Советы

“Не мог бы ты перестать называть меня по имени? Имя для друзей”. Гун Цзюнь растянулся на диване в гримёрке, закрыл глаза, надеясь, что получится поспать хотя бы минут пятнадцать. На самом деле он бы с радостью сбежал отсюда подальше, на Плутон, к примеру, но контракт обязывал торчать на съёмках: плавиться от жары в многослойных костюмах и получать щелчки по носу от... Он тяжело вздохнул. Спать хотелось, но стоило закрыть глаза, как сразу вспоминались нахмуренные брови и холодный взгляд “Чжан-лаоши”. Лаоши… Он, Гун Цзюнь, хороший актёр, имеет в портфолио серьёзные проекты, пусть Чжэхань опытнее, но кто ему давал право разговаривать таким тоном? Будто он правда учитель, отчитывающий зарвавшегося школьника. Ладно. Хорошо. День был тяжёлый: им пришлось несколько раз переснимать сцену в заброшенном храме, потому что Чжэхань никак не мог сосредоточиться, выглядел слишком скованным даже для “раннего”, холодного Цзышу. Он явно это понимал, и чем унылее становился Силунь, чем чаще зевала Е-эр, тем больше он нервничал. Кончилось тем, что режиссёр встал со своего кресла, и бутафорская пыль полетела по всему святилищу: они с Чжэханем принялись спорить, как видят эту сцену, и спорили до хрипоты, а когда Гун Цзюнь попытался вмешаться… “Не мог бы ты перестать называть меня по имени? Имя для друзей”. И самое обидное, что Чжэхань с режиссёром после этого пошли обедать вместе, как ни в чём не бывало, легко переключившись на разговоры про гольф… а Гун Цзюня словно холодной водой облили и оставили обтекать. Поэтому он сбежал в гримёрку с кондиционером, разделся до белой нижней “пижамы”, — как он про себя это называл, — и пообещал себе немного поспать, чтоб отвлечься. А ведь он же хотел как лучше… Чтобы Чжэхань остыл. Чтобы улыбнулся. Чтобы стал таким же, как пару дней назад. Чжэхань с самого начала не спешил сокращать дистанцию: несколько сторонился, был раздражающе вежливым и профессиональным. Но Гун Цзюнь так работать не мог: играть любовь с тем, кто не по сценарию говорит тебе только “привет” и “пока”? Он, конечно, считал себя хорошим актёром, но не гением. Пытаясь исправить ситуацию, он пригласил Чжэханя на ужин и вёл себя, наверное, очень неловко, потому что Чжэхань снова был отвратительно вежливым и молчаливым… но стоило спросить у него про отношения Чжоу Цзышу и Вэнь Кэсина, он тут же просиял, достал потрёпанный сценарий с кучей разноцветных стикеров и пометок и, с палочками в одной руке и маркером в другой, принялся объяснять своё виденье, разницу характеров в оригинале и в сценарии, пообещал во всём помогать и требовал спрашивать, если что-то будет непонятно. Гун Цзюню, правда, осталось непонятно практически всё, — где-то на середине он перестал слушать, ведь оказалось вдруг, что у Чжэханя широкая, во весь рот, улыбка и смешные оттопыренные уши, прямо как у анимешного мальчишки на его футболке. И глаза у него блестят, как спелые вишни, когда он возбуждённо что-то рассказывает. — Я буду во всём равняться на Чжан-лаоши, — пошутил Гун Цзюнь, когда Чжэхань прервался наконец глотнуть остывшего чаю. Потому что надо было сказать что-то вразумительное, а не улыбаться в ответ как дурачок. Но как тут не улыбаться… Чжэханю это “лаоши” понравилось, и он взял им по пиву за свой счёт, хоть и нельзя было. Всё вроде бы налаживалось. Только вот вместо ровного штиля началась качка: их отношения мотало туда-сюда, и куда они выплывут, было абсолютно непонятно. Сяо Юй, ассистент Чжэханя, как-то сказал: “Он от тебя теперь не отлипнет, если надоест, пшикай на него водой”. Сначала Гун Цзюнь не понял, и только через неделю съёмок сообразил, на что был намёк: Чжэхань плевать хотел на социальную дистанцию и руки не мог держать при себе: всё время ему надо было приобнять кого-нибудь, похлопать по плечу, взять за локоть… и Гун Цзюнь хоть поначалу страдал от неловкости, совсем не против был стать этим “кем-нибудь”. Только понял это слишком поздно: когда Чжэхань помрачнел и снова съехал в холодную вежливость, хотя накануне всё было в порядке, они снимали сцену у могилы Лун Цюаня, и получалось у Чжэханя отлично: столько нежности, и объятия крепкие, словно правда нашёл пропавшего друга. А на следующее утро… вот. Оказывается, они не друзья даже. И что теперь делать? Попытаться помириться? Или вообще к нему не подходить… Сяо Юй наверняка знал ответ, но спрашивать у него было как-то неудобно. Всё равно что спрашивать совета у подруги девушки, которая нра… Плохая метафора. Очень плохая. Их и так на площадке дразнят “лаопо” и “лаогуном”. “Ага, всё как в настоящем браке”, — мрачно подумал Гун Цзюнь, свесившись с дивана к рюкзаку, из которого торчал свёрнутый в трубочку сценарий. — “Жена сердится, а муж не понимает, почему. Бред какой-то”. Он открыл сценарий, — хотя бы сделать вид, что работает, раз сон всё равно не шёл. “Глупое дитя, испугался отповеди? Разве не знаешь, что твой наставник жесток на словах, но мягок в душе? Преследуй его. Разве не знаешь, что ни одна женщина не устоит, если постоянно её преследовать? Ну… вода камень точит. Дерзай!” Он закрыл сценарий. Откуда у Вэнь Кэсина столько сил и уверенности в себе? Как он не сломался после всего, что с ним произошло, и смог полюбить своего А-Сюя? Как он понял, что все старания — не напрасны, что нужно пытаться? