Укрывая небеса

      Акихиро не замечает, как проходят уроки. Всё сливается в один ком, подросток не замечает ни слов учителей, ни попыток заговорить одноклассников, ни задумчивого взгляда ГДК, направленного на него. О том, что он живой, Саваде напоминает лишь боль в незаживших ранах, да и та отходит на второй план.       Кажется, он всё же сходит с ума. Иначе почему на любой хоть сколько-либо отражающей поверхности ему мерещатся чужие глаза, картины того, что ещё не произошло, а в ушах гремит чужой голос? Акихиро не хочет верить. Ни в то, что он жив, ни в то, что тот Тсунаёши существует, ни в то, что он сходит с ума. Всё слишком сложно и неправильно.       Акихиро добирается до дома, не видя дороги. Не здоровается с матерью, не здоровается с братом. Игнорирует запах еды на кухне, отчего желудок бунтует, но подросток и на это не обращает внимания. Крики из комнаты вернувшегося раньше брата, стук ножа по разделочной доске, собственные шаги, слова другого Тсунаёши, всё это смешивается в один ком звуков, отчего начинает болеть голова. У Акихиро едва находятся силы, чтобы дойти до своей комнаты, закрыть дверь на замок и, прижавшись спиной к двери, сползти по ней на пол, притягивая колени ближе к груди. Подросток ощущает, как липнет рубашка к покрытой потом спине, становится мерзко, но ком в горле не даёт что-то с этим сделать, пустота сковывает, даёт лишь в судорожном жесте вцепиться в собственное горло.

Дышать - дышать - дышать.

      Надо лишь сделать вдох, давай же, Акихиро, соберись. Грудная клетка начинает болеть, шум в ушах становится громче, отчего подросток сильнее сжимается нелепым комочком, цепляется пальцами за волосы, закрывает уши, шипит, тянет себя за мягкие пряди, отчего несколько пучков волос остаются в его руках. Боль немного отрезвляет, поэтому Савада может сделать вдох. Тот срывается с губ с тихим хрипом, горло сдавливает спазмом, лёгкие обдаёт болью. Акихиро скребёт ногтями пол отчаянно. Ему кажется, что сейчас он опять умрёт.        А перед глазами снова картины чужих воспоминаний, они полностью вторгаются в сознание, отчего Акихиро не может схватиться ни за одну из своих собственных мыслей. Он видит, как события его жизни происходят в чужой, видит, как Тсунаёши выбирался из всего того дерьма под красивым названием "мафия", куда его затащило собственное пламя. Но у него, Акихиро, всё пошло по наклонной уже тогда, когда вместо одного ребёнка в семье Савад родились близнецы. Так зачем ему эти воспоминания? Они причиняют лишь боль, будто её Аки было недостаточно. Почему даже другой он обрекает его на страдания? Где он так провинился?       Акихиро приходит в себя лишь через час. Приподнимается на трясущихся руках, медленно перекатывается на колени, после вставая, опираясь на стенку. Мысли отказываются соединяться в цельные цепочки. Голова болит настолько, что собственный желудок давит горечь, а тело начинает бить лихорадкой. У подростка едва находятся силы, чтобы дойти до кровати. На мягкую поверхность он уже падает, тут же судорожно сжимая в пальцах простынь настолько сильно, что кожа перчаток предупреждающе захрустела. Акихиро кажется, что он горит. Тело бьёт крупной дрожью, руки сводит судорогами. Это цена за попытку свободы?       Акихиро точно знает, что пламенные практически никогда не болеют. Собственное пламя выжигает заразу как только станет очевидно её наличие в организме. Если, конечно, у носителя атрибута нет проблем с собственным огнём. Но у Акихиро же нет проблем. Он буквально недавно зажигал своё пламя на ладони. Так что же не так? Из последних сил подросток пытается призвать собственную волю, но пламя не отзывается, отчего глаза Аки открываются от шока, а дыхание вновь сбивается. Он пытается ощутить огонь внутри себя, докричаться до него, но в ответ ему не раздаётся ни звука. Тишина. Нет ни единого намёка на тёплый огонёк внутри него. Истеричка интуиция тоже молчит. И Акихиро ощущает себя совсем одним в этом мире.       