Напиши мне

Ваня в последствии еще до вечера диалог и с Сережей, и с Сашей открыть побаивался, хотя от второго в строке уведомлений сообщения висят весь день. Ни единого про обиду. Петров, кажется, Бессмертных не устанет прощать – а вдруг стоит дать шанс? А вдруг это та самая любовь на всю жизнь, которую Саша благополучно проебет? Однако желания видеться все еще нет. Ваня все трусил-трусил диалог открыть с Пешковым, да под вечер стало совсем невмоготу, и все же открыл от вездесущей скуки. Не зря. После банальных обсуждений погодных условий в Москве и мест от нее не столь отдаленных, общение не сходит на нет, а парочка охуительных историй в рукаве и вовсе развевает скуку стандартных диалогов, что уж говорить об общении на протяжении дня. Ваня не знает желать ли «доброго утра», ведь самый разгар диалога, а у Сережи еще тем хоть ковшом черпай. Бессмертных, бесспорно, тоже интересный, местами правда косячный, но то Пешков списывает на, довольно привлекательную со своим очарованием, черту, Сережа вообще многое списывает на привлекательность. Пешков сложностей Ваниного характера попросту не замечает, днями-ночами сближаясь только сильнее. Ваню, оторванного от близкого с кем-то общения интроверта, общество Сережи не тяготит никак, к удивлению, как и Сережу Ванино. Бессмертных уже послал бы навязчивого Сашу, который пишет каждые пять минут, а Пешков не выдержал общества Амины. Оба со своими неровностями, и, о да, они в них сошлись, как две детали пазла. Разговоры о простейшей херне и о смыслах бытия под грустное курево на кухне, пока мать в соседнем поселке на отъезде, ощущаются особенно тепло. Ваню от разговоров порой только Сашины голосовые отвлекают, Сережу — фотосессии и стримы, в остальном оба неразлучны. Сережа не учит жизни, рассказывает, что фотограф странный и ракурсы у него неудачные, а потом скидывает фото где в роли фотографа сам Пешков. Ваня смеется застенчиво, а потом не очень, а вполне себе заливисто. Сережа этот смех запоминает. Сережа вообще многое запоминает: и повадки Ванины, и привычки вредные, а вот Ваня взамен Сережины пробелы заполняет теплотой. — Вань? Парни обычно говорят долго, даже поздней ночью, когда соседи привычно устраивают шапито по пьяне, а Ваня их забавно передразнивает, пока курит чапман, уже не с Сашиных рук, а Сережиных переводов. — Ваня… И это сладкое «Ваня», чуть тише тоном, отдастся где-то в подсознании, ведь Ваня и не слышит вовсе ничего уже, только сопит тихо, а хуевый микрофон такие низкочастотные звуки не распознает. Пешков ситуацию понимать начинает только тогда, когда слышит абсолютно несвязный бред на том конце провода. Но тихое «Спокойной ночи» Ваня, ворочаясь, услышал. Как и в последующий раз. Бесссмертных хранить секреты совсем не умеет и уже спустя четыре дня Пешкову все рисунки в виде фотоотчета выслал. Ваня, в Сережиных глазах, самый лучший художник, пусть анатомию совсем не знает и, порой, люди у него совсем неровные выходят, Сережа считает, что учиться никогда не поздно. Быстрые наброски античных статуй Греции из учебников по истории Ваня тоже высылает, а Сережа, пока листает, давится колой, ведь гениталии на наброске статуи, когда их по всем канонам жанра нет — впечатляет не на шутку, даже делает надлом на "невинной" психике Пешкова. Вань, что за непотребства? Бог тебя покарает….

Я исповвкдуюсь, честно.

В воскресенье в церковь пойдем

Пойдем

Стой, мне нельзя, я не крещеный…

Я знал, что есть подвох… Вань, мой отец запрещает мне с такими общаться….

Но твой отец же не помеха нашей любви?

Конечно

Замечательно, мой тоже

ВАНЯ Я ТЕБЯ В МУТ КИНУ Моменты где Сережа стал необходим появились неожиданно быстро, ведь Сережа лучше всяких психологов и Саш. Ваня знает, что те многострадальные слова о грузной, шняжной жизни общажной не уйдут за рамки общения, а Сережа знает, что это — доверие, которое подрывать не станет. Сереже можно доверить душу, раны и быть уверенным, что он заботливо наложит пластыри, а Ваня может максимум — послюнявить подорожник. Ваня не умеет поддерживать, но то ответное доверие для Пешкова дорогого стоит, как и всякие попытки поддержать, играя в психолога с серьезным видом. Для Сережи Ваня правда дорогого стоит, дело даже не в переводах за месяц, ведь после неудачных каток в доте идет он именно к Ване, чтобы пересказать биографию не только тимов, но и их матерей. Оказалось, что Ваня не скейтер никакой, что вансы его паленые, но вот чувства совсем не паленые, на что Бессмертных искренне надеялся, ведь не пропали после того, как вскрылись все подноготные. Жаль, что чувственная осязаемость, никак не зрительная, на нее просто не получается закрыть глаза и Ваня наивно попадается: Сережа с каждым днем недели становится болотом, в него тянет, а инстинкт самосохранения отключается к чертям.

Бессмертных тонет, тонет плавно и с улыбкой на лице.

У Вани любовь мировой важности с Пешковым, а Саша… А что Саша? У Петрова в метаниях между встречей с Ваней и полным одиночеством прошла примерно неделя, если не больше. Сколько там Ваня контакт налаживает, столько и прошло. Только в один из одиноких дней, когда Петров привычно пребывает в своем состоянии некого траура, в двери нещадно начали долбиться. Не выламывать – уже хорошо. С такой тяжелой рукой ломится точно не Ваня – это слишком очевидно, однако сердце снова провалилось в желудок, ноги стали ватными и, конечно, забылось как дышать, в надежде на то, что Бессмертных там, в этой компании, что он тоже пойдет. Они снова будут смеяться на дряхлом навесе трибун. Но ни грусти, ни пламенной радости – их просто нет, бурлит только болезненная надежда, что кислотой разъедает мозг. Толпа подростков мнется в дверях, а ожидаемого среди остальных нет. Все эти лица – как самые настоящие камни в свой же огород. Куда делось то надменное «Снова?», снисходительный до этих малолеток без паспорта взгляд и, конечно же, задорное «Ай похуй, еще не вечер». Глядя на толпу, что-то шумно обговаривающую, в мыслях только крутится, что с Ваней поскорее увидеться хочется, что болезненнее уже не будет, в том числе и Саше. Смесь из голосов поглощает во всеобщую суету и разобрать что-то становится уже невозможно, только краткое «Ваня» среди этого галдежа отдалось эхом — да-да, Ваня будет — в глазах все потемнело, а слух будто вновь стал идеальным и каждое слово — алмаз. И создала же природа такую мерзость как любовь, ни при каких обстоятельствах человек так не идет на поводу, как когда по уши втрескался в недосягаемый объект. Фрустрация и мнимая радость дает свои плоды. Ядовитые плоды. Интересно, как бы отреагировали друзья? Коллеги по работе, одногруппники и бывшие, если бы узнали, что Саша потонул в любви к Ване Бессмертных. К Ване, с которым на тусовки ходит, с которым на балкон отходил и лирику о смысле бытия загнать пытался; Ване, который сигаретки у Петрова стреляет постоянно и подмигивает когда к перилам бежит под рассказы покурить. В общем-то, в обычного Ваню Бессмертных втрескался, с которым со средней школы таскается постоянно, с которым до сердца раздет. Ну а пока, с обеспокоенным выражением лица Саша выискивает Ванину спокойную гримасу, тот наверняка смолит стрельнутый у кого-то винстон, закинув ногу на ногу, но ничего: ни знакомого смеха не слышно, ни фигуры долгожданной не видно даже на горизонте. Стало жаль. Жаль Ваню с его «тонкой душевной организацией», из-за которой он дома наверняка страдает; из-за недавней выходки; из-за постоянных ожиданий и надежд на скорое, лучшее, будущее. Однако даже этого мало, чтобы продолжать то, что оба называют «дружбой». Саша – зависимый и глупый, терпит каждое моральное истязание, перманентный холод и совсем маленькую отдачу. Непринятое решение — тоже решение, по такому принципу дружба все еще держится на своей сопельке-ниточке. Но легче не становится и прежние вопросы каждый раз мучают с новой силой. А то, что общение вовсе ограничивается постами из глупых пабликов и текстовым смехом по схеме «капс плюс рандомные буквы», только добавляет масла в огонь. Но знал бы Саша, как Ване глубоко наплевать на ситуацию и как не плевать на ночные разговоры с Пешковым, никто бы не страдал. Ваня сейчас лежит в теплой кровати и косится на телефон рядом с подушкой, когда Сережа на том конце провода смеется низко, это волнует куда больше чем гуляния в разгар лета. Меж пальцев тлеет тонкий Винстон, поскольку плевать, что курить, с какой оно кнопкой и ценой, когда кто-то поинтереснее требует полнейшей концентрации. — Вань, я нихуя не понимаю, мы походу без мидера играем. А Ваня правда не понимает, что за слова такие, что они значат, но многозначительное «да?» вполне Сережу удовлетворяет. Бессмертных смеется тихо, ведь уже хочет сказать Пешкову о том, как нихуя не понимает и что эта информация лишь позыв посочувствовать, как раздался не просто стук в дверь, а целое вторжение. В мыслях сразу разразилось предположение о том, что это никак не мать, ведь ближайший автобус с поселка до поселка только через час-другой, а тяжелое дыхание и матерящиеся возгласы никак не женские. — Бля, Серег, погоди, там приперся кто-то. Ни то что встать, Ваня только трубку сбросить успел, как до боли знакомая фигура уже красуется в дверном проеме и нечистым духом тут точно пахнет, можно сказать, пасет за километр — паленой водкой и какой-то дешевой сушеной рыбой. Зрелище не лучшее, по каплям с ветровки, прямиком падающим на пол, можно понять, что приправлено это все изысканными нотками аромата бродяжек, тех, что лают под окнами. —Ну что, Вань. Как твои дела? Давай, выкладывай, я тут принес тебе предложение, от которого вообще невозможно отказаться, — голос хриплый и на распеве, кажется, наждачкой по ушам проходит, отчего Бессмертных ежится, глаза щурит и ноги под себя подбирает, чтобы, не дай боже, искусственный дождь не повалился каплями и не очернил благовониями улиц. — Ты еблан? То есть ты приперся ко мне, я так понимаю, с вином? — Догадаться по очертаниям винограда на этикетке нетрудно, но еще более очевидно это стало, когда Петров с гордостью презентовал напиток на табуретку. —Ты блять… Даже купил вино не в бутылке, а в коробке. Ты ебанутый? Ну вот честно. Ты перетравить нас хочешь? У тебя