не огнем, не мечом, но сердцем пламенеющим

***

Их привозят совсем маленькими, и сначала они очень похожи: две пары широко раскрытых глаз, синие и карие, чужие для нашего языка имена, просто два ребенка — один рыжий, другой темненький. Лис и Волчок. Одного я определяю прядильщиком, другого — в конюшню. Они быстро там приживаются, и на какое-то время я теряю этих детей из виду — слишком многое требует моего вмешательства и контроля. Быстрые, незатейливые связи сменяют друг друга, зиму побеждает весна, одна пшеничная коса девы меча на моей постели оборачивается другой — как змея скидывает кожу, но остается той же змеей. Они не в обиде — знают, что конунг не возьмёт себе в жёны простую женщину. Знают, что и их после связи со мной не осудят, что они свободны в своем выборе. Из залива выходят суда, торговые и не только. Верные ярлы приносят награбленное к моему высокому креслу и щедро делятся добычей. Угнанными в полон южанами, шелками, серебром и золотом, сладкими винами и расшитыми тканями. Волчок превращается в Волка. Темноволосый мальчик вырастает в крепкого сильного юношу — такому бы меч в руки и боевой топор, но он раб — рабом и останется. Лис тоже вытягивается, но силы в нем меньше, зато ткацкий станок под его руками оживает, рождая дивной красоты льняные полотнища. В этом неспешном течении времени слова Хелен, вызвавшей меня на разговор с утра пораньше, кажутся громом среди ясного неба. — С чего вдруг, милая сестрица? — С того, Вальгард, что городу нужен наследник. Хелен поджимает губы. Стоит на своем твердо, руки сложены перед собой, осанка прямая, лицо не выказывает никакого волнения. — С тем разгульным образом жизни, что ты ведешь — особенно. Одних походов мало, чтобы удержать высокое кресло. Тем более, ты давно не покидал наш город. — Обвиняешь меня в трусости? — спрашиваю её, нахмурившись. Хелен еще нет и двадцати, но дерзости сестре с детства не занимать. — Вовсе нет, Вальгард. Это разумно — когда конунг остается в городе, как знак крепкой власти, и в бой посылает верных вассалов. Я прошу лишь задуматься о наследнике. Наш отец бы этого хотел. — Наш отец пирует в Вальхалле, — обрываю ее. — Ему нет дела до того, кто греет мне постель. На это Хелен ответить нечего. Она наливает себе эля в кружку, кусает щеку. — Я написала нескольким нашим соседям, в Борре и Каупанг. Письма еще не отослала, но собираюсь. Если ты присмотрел себе другую невесту — скажи, я напишу и ей. — Желаю в жёны дочь Датского короля Маргрет, — отвечаю ей, не удержавшись от торжествующей улыбки. Та девушка — Избранница Богов, и за ее руку в Дании нешуточная борьба, но девушка всем отказывает. Я знаю, что шансов нет, а потому выбираю её, чтобы Хелен не смогла заключить эту помолвку и оставила меня в покое. — Это будет непросто, — с сомнением качает головой сестра. — Но и я — не сапожник, чтобы довольствоваться браком по сговору с мелкими землевладельцами. Женюсь на ней и ни на ком больше. Разговор окончен. Выхожу, оставляя Хелен в одиночестве. Ту девушку, Маргрет, я в глаза не видел, и, конечно же, не влюблен. Все знают её — от Залива до Западных фьордов — лишь потому, что рождение Избранницы в семье короля даннов — редкость. У всех Избранников снежно-белая кожа и такие же волосы, светлые глаза и, изредка, дар предвидения.* Мне же нравятся другие — совсем другие, а возможность скорой свадьбы заставляет задуматься — только ли девы меча мне нравятся?

***

В ночь, когда приходит ответ из Хедебю, за столом прислуживает Лис — подменяет кого-то из дворовых. Хелен светится ярче очага. Маргрет согласна на брак, ее отец не препятствует союзу, девушка обещается приехать ко мне, как сойдут вешние воды. Радости мне эта новость не добавляет — я не знаю невесту, не люблю и все больше задумываюсь о том, что не хочу просыпаться рядом с женщиной. Хелен празднует за двоих, и мои люди — с нею. Они поднимают тосты за будущий брак, я пью до дна. Не пропускаю ни дичи, ни птицы, ни лепёшек. К концу вечера досада на Хелен и на будущую жену ищет выхода — и находит. Решение рождается само собой.