Подросток сильнее сжимает в пальцах одеяло, едва-едва переворачиваясь на бок, закусывает край подушки - лишь бы не услышал никто, и мычит тихо, сдавленно, позволяет рыданиям сжать клетку в тисках. По щекам стекают слёзы, отчего быстро намокает наволочка подушки. Акихиро кажется, что он в вакууме. Он не слышит даже собственных слёз и всхлипываний, что уж говорить о шуме из других комнат, не чувствует, как прокусил собственные губы, отчего край подушки пачкается в крови, не ощущает, как начал судорожно царапать кожу поверх бинтов, сдирая те с ладоней вместе с корочкой, покрывшей раны. Он один, он совсем один, сейчас с ним даже нет родного пламени. Шум в ушах стал совсем невыносимым, грудную клетку обожгло резкой и сильной болью, после чего подросток потерял сознание.       Акихиро кажется, что он вновь умер, потому что ощущения те же. Он снова плывёт в той тьме, но на этот раз он полностью окружён картинами. Собственный мозг пытается всё разложить по полочкам, отчего всё, что подростка окружает, смазывается в единую белую пелену, и уже на этой пелене начинают появляться двери. Насколько Акихиро понимает, каждой двери соответствует какое-то важное для него по мнению Тсунаёши воспоминание. Подсознание наконец начинает потихоньку успокаивается, отчего головная боль уходит на второй план. Акихиро устало трёт глаз рукой, осматривается вокруг, окидывая взглядом все окружающие его двери. Собственное подсознание дорисовывает картину, словно Савада находится в каком-то доме, но уставший мозг не выдерживает, отчего всё вокруг начинает размываться. Единственное, что чётко ощущает Акихиро - пол под своей задницей, поэтому он позволяет себе сесть по-турецки, потирая пальцами переносицу. Бред какой-то.       Через какое-то время подросток встаёт, снова оглядывается по сторонам. Пол под ногами идёт рябью, отчего где-то в голове стреляет вспышкой боли. Вокруг него - пугающее подобие дома, в котором нет ни одного окна, но куча дверей. Какие-то двери шире, какие-то уже, разноцветные, однотонные, с рисунками, находящиеся наверху (к ним ведёт лестница) и внизу, на уровне Аки. Они его окружают, пространство смыкается. Собственное подсознание пугает. А двери размываются, меняются местами, кружатся в странном круговороте, передвигаются с места на место, отчего начинает кружиться голова. Акихиро наугад касается одной из дверей, но дверная ручка ударяет его слабой вспышкой электричества, а дверь растворяется, чтобы оказаться на другом конце дома. Голова вновь начинает болеть, срывая с искусанных губ шипение. Видимо ему слишком рано видеть это воспоминание. Человеческий мозг не может за один раз переварить столько информации и, чтобы подросток не пролежал в коматозном состоянии чёрт знает сколько времени, собственное сознание в паре с тем Тсунаёши решило так его защитить.       Одна дверь выбивается из остальных больше всего. Она окрашена в рыжий цвет пламени неба, небольшая, но выглядит крепкой. К ней, в отличие от всех остальных дверей, Акихиро не тянет, но он, словно назло этой крашеной деревяшке, идёт к ней, берётся за ручку и открывает.       