совесть есть? Мне кажется просто, что нет. — Ваня, ты не понимаешь. Это — твой лучший друг, я про себя, и дак вот, в компании красного-полусладкого, мне кажется, от такого просто невозможно отказаться. Да тебя никто и не спрашивает, что мелочиться-то. Сказать, что Ваня в ахуе, лучше ничего не сказать, смотрит тот на Сашу с таким надрывом, с такой болью в глазах, с такой большой надеждой. Всем существом Бессмертных молит о том, чтобы все опасения по поводу сомнительного вина были напрасны. Впрочем, масс-маркет не щадит никого и уже на запах это пойло оказалось химозной дрянью, которую Ваня выпьет только под дулом пистолета. Дождавшись, когда выпившая фигура скроется за дверью и привычно зашумит вода, Ваня аккуратно двинулся к старенькому домашнему цветку, мысленно прощаясь с ним и заодно с химозной жижей — пусть лучше напьется денежное дерево, чем организм разумного человека попытается переварить помои за три копейки. Даже если это пойло и соответствует требованию «пить можно», выше оно никак не тянет, поэтому Бессмертных лучше подавится остатками дешевой водки, чем подачками друга. Все сработало как часы, примерно через пару минут Саша вернулся к «шведскому» столу и недемонстративно вынул из кармана смятой ветровки какой-то шоколад, по смазанной упаковке издалека и не понять. С почти явным раздражением Бессмертных подставил щеку под сквозняк с окна, убеждаясь, что он и вправду есть — сдержанный игнор, которым Ваня пытается сократить пребывание в обществе Петрова, ведь обычный человек в подобной атмосфере быстренько собирает шмотки и вываливается за дверь, но, видимо, не Саша. Ну все, конец. Бессмертных очередной раз ковырнул промокшую упаковку «Аленки», попытавшись хоть как-то вслушаться в болтовню друга. Саша по пьяне тараторит, голова потихоньку плавится, но тот подливает недо-вино в бокалы, мешая Ванину водку с этим «нечто», отчего Бессмертных, конечно, в "восторге" и еле поборолся с соблазном посидеть у окна, выкурить еще сигаретку… Пара-другая десятков минут прошли довольно спокойно, Ваня все-таки пригубил адское месиво из бокала, поморщился, но проглотил чтобы не обидеть, на что Саша только посмеялся, всматриваясь в пейзажи ночного неба за окном; звезды светят необычайно ярко, а в голове всплывают все произведения японской мультипликации, которые Петров с Бессмертных залпом поглощали раньше, те красивые моменты, веселые и не очень. — Вань, луна сегодня такая красивая, правда? А Ваня трубочкой вино с водкой помешивает в бокале, он бы в этой смеси растворился сам, чтобы не слышать, чтобы просто утопиться. Ваня марать слово «любовь» не хочет. Был бы Саша хоть чуть-чуть небезразличен, может и было бы что-то, может и желание утопиться не было столь сильным. — Да, очень красивая. Гнетущее чувство безысходности осело в кончиках пальцев и на каждой фибре души вязким отчаянием, в глубине которого медленно затухает последняя надежда. Даже скользкие, как лед, метафоры никак не опишут один шаг от беспричинной грусти до отчаяния, камень, вдруг ставший еще тяжелее, замирание сердца и дрожащие ресницы. А Ваня… А у Вани ни отчаяния, ни стыда, ему бы просто сейчас с Сережей поболтать, ему бы эту химозину допить или еще лучше — вылить. Присутствие, Ванино, даже безмолвное, только тяготит. Тяготит весь Ваня Бессмертных. Тот, что обычно плачет в плечо; тот, у которого глаза маслянисто блестят; тот, у кого оскал игривый; Ваня, который ветровку прямо сейчас к двери швыряет. Киноиндустрия навязала нам всем то, что признаться надо красиво и с размахом, но также навязала, что пьяное признание — самое простое, однако у Петрова сердце сжимается, ему сказать еще что-то тяжко, что там сказать, даже посмотреть трудно. И Саша бы с парашюта прыгнул после этих слов, потому что больше адреналина уже не будет. Сашу предупреждать и просить два раза не надо, он в общем-то и сам уже собирался скрыться во тьме коридора. Повисшее молчание лишь спасает. Очевидно, Ваня дернулся даже от мимолетного прикосновения, попытавшись мигом свести взгляд с ветровки. Зеленые глаза уж не блестят совсем, только в пропасти зрачков то-то плескается, на самом дне разливаются теплые речи, где-то там в глубине и не Саше. Без каких-то долгих прощаний Петров забрал несчастную коробку с остатками вина и уже в коридоре наедине со своими мыслями тихо подобрал ветровку, вываливаясь за дверь. Это после классических посиделок еще хочется посидеть, поболтать, даже если алкоголь кончился, попрощаться еще с пол часа, пообсуждать политику или чужую личную жизнь, подпевать старые песни, а после подобного экшена, кроме как неловкостей в кратком «Че как там у тебя?», не будет ни-че-го. В этой ситуации сам бог велел уйти тихо, скромно, не прощавшись, кратко, по-английски. Кровать, дождь за окном и стакан, где восемьдесят процентов – это дерьмовое вино, а двадцать – последние капли водки, Ваня довольствуется и этим, слышит каждый шорох, ведь в пустоте слышно только как Саша спускается по лестнице. Золотая середина, с трех часов по пятый, общага спит, и только на кухне одиноко горит свет как маяк среди океана. Впрочем, это не самая хуевая ситуация с Сашей, он ведь забудет? Да, Ваня надеется, что так и будет, даже немного расслабляется, но только немного, ведь телефон звонко заголосил о новом сообщении. Серега Вань, долго ты чет, мать приехала?