***

— Чего изволите, господин Вальгард? — спрашивает Лис в дверях моей опочивальни. Городок спит. Спит своевольная сестра, спят мои форинги и славные воины, где-то в Хедебю спит моя будущая жена. Все условности, все приличия, чужие ожидания — тоже. Не спят лишь мои тёмные желания и Лис, которого я позвал к себе на ночь. — Проходи. Расскажи мне, Лис, как идет работа в прядильной, хватает ли пряжи? Войдя, он оглядывается. Тлеющий очаг, медвежьи шкуры на постели, крепкий эль в кувшине на крышке сундука и свеча. — Хватает, господин Вальгард. Весь его вид кричит о непонимании — к чему вести такие разговоры здесь, разве пряжа не может подождать до утра? Не может, маленький, не может. Любуюсь на него, не в силах отвести взгляд. Он тонкий, ладный, волосы длинные, хотя рабам обычно не разрешают такие носить. Собранные в косу волны небесного огня — нет, земного, земного. Веснушки зовут прикоснуться. Синие глаза, распахнутые в недоумении, пробуждают во мне что-то неестественно-звериное, что-то, дремавшее в постели с девами меча. Я знаю, что Лис уже не невинный мальчик, и знаю, кто его невинность забрал. — А как у друга твоего дела идут? У Волка? Раб мнётся, потом решается. — Третьего дня Волк пас лошадей ночью, мой господин. Он попал в грозу, животные испугались грома и разбежались. Он нашёл всех, — быстро добавляет Лис, — но, пока искал, промок до нитки и продрог. Слег с лихорадкой. Я боюсь за него, мой господин. — Он сильный раб, работает за троих в жатву, и кони его слушаются, таких мне невыгодно терять в лихорадке, — рассуждаю, чтобы успокоить его бдительность, чтобы Лис поверил, что он здесь для обсуждения дел в городе. — Значит, его вылечат, мой господин? — Я пришлю лекаря утром, он сделает, что может. Остальное будет зависеть от самого Волка — если он силен, он выздоровеет. Но и ты можешь повлиять на его судьбу, Лис. — Как? — вырывается у юноши, а затем он, опомнившись, добавляет, — Как, господин Вальгард? Встаю, обхожу его и запираю дверь на засов. Не оборачиваюсь, но затылком чувствую его смятение и страх. Девы меча могут мне отказать, а он — нет. Девы меча сильны и своенравны, с ними можно делать лишь то, что по нраву им, а с ним — что угодно. — Очень просто, золотце, — отвечаю ему охрипшим от вожделения голосом. — Ты должен вести себя тихо. В его взгляде проскальзывает страх, а сразу за ним первая искорка обреченности. Я ждал ее, а потому ловлю с жадностью, упиваюсь ею. Я в своём праве. — Господин Вальгард, я не понимаю… Смотрю, как он пятится к двери и улыбаюсь. — Успокойся. Стой ровно. Помни, что твоя жизнь в моих руках. И жизнь твоего Волка тоже. Он замирает. Подхожу, смотрю на него с высоты своего роста, накрываю макушку широкой ладонью, глажу мягкие рыжие волосы. Лис дрожит. — Вот так, хорошо. Будь мне послушным, и оба вы будете жить. Он не отвечает, зажмуривается, поджимает тонкие губы. Такой беззащитный, юный. — Какая это весна для тебя? — Девятнадцатая, — шепотом отвечает Лис. — Седьмая после вашей победы в землях русов, господин Вальгард. — Хорошо, — так же тихо говорю я. — Раздевайся, золотце. Тонкие руки взлетают к тесемкам небеленных льняных одежд. Он тихонько скулит, пальцы прошивает дрожь. — Тебе помочь раздеться? Я думал, ты будешь мне послушен. Когда одежда падает на пол, невольник уже плачет, закрыв ладонями лицо. Отступаю на шаг, веду рукой по его дрожащим плечам — веснушки на них бледнее, чем на лице. Талия тонкая, бедра узкие, белые. Внизу он тоже рыжий. Ноги худые. Думаю о том, как красиво они будут смотреться у меня на плечах. — Опусти руки вниз. Дай на тебя полюбоваться. И волосы распусти. Он не шевелится, только