Его рывком выхватывает из мира снов (а сны ли это?) в мир реальности. Когда он наконец может вдохнуть, Савада садится на кровати и стискивает пальцами виски. Сейчас даже то, что собственное пламя не ощущается, отходит на второй план. Слишком много проблем за слишком маленький промежуток времени. Сейчас Акихиро может думать только о дверях, фантомный образ которых намертво отпечатался в его голове. Двери, двери... Савада пытается провести параллели хоть с чем-то, даже если это будет несуществующий литературный образ. И в голову приходят, разве что, "чертоги разума" Шерлока Холмса, но вместо собственных воспоминаний, разложенных по полочкам, воспоминания Тсунаёши, а вместо полочек - двери. Только почему он не смог открыть ту дверь? Нужен ключ? Или надо понять какую-то последовательность? Ему передали эти воспоминания, но что хочет сказать ему Тсунаёши, закрывая эти воспоминания за дверьми? И как открыть эти двери? Перед Акихиро вновь встаёт загадка, помощи с которой попросить ни у кого не получится, даже у собственной внезапно заткнувшейся интуиции.       Подросток подскакивает на ноги, быстрым шагом идёт к столу, достаёт сбоку лист бумаги. Карандашом чертит кривые прямоугольнички по памяти, но с сожалением быстро понимает, что не помнит практически ничего. Словно всё в тумане. С губ срывается тихий вздох, плечи опускаются, равно как и минутная вспышка энергии Савады. Вновь накатывает некая апатия, словно с пламенем затухли все эмоции, а неразгаданная загадка окончательно залила тлеющие угли водой. Надо же, из-за такой мелочи? А может и не мелочи, учитывая, что ради этой загадки его выдернуло из посмертия. А сейчас Акихиро не может её разгадать. Он опять не справляется со своей задачей.       Савада прикрывает глаза и быстрыми движениями рвёт лист бумаги на мелкие кусочки. К чёрту. Просто к чёрту. Зачем он вообще пытался?       Стопка обрывков летит в мусорное ведро.       Стук в дверь вызывает у подростка настойчивое чувство дежавю. На губах Акихиро мелькает кривая усмешка, а сам он направляется к зеркалу. Точно так же, как и утром, приглаживает волосы, поправляет бинты на руках, разглаживает складки на рукавах рубашки. Приводит себя в полный порядок, натягивает маску на лице. Ждёт пару секунд, пока стук в дверь не становится настойчивым. Лишь после этого подходит к двери и открывает.       На пороге стоит Реборн.       Акихиро хочет истерично расхохотаться.

Де-жа-вю.

      - Пора на тренировку, Никчёмный ученик. - Голос у Реборна немного изменился. Истеричка интуиция бы прошептала в какую, но она молчит, а у самого подростка нет никаких сил анализировать чужое поведение. Поэтому точно так же, как и утром, Савада просто молча смотрит на репетитора ледяным взглядом голубых глаз, ожидая, пока тот уйдёт. Аркобалено же, в свою очередь, смотрит мрачным взглядом на подростка. Это выглядело бы угрожающе, не выгляди Реборн, как младенец в костюме со шляпой. Савада надеется, что тот развернётся и уйдёт, но репетитор стоит на месте, выжидающе пиля его взглядом, молчит аналогично самому Акихиро. И подросток тихо вздыхает.       - Какого чёрта тебе от меня нужно, Реборн? - Его голос всё такой же сиплый, совсем болезненный, что, несомненно, от Солнца не скрывается, но Реборн на это не реагирует, судя по всему, лишь натягивает шляпу чуть ниже, позволяя тени упасть на глаза. Савада не может разобрать чужих эмоций. Впрочем, даже не пытается.       - Мне сказали сделать из тебя достойного босса мафии, Никчёмный, так что соизволь вытащить свою отожранную задницу из комнаты и пойти на тренировку. - Голос киллера насквозь пронизан раздражением. Для того, чтобы понять это, не нужно даже иметь интуицию.       Акихиро думает, какой же милый Леон. Слова Реборна слышатся как сквозь вату, не задерживаются надолго в голове. А вот у хамелеона очень милые зелёные чешуйки. Гладкие такие. На свету переливаются. Красиво. Леон словно реагирует на чужой взгляд, переминается лапками по плечу киллера, забирается на шляпку. Красуется ящерка. Акихиро едва давит желание протянуть руку и коснуться чужого животного. Или фамильяра, как их там аркобалено называют.       