Звони.

Вань?

Сереж, звони.

И Сережа звонит, срывается к трубке, как собака к хозяину, все-таки он не договорил. Ване тревожно, и первым изъясняться он совершенно не собирается, что Сережа расценивает как звоночек, что тот обиделся или, что еще хуже — совсем скверное расположение дел. Мало ли что — общежитие ведь. Там один алкоголик, второй наркоман. Времяпрепровождение в подобной компании даже сроком в пять минут оплачивается морально в том же объеме, как квартира в центре Москвы. — Ну че, как? Пешков упросил себя не задаваться лишними вопросами, ведь голос хоть и блещет спокойствием, атмосфера имеет совершенно другой характер, утяжеленный и даже немного странный в своей форме. Просто потерпеть первые десять минут звонка, а дальше – в зависимости от настроения, хоть допросы устраивать. Нет, глобально все как всегда — обсуждение побед и поражений, Ванины неловкие смешки (скорее инстинктивно, хотя, может, и из-за забавной подачи Пешкова), но вот спустя пару-другую минут на том конце провода отчетливо слышится суетливость. Ване на месте не сидится из-за спонтанности звонка и недавней ситуации: неловко как-то, Бессмертных лучшего друга пару минут ранее расстроил, а сейчас как ни в чем не бывало пялится в окно, слушая увлекательные истории Сережи. Особую пикантность этому действу придает не столько наплевательское отношение к признанию, сколько планируемое. Ваня методично растер окурок в своеобразную пепельницу-банку из-под кофе со стертой этикеткой. — Почему на сигаретах такие страшные картинки? Их же дети курят… — максимально задумчиво, этот голос на контрасте с предшествующим, печальным «ага», заставляет по первой пораскинуть мозгами. Играть глупого и заинтересованного у Вани получается чудно. — Это доступные концовки и ачивки. Сценарий понят и осуществлён, хоть и с легким затупом на очевидном рофле. Ваня конкретно не понял, в какой момент начал улыбаться, как идиот, с каждой забавной вещи, которую сказанет Сергей, но все же этот прилив дофамина ему очень даже по душе. Где-то внутри все содрогается на миг от хриплого кашля после неудачной затяжки. Причем стоит заметить, что Сережа даже кашляет охуеть как сексуально. Ваня на это показушно покашлял в ответ, тихо посмеиваясь, из-за чего кудрявый сдержанно улыбнулся, Бессмертных это, конечно, не увидит, но прекрасно поймет по тембру голоса. Ваня точно уверен в том, что в водку не было подлито каких-то любовных зелий, а если вспомнить ответ на признание, то и в вино тоже ничего подлито не было, но такая острая необходимость просто увидеть Сережу, даже не говоря уже о касаниях, слишком хуево сказывается на мыслительных процессах. А может, это просто не первый час ночи ударил по мозгам. Все варианты, кроме выпитого алкоголя. Голова тяжелая, как шар для боулинга, а в помещении и вовсе хуево-душно, но это совсем не потому, что Ваня во время звонка с Пешковым листает его фотки, пока тот потягивает безнадежно остывший чай и пялит на экран. А там шоу «Пусть говорят» – жвачка для мозга, которую именно Ваня уговорил посмотреть, однако как же ему сейчас похуй на теле-разборки в окошке трансляции дискорда. Возможно, совсем чуть-чуть не похуй, ведь бубнежка давит на мозги, а периодическая необходимость включаться в диалог и отвечать, убивает последние остатки разума. Даже предположить страшно, что более экстравагантно: в очередной раз сказать «подожди» или, наплевав на рамки приличия, дрочить по звонку с риском того, что Пешков просто-напросто не оценит сией идеи. — Серег, ты такой красивый, пиздец. Включи вебку. Подумав, что морально проще будет перевести свое внимание на что-то незначительное, Ваня вновь прикрыл глаза, ожидая скромного отказа или простого «иди нахуй». Но, опять же, чего Сереже стоит просто включить вебку? Вот именно, совсем ничего, он помычит загадочно, пошуршит чем-то и включит, чтобы удовлетворить даже малейшую хотелку Бессмертных. Взору предстало чудо, именно предстало, потому что не назвать Сережу «чудом» – невозможно. Пешков, недоуменно поправляя кудри, даже хвостик собрал в надежде немного убрать кипиш на голове. — Вань, ты такой красивый, пиздец. Включи вебку. Дразнится кудрявый, с улыбкой, которую теперь Ваня не чувствует, а прекрасно видит и, конечно, тоже улыбается. Улыбка у Пешкова очаровательная, ровный ряд зубов и красивые губы, короткие взгляды, в которых читается сдержанная и наивная оживленность. Наверное, это единственный изгиб на теле Сережи, который Ваню привлекает до бешеного сердцебиения, а не трясущихся коленок. Легкий румянец неровными пятнами выступил на бледном лице; проницательный взгляд завис где-то на люстре, а невольная томная улыбка все не сходит с губ. По плечам как-то бегло пробежала дрожь от непонятного волнения, еще