дрожит. — Золотце, не заставляй меня повторять дважды. На третий раз я тебя ударю. Лис отрывает руки от лица, вытягивает их по бокам. — Господин Вальгард, прошу всеми богами… Прикладываю палец к его губам, затыкая Лиса. Руку не убираю, глажу большим пальцем нижнюю губу — она тоже дрожит. Глаза широко распахнутые, блестящие от слез, ледниково-синие — два омута переполненные отчаянием. Власть над ним кружит мне голову, расползается ядом по венам. — Оближи, золотце. Он приоткрывает рот, влажно-розовый язык касается подушечки пальца. Лижет, как котенок. Толкаю палец ему в рот, за ним еще один. Рот податливый, мягкий и горячий. — Теперь повернись и наклонись, — свободной рукой сжимаю его бедро. — Покажи себя сзади, покажи, какой ты там красивый. Мышцы под ладонью напряжены, сжаты. — Не мучайте меня, господин Вальгард, прошу, — зажмурившись, бормочет Лис. — Желаете мое тело — возьмите, воля ваша, но не мучайте мне душу, заклинаю. — Хочешь перейти сразу к делу? На колени передо мной, сейчас же. Невольник не перечит. Я сбрасываю рубаху и холщовые штаны, белье, освобождаю томящийся под жёсткой тканью член. — Я знаю, что вы с Волком делаете в амбаре на тюках, так что не разыгрывай невинность, приступай сразу к делу. Хорошо постарайся, если не хочешь, чтобы вас за это выпороли прилюдно. Лис закрывает глаза, откидывает волосы назад — рыжие с золотым волны рассыпаются по острым плечам. Берет ствол в руку, чуть массирует, сплевывает на головку, погружает в рот. Сосёт медленно, но уверенно, между бровями залегла морщинка. С размаха даю ему пощёчину. Вскрикивает, выпустив член изо рта. — Открой глаза, — рычу на него, сжавшегося у моих ног. — Не смей представлять Волка на моем месте! Смотри только на меня. Лис послушно смотрит. Как же его трясёт от моих приказов. Боится ослушаться и получить по лицу. Страх его сладкий, как молоко с мёдом. — Покажи ротик. Высунь язык. Провожу напряженной красной головкой по его губам и языку, пачкаю прозрачным щеку. Сжимаю двумя пальцами дрожащий подбородок. — Хорошо, теперь возьми его в рот. Расслабь горлышко. Толкаюсь глубже, чем до этого. Сильнее. Синие глаза наполняются слезами. Лис хватается ладошками за мои бедра, инстинктивно пытается отстраниться. — Убери руки, золотце, а то свяжу. Запускаю руку ему в волосы — мягкие, длинные — одно удовольствие сжать их в кулаке и дернуть на себя, до конца. — Чего ты плачешь, это же не больно. Не давись, просто горло не сжимай. Продолжаю толкаться ему в рот резко, лицо невольника мокрое от слез, слюна течет по подбородку. Кладу ладонь на его запястье на моем бедре, поглаживаю подчёркнуто нежно, сам не знаю почему. С ним всё по-другому, честнее, что ли. С ним я чувствую себя свободным. Кончая, вижу северное сияние прямо под крышей — это ни с чем несравнимое удовольствие. Лис глотает все до капли, выпускает член изо рта и бросается в сторону, пока я прихожу в себя. Наслаждение накатывает волнами, сквозь шум в ушах я слышу, как невольник скребется в запертую дверь. — Куда ты собрался, маленький? Разве не хочешь спасти свою жизнь и жизнь своего любовника? Я с тобой не закончил. Широкими шагами подхожу к двери. Обнаженный Лис сидит на полу, прижав колени к груди, взгляд устремлен в стену. — Слышишь, золотце? Мы еще поиграемся. Делай то, что я говорю, и больно не будет. — Господин Вальгард, — скулит Лис, — я… — Не притворяйся девственником, я знаю, что Волк поимел тебя в задницу и не один раз. Хочешь увидеть его снова? Юноша кивает. — Тогда встань. Идем в постель, там будет удобнее. Он нетвердым шагом идет к кровати и ложится на спину. Закрывает глаза, сжимается весь, обнимает себя