От мыслей о чешуе Саваду одёргивает пинок в колено от киллера. С губ подростка срывается тихое шипение, а сам он через силу фокусирует взгляд на проклятом младенце, зловеще щурясь. Вот какого чёрта Реборну от него надо? Его столько времени не волновал собственный ученик, так почему внезапно такая инициатива?        - Иди к чёрту, Реборн. - Акихиро говорит тихо, но чётко, поворачивается спиной к киллеру и уходит к своей кровати. Повторяется. Аналогичную фразу буквально недавно говорил всё тому же Реборну. Какая жалость. Он бы хлопнул дверью, но этот жест... Такой нелепый. Слишком нелепый даже для происходящего в последнее время со старшим из близнецов Савада. Да и это было бы жестом истерики, когда как подростку, на самом деле, глубоко без разницы, что там говорит аркобалено. Чужое присутствие само по себе вызывает раздражение, но не больше.       Аркобалено такое, естественно, не нравится. Он быстрыми шажками заходит следом за учеником, хмурится, что не видно из-за тени на лице, достаёт откуда-то пистолет и наводит его на подростка. - Ты совсем концы растерял, Никчёмный? - Голос киллера пропитан злостью, раздражением и ещё чем-то, но Акихиро не может понять, чем именно. - Не действуй мне на нервы, иначе мои порывы человеколюбия, из-за которых я тебя до сих пор не пристрелил, закончатся.       Такой порыв, впрочем, не вызывает должных эмоций у Савады. Напротив, он спокойно устраивается на кровати по-турецки, наклоняет голову набок и разводит руки в сторону, открывая грудную клетку.       - Стреляй, Реборн. Я жду. Либо выметайся из моей комнаты, Тсунаёши уже заждался наверняка. - Акихиро смотрит отстранённым взглядом, руки не дрожат. Зачем бояться смерти тому, кто умирал совсем недавно?       А Аркобалено вскидывается, шипит тихо. Для запудренного пламенем истинного неба Солнца чужие слова звучат с совсем другим подтекстом.        - Да ты совсем зажрался, Никчёмный. Думаешь, что папочка в случае чего задницу прикроет, да? - Чужие слова жалят, от упоминания Иемицу внутри что-то сжимается. Обычно на такие заявления внутри поднимается собственное пламя, злится, стремится сжечь обидчика, хотя бы отпугнуть. А сейчас внутри тишина. И Акихиро ощущает себя совсем пустым и одиноким, прикусывает губы с силой, опуская руки и нервно соединяя пальцы в замок. Отводит взгляд немного в сторону, хотя понимает, что репетитора его эмоции не интересуют. Реборн победно хмыкает. - Что, стыдно стало? И правильно. Такой бесхребетный человек не может стать во главе семьи.        И репетитор выходит из комнаты, оставляя дверь открытой, прямо показывая, что ему нет никакого дела до ученика. Акихиро сильнее вгрызается в губы, скребёт ногтями по коленям, стянув с ладоней перчатки. Мерзость - мерзость - мерзость. Он хочет стереть с себя едва ли не ощутимую грязь, подскакивает на месте, быстрым шагом идёт в ванную комнату, где склоняется над раковиной и начинает быстро тереть руки с мылом, пытаясь отмыть их. Ему кажется, что руки покрыты пятнами, как его пламя, что они грязные, мерзкие. Мыло не помогает. Акихиро трёт руки полотенцем так, что по ощущениям стирает кожу, продолжает морщиться. Ощущение, что руки покрыты нитями. Марионетка, да? Савада отшвыривает полотенце в сторону, цепляется пальцами за волосы и шипит, быстрым шагом выходит из ванной, садится на кровать, натягивает обратно перчатки. Дышит сдавленно.       Акихиро словно попал в большой калейдоскоп. Он всё ещё не может понять, что происходит, почему он до сих пор не лежит в могиле или погребальной урне. Резко вновь нахлынуло опустошение. Его покинуло собственное пламя. Он настолько отвратительный человек, да? Акихиро опускает себе руку на грудь, туда, где раньше теплился огонёк. И пустота. Холод.       