секунду Ваня глядел на кнопку выключателя, раздался щелчок, и ослепительный свет разлился по комнате. Хоть электрический свет и более снисходителен к зрению, нежели солнечный, этого стало достаточно, чтобы на миг потеряться в пространстве с тихим «бля». Камера на этом допотопном телефоне не лучшая, но и не на уровне кнопочных кирпичиков, от чего разглядеть Ванины растрёпанные пряди вполне возможно, но вот ту родинку у носа, которую видно на фотографиях, как-то расплывается в остальной картине. Хмурый, моментами растерянный и даже, можно сказать, невинный взгляд, выдает сущую простоту человека, румяные губы выглядят невероятно сладко, сравнимо с мягким зефиром из дорогой кондитерской. Сережа моментально завершает трансляцию какото-то там шоу и открывает во весь экран чужую вебку, это явно поприятнее неказистого лица ведущего. — Сука, Ваня, я бы тебе отсосал прям щас. У Вани щеки горят, и мозг перезагружен ебейше, ему бы сейчас только поцелуев пьяных, которые он всей душой любит, Сережиных рук и нестерпимой близости. Бессмертных волнуется, но дышит томно, наблюдает за каждым действием на экране: как Сережа убирает кружку на другой край стола, тянет свою парилку и ноги на кресле ставит. Ване забыться бы. Сережа внимание к действиям видит и улыбки не прячет. Все это — безрассудство, но так приятно осыпает мурашками. У Бессмертных на выдохе голос с хрипотцой и смелости для того стеснительного мальчика слишком много, даже через край. Сережу, как ни странно, хаотичное дыхание и еле слышный скулеж распаляет не хуже тонких пальцев по бледной коже на экране. Красивая картинка в совокупности с тихим шепотом погружает в эйфорию. — Охуенно, тебе бы только камеру повыше, а то лица не видно, — карие глаза сощуриваются в ехидном желании повертеть игру на свой лад. Ваня невероятно сладкий, приторный, им, кажется, манипулировать легче простого, и чувства от этого довольно приятные – даже более, ведь мнимая власть подпитывает самолюбие. — Ебало на ноль. Сам решу, когда и куда камеру ставить. Прозвучало, может, и грубовато, однако Пешков не оскорбился и не обиделся на спешную речь Вани, а наоборот ушел в приятный осадок. Медленно, но верно все катится куда-то не туда. Бессмертных, расставив ноги шире, нарочито медленно вылизывает пальцы, максимально громко причмокивая, чтобы даже самый хреновый микрофон проводных наушников это распознал. Кажется, Ваня просто выиграл лотерею в жизнь со своим телом при учете всех вредных привычек, Пешков не может понять, зависть это или эрекция бьет по мозгам, но засматривается на напряженный живот и ловкие руки под футболкой. Спускать с себя белье Бессмертных не торопится — один черт знает, сколько людей так оказались слиты в позорные паблики вк. Мысли сбивают, а спорить с самим разумом трудно – что скрывать? Ваня и пытаться не будет, все в точности так: он всегда прав. Ваня полностью отдается смешанным ощущениям, целиком отключая мозг, глотая жжение в носу и стирая свободной рукой смутную пелену с уголков глаз. Сережа этого не почувствует, не увидит и не заподозрит, Ваня все сделает для того, чтобы его проблемы с взаимоотношениями остались за рамками. Попытается. «Проститутка. Ну давай-давай, ебись с первым встречным, пока Саша подыхает от любви, как просто ты все забыл.» Становится невыносимо: жжение в глазах, искусанные губы, он — настоящее безумие мельтешащими мыслями. Ощущение, будто удобная кровать начала растворяться, оно перебивается алкоголем в крови и общим ощущением легкости. Так не должно быть. Все не так. Вся жизнь, будто картинка, заботливо спрограммированная мозгом, чтобы не сойти с ума в тухлом, заплесневелом подвале разума. Но мозг всё больше захлебывается реальностью, в которую Ваня до этого момента предпочел бы не окунаться. Все остановилось, время прекратило свой ход на минуты, кажущиеся часами, и промотало фрагменты часов, казавшимися минутами. Все прекратилось, только вебка все еще передает уже не умеренные стоны, а уверенные всхлипы, прикрытые шумным дыханием. Ваня, скорее всего, повел себя не очень умно с самого начала, когда захотел просто уйти от проблемы и захлебнуться малейшей близостью, но очень инстинктивно. Человек разумный в общем-то не любит все то, что доставляет дискомфорт в принципе, а особенно, если это жгучая реальность обдает кипятком. Сережа, наверное, уже все понял. Сережа, наверное, сейчас отключится. Сереже, наверное, больше нет профита в этом общении. Рука больше не елозит неуклюже по груди в попытках передать мнимую страсть, коленки обессилено сомкнулись друг к другу, а шумное дыхание сменилось только невнятными всхлипами из-за ладони. Ваня смотрит на отражение в собственной камере и задыхается от стыда, позора, ужаса, полного отчаяния.