руками. Его грудь под моей ладонью ходит бешено, сердце стучит. — Вот так, хороший мальчик. Заслуживаешь немного ласки. Наклоняюсь и целую его в соленые от слез губы. Толкаюсь языком в горячий рот, чувствую собственный привкус, и это мерзко, но одновременно заводит. — Как сделать тебе хорошо? Всхлипывает, но молчит. — Отвечай, пока я не передумал! — Пошлите лекаря к Волку сейчас, а не утром, господин Вальгард, — шепчет невольник. — Этим вы сделаете мне очень хорошо. — Значит, обойдёшься, маленький. Резким движением развожу его колени в стороны. Шлепаю его по рукам, чтобы не мешал. Лис скулит, зажмурившись, отвернув голову от меня. — Красивый какой. Вытри слезки, я еще даже не начинал. Щипаю внутреннюю сторону его бедер. Вскрикивает. Прижимаю тонкое тело к постели и слышу тихое бормотание. — Чьим богам ты молишься, золотце? Он не решается ответить. Вытирает слезы, дышит, старается успокоиться. — Не истери. Смотри на меня. Мой член снова стоит колом, готовый к новому подвигу. Дырка у Лиса сухая, сжатая, но готовить я его не хочу — и так девственность невольника досталась Волку. Смотрю на распластанное перед собой тельце. Лис напуганный, беззащитный и очень красивый, смотрит синими глазами, не мигая. — Мой господин, позвольте хотя бы облегчить… — Лежать! — рычу на него, вдавив веснушчатые плечи в постель. Не знаю, что он там собирается облегчить, но выпускать его из рук я точно не собираюсь — никаких хитростей, раб принадлежит мне, и сейчас я возьму его. — Какая маленькая у тебя попка, золотце, — замечаю, наглаживая изнывающий член. — Думаешь, поместится? — Прошу, хотя бы смочите слюной, он не войдёт! — скулит Лис. — Просить ты своего Волка будешь, а со мной нужно повиноваться, — усмехаюсь мрачно, приставляю головку ко входу. — Нет, не надо! — Не смей орать! Молчи и принимай своего господина. Услышу хоть один писк — и прикажу вздернуть Волка на дубу! Лис зажимает себе рот руками, жмурится изо всех сил, готовый вынести любую боль, но не проронить ни звука. Эта картина почему-то заставляет меня сплюнуть несколько раз в ладонь и размазать смазку по члену. С этим юношей никакого постоянства. Он — словно дворовый пес, на которого топнешь, ударишь по заду, а потом совестливо как-то. Наклоняюсь к лицу невольника и убираю ему волосы с лица. Проникаю на пробу одним пальцем, скользким от слюны. — Впусти меня, и все пройдёт без боли. Он старается, я это вижу. Дышит мерно и глубоко, но горестные всхлипы то и дело рвутся наружу. С Волком у него так не было, я готов спорить на что угодно — иначе он бы не вился ужом в попытках сохранить своему любовнику жизнь. Член протискивается внутрь по слюне, и Лис тихо, на грани слышимости, воет, сцепив зубы. Я никогда не считал себя человеком, которого заводит боль, но это… это словно все постельные утехи с девами меча, вместе взятые. Это другой уровень контроля, новый виток власти. Это небеса, падающие на землю. — Больно, золотце? Потерпи, не плачь. Ты тесный и горячий, я от такого не откажусь за все сокровища Востока. Вхожу в него резко и знаю, что причиняю ему этим боль. В этом для меня есть что-то звериное и божественное одновременно — не обьяснить словами. Сквозь сжатые челюсти юноши рвутся стоны, тихие и отчаянные. Член раздвигает нежные горячие стенки, выбивает из Лиса воздух. Слезы льются на подушку. Кончаю глубоко внутри него, сперма толчками заливает истерзанный вход. Вынимаю член и перекатываюсь на спину, тут же подступает сонливость. — Можешь идти, золотце. Ты хорошо поработал сегодня. Распоряжусь насчёт лекаря для Волка, сейчас, только… Сквозь дымку сна слышу всхлипы сбоку от себя. Потом всхлипы стихают.