Подросток встаёт с кровати, как управляемая кем-то кукла. Конечности совсем ватные. Акихиро идёт к столу, на автомате достаёт из сумки тетради, пытаясь вспомнить, что было сегодня на уроках. В голове пустота, мысли связались в узел. Савада открывает учебник на абсолютно спонтанной странице, пытается начать читать, но буквы расплываются. Задание на дом, похоже, сегодня он не выполнит.       Какая жалость.       Акихиро сам не замечает, как погружается в себя, а время продолжает течь быстрым ручейком. В этот раз он приходит в себя от запаха еды, раздавшегося с кухни. Мама обед приготовила. В подтверждение этому вскоре слышится крик женщины, призывающей всех спуститься кушать.       Старший Савада есть не хочет от слова совсем, напротив, от запаха еды начинает подташнивать, но обижать маму он себе никогда не позволит, поэтому спускается вниз, за общий стол. Уже тогда, когда подросток появляется на лестнице, голоса замирают. За Акихиро следят несколько пар глаз, обладатели которых словно не верили, что старший Савада вообще осмелился спуститься. Их взгляд наполнен неприязнью, едва ли не ненавистью, некой брезгливостью. Акихиро отвечает им абсолютно ледяным непроницаемым взглядом. Проходит к столу, садится на единственный свободный стул, который - ирония судьбы - оказался между Тсунаёши и Реборном. Любимец удачи? Да мир его, судя по всему, ненавидит.       От чужих взглядов подростку совсем неуютно. Он не сделал окружающим его людям ровным счётом ничего плохого, так почему к нему так относятся? А Тсунаёши, сидящий рядом, весь как-то ёжится, напрягается. Отводит взгляд в сторону. Брат его боится? Почему? Акихиро же только и делал, что защищал его. Всю свою жизнь причём. Рядом сидящий Гокудера было замечает это, вскидывается, готовясь закричать на нарушителя спокойствия, но сидящий рядом Такеши его останавливает. Дождь, да?       Над столом висит мёртвая тишина. Никто не берёт еду, не звенит приборами. Надеялись, похоже, что наследник Вонголы умрёт в больнице. Стоит ли им сказать, что он честно пытался? Нет, наверное. А то ещё отродьем демона звать начнут. Или призраком. На губах Акихиро от этих мыслей мелькает улыбка, но смена настроения, кажется, только сильнее пугает Тсунаёши. Интуиция, да, братик?       Акихиро нарушает эту тишину тем, что тянется к еде, берёт себе немного риса, после чего оглядывает стол.        - Приятного всем аппетита. - Говорит негромко, после чего, не дожидаясь ответа, начинает обедать. Ест, правда, не палочками, а вилкой - у него просто не было возможности научиться пользоваться традиционными приборами. У матери просить научить стыдно, а брат бы не стал помогать.       Лишь после этого окружающие его люди начинают потихоньку есть. Никто ничего не говорит. Лишь Нана у плиты напевает незатейливый мотивчик. Ещё никак не поменялось поведение Реборна, но это не удивительно.       Акихиро съедает только половину и без того маленькой порции риса. Морщится неприязненно, встаёт, прибирает за собой посуду. После чего оборачивается к матери.       - Спасибо за еду. - Нана поворачивается к сыну, улыбается ласково, мягко гладит того по волосам, но Акихиро под чужими прикосновениями напрягается. Женщина это чувствует и, грустно улыбнувшись, вновь поворачивается к плите, продолжая насвистывать мелодию и готовить.        Подросток ёжится, чувствуя комок вины где-то внутри, отходит к лестнице, поднимается и идёт обратно в свою комнату, не оборачиваясь, провожаемый чужими взглядами. Стоит его спине скрыться за дверью, внутри снова начинают звучать голоса, весело смеётся Тсунаёши, что-то громко обсуждая с Гокудерой. Тот активно поддакивает, тоже смеётся. Ничего лишнего, налаженный механизм. Никакой лишней шестерёнки в лице недавно умершего и воскресшего подростка.

Какая... мерзость...