Безумие заразно

Аомине никогда не признаёт правил, с которыми не согласен. Он слушает только себя, поступает так, как считает нужным сам, и ему никто и ничего не может противопоставить. Можно было бы сказать, что ему просто везёт, но Аомине плевать, кто там и что говорит: он легко и непринуждённо развеет это предубеждение, заставит ползать у себя в ногах и пожалеть о том, что отупел настолько, чтобы выступить против. Аомине терпеть не может, когда нарушают его личное пространство. Дважды терпеть не может, когда это делают намеренно, глупо, в слепой убеждённости, что смеют качать свои хреновы права. Такие смельчаки, впрочем, очень быстро уползают побитой шавкой, зализывать раны. К таким не относится Кагами Тайга, пусть и, право, Дайки был убеждён, что он такое же пустое ничего, попутавший берега. Так он считает, впрочем, и до сих пор: Кагами Тайга без тормозов и чувства самосохранения — то ли просто дурак, то ли суицидник латентный. Аомине многого не надо, чтобы спровоцировать: достаточно того, что он есть. Кагами многого не надо, чтобы повестись: бешенному псу и руку не успеешь протянуть — набросится. У Кагами хорошо поставленный удар, он бьёт, не жалея сил и не боясь последствий, а может просто не задумывается о них — с него станется, — но не в его, Аомине, привычках кому-то позволять распускать руки, а эту псину ему нравится провоцировать. Он и сам не понимает, где была эта ебучая точка невозврата, когда простое «свали нахер, огребёшь» обернулось горячим и несдержанным, на грани сумасшествия и помешательства. Аомине провоцирует Кагами намеренно, проверяя на прочность и без того хуёвое терпение, прекрасно зная, что за это ему прилетит и не слабо. И он даже не пытается увернуться от чужого удара, когда кулак со всей силы бьёт по лицу: голову откидывает назад, чёлка спадает на глаза, перед которыми на короткое мгновение тёмные пятна пляшут, а во рту собирается кровь. Быть может сумасшествие заразно, думает Аомине, сплёвывая кровь под ноги и поднимая на Кагами горящий тёмным огнём взгляд. Не всё ли равно, впрочем? Он протягивает руку и сгребает того за ворот футболки, грубо тянет на себя, делает несколько шагов вперёд, заставляя отступить и того, подсекает. С удовольствием наблюдает, как Кагами не удерживает равновесия, валится на колени, потому что Аомине не даёт рухнуть плашмя, продолжает крепко держать, в тот же момент одним слитным движением возвращая удар — в челюсть, заставляет прогнуться в пояснице и почти лечь на диван за спиной, до которого не дошли всего шаг. Аомине, судя по всему, и правда сошёл с ума, потому что видеть его таким — отзывается горячим под грудью. Он сжимает пальцы на чужой одежде до боли в суставах, острой болью простреливает и лицо, но он знает — этот мудак чувствует ровно тоже самое. Взглядом цепляется за кровь на чужих губах и тянет собственные губы в почти сумасшедшей ухмылке, отпуская ткань и ловко перехватывая запястья обоих рук, чтобы не позволить и дальше своевольничать. Есть ещё, что хотел бы Аомине попробовать, а если он хочет, то не видит ни одной причины не делать этого. И Аомине делает. Аомине падает тоже, едва ли не на бёдра тому, сбивая собственные колени о пол, но игнорирует это и сжимает пальцы на руках крепче, сильнее и смотрит на него откровенно не_нормально, когда подаётся ближе — языком по губам, будто сам животное, слизывая чужую кровь, цепляя зубами нижнюю губу с такой силой, словно крови этой ему мало, хочется ещё. Хрипло смеётся: — Ебать ты сладкий, Тайга. — Знает, тому не понравится, что его называют так, и именно поэтому говорит. Знает, что хочет — больше. И потому не даёт даже возможности ответить — сталкивается с ним нос к носу, поворачивает голову, чтобы было удобнее, целует клокочущим и сумасшедшим требованием, мешая чужую и собственную кровь, так и не сводя с чужого взгляда собственного, горящего.