***

Лис приходит ко мне на следующую ночь, и еще две ночи за ней. Лихорадка Волка отступает — он еще слаб, но сомнений в том, что раб выживет, нет ни у кого. В эти ночи Лис все больше молчит: плачет, когда больно, но не просит отпустить его — напротив, своим телом выкупает лечебные снадобья для любовника со стоицизмом римских легионеров. А Хелен, как всегда, не умеет выбирать время для разговора: после вчерашней пирушки у меня похмелье, а после ночи с Лисом — истома по всему телу и недостаток сил. Сестра, бодрая и очень довольная собой, завтракает густой рыбной похлебкой, от запаха которой к моему горлу подступает тошнота. — Хорошие новости, братец, — начинает она, отщипывая кусочки от ломтя пшеничного хлеба. — Маргрет будет здесь со дня на день. Она решила не ждать, пока закончится половодье, написала, что сядет на корабль на побережье и будет здесь спустя три-четыре дня, а письмо шло долго. — И что мне по этому поводу делать? — кисло спрашиваю сестру. — Праздник устроить? — Для начала, оставь в покое Лиса — на нем живого места нет, — посерьёзнев, бросает Хелен. — Я забыл, когда это спрашивал у тебя совета, что мне делать со своей собственностью. Напомни, сестрица, было такое? — У него дар — так искусно никто не вышивает, сам иди проверь! Не позволю сделать из него постельного раба — и напомню, что твое дело — война, а моё — держать хозяйство, рабов и работников. Найди себе другую игрушку. — Это сложнее, чем ты думаешь. У него есть слабость — его Волк, и заставить мальчишку слушаться, угрожая Волку — проще простого. — Что же, если ты не способен найти того, кто бы делил с тобой ложе по своей воле, без угроз… Хелен опускает взгляд в суп. — Впрочем, ты прав, это не мое дело. Но Лиса ты должен отпустить, и у меня есть две причины, почему. — Я весь обратился в слух, — усмехаюсь, сложив руки под головой. — Заметь, я не говорю что насиловать людей, даже рабов, отвратительно, потому что ты меня не послушаешь. — И все-таки ты только что это сказала, — замечаю с усмешкой. — И ты права, я тебя не послушаю. Но вернёмся к аргументам: я сгораю от нетерпения. — Во-первых, сюда едет твоя невеста Маргрет. Дочь Датского короля, Избранница богов. Хочешь, чтобы она увидела, как ты с рабом развлекаешься? Или хочешь, чтобы она увидела его синяки и отказалась от свадьбы? Выбирай — ты хочешь наследников от Избранницы богов или безымянного раба, который тебе не подарит даже бастардов? Вздыхаю, признавая ее правоту. С Маргрет так нельзя — что-что, а вызывать гнев богов я не хочу. — Вторая причина? — Ты знаешь, откуда появляются рыжие волосы у людей? — Слабо припоминаю. — Светлая богиня Фрейя при рождении гладит такого ребенка ладонью по голове, и с рукава ее одежд сыплется золотая пыль — как и получаются веснушки у них на щеках. Богине Фрейе не понравится, если ты обидишь ее любимца, если разлучишь Лиса с тем, кого выбрало его сердце. — Ты только что это придумала, — смеюсь, отпивая эль из ее кружки. — Нет, дорогой братец. Просто пока ты махал мечом, я успела выучить обе Эдды* и научиться махать мечом не хуже тебя. — Вторая причина странная, но допустим, что я прислушался. Найду другого раба после свадьбы с Маргрет. Меня всё мучает вопрос, сестрица. — Задавай смело. — Как ты убедила ее согласиться на брак? Девица всем женихам отказывала. Что ты написала в том письме? Хелен улыбается уголком рта. — У женщин свои секреты, Вальгард. Тебе о них знать вовсе не обязательно.