Сережа, наверное, разочарован.

Что дальше? Ваня не находит ответ, Ваня в принципе думает, что сейчас потерялся окончательно, а решаться нужно, потерять настоящее, прошлое и, возможно, будущее – перспектива не из лучших. — Сереж, тут? Ваня – закат, закат чувств и эмоций, грусть растворяется на его холодных, бесстыдно-жадных губах, которые тот постоянно облизывает, в коротком, неловком смехе ­— смехе идиота, которого Бессмертных старательно строит. — Тут я. Хотел бы быть рядом, но хотя бы так, ты устал, сейчас ночь, может отдохнешь? Я могу остаться на звонке, если будет легче. — Не передать, сколько в этих словах читаемо нежности и готовности помогать в любой непонятной стуации, не передать, как тепло Пешков улыбается, как тепло от этого на душе и, конечно, не передать, как в груди все перевернулось с ног на голову из-за нежных речей. Сережа взволнованно по звонку перебирает с Бессмертных имеющиеся таблетки в аптечке, оба старательно ищут успокоительное, но, кроме дешманской валерьянки, нашлась лишь пара ампул антибиотиков. Ваня, по прежнему сидящий не в своей тарелке, времени вовсе не замечает, а стрелка часов уже переваливает за шесть утра. Соседи гремят чем-то за стенками-картонками, устраивают очередную ругань по мелочам, ребенок тренирует голосовые связки для своего будущего металл-исполнителя, но какое это имеет значение. Какое имеет значение время, соседи и прошлое, когда впервые в жизни Ваня ощущает настоящий трепет, не поддельную игру ради малейшей близости, а именно трепет, когда уже нечего скрывать, когда Сережа рассказывает о самых нежных чувствах. Даже сейчас Бессмертных просто вспоминает те пьяные, бесплодные поцелуи, однако крышу сносит не до конца, заплакать, полноценно пережить эмоции, к сожалению, не получается. Ваня уверен, правда уверен, что поцелуи с Пешковым будут заставлять задыхаться, потому что будут куда чувственнее, увереннее, приятнее, чем те невзаимно-влюбленные Сашины, из них извлечь нечего абсолютно, только затмить на пару секунд дыру одиночества. Определено, в моменте те поцелуи — что-то невероятное, но потом от них только жалость, что не хорошо и не плохо, это просто в прошлом, а прошлое…

Прошлое – оно просто есть

— Знаешь, Вань, много раз в жизни мы можем встречать людей, которые завоевывают наши сердца, а может и совсем наоборот, никто не виноват, что чья-то любовь может быть невзаимной, — по звукам можно определить легкую затяжку какой-то сигареты, и это придает свою атмосферу, свой шарм ситуации. — Я настолько привык к твоим повадкам, которые узнались за этот короткий промежуток времени, это мне настолько дорого. Я не хочу, чтобы ты думал, что я это не ценю. Я, правда, тебе благодарен за каждый миг и подаренные ощущения…

Сережа совсем не успевает договорить свою философскую прозу, но Ваня совсем давно понял посыл.

— Да, Сереж, я тоже тебя люблю. И Ване совсем похуй становится, что курить, в отличии от Сашиной компании – изысканный на название Мальборо или изысканный на вкус Чапман, дешевые Вэст или противные Винстон. Ему совершенно плевать, это не играет роли здесь — в лучшей компании. Здесь не играет роли Петров.