишь свою выгоду, и чем раньше ты прозреешь, тем лучше, – она поворачивается, надеясь разрушить окончательно ту стену, что выстроилась перед этим между ними, – Ты можешь слушать меня, может, нет, все же я совершенно новый человек для тебя. Но зла я никому никогда не желала и впредь не желаю. И поверь, я была в подобной ситуации и прекрасно понимаю, что ты чувствуешь. За подобных людей держаться не нужно, ведь они нас не достойны. Тем более, тебя. Каулитц секундно впал в ступор, немо следуя ее совету. Меж пальцев догорала вторая недокуренная сигарета, а изнутри все, кажется, становилось ясно как день, и мысли с хаотичного сборища сплелись во что-то стройное. Хотелось бы сказать ей, что это как раз не девчонка. – Пожалуй, ты права. Зачем тратить ценные ресурсы на того, кто тебя не достоин? Один раз живем, – губы дрогнули, выпуская меж них живительный дым. Эрма на этот раз не ошиблась. И увидела впервые его хоть и сдавленное, вымученное, приправленное горечью подобие положительной эмоции. Не ей. Не голой стене бэкстэйджа. Не надписи «No smoking» с перечеркнутой сигаретой, напротив которой они оба провоцирующе делали обратное. Не согруппникам и звукорежиссерам, которые позади носились с настройкой многострадальной аппаратуры. Увидела, как Билл впервые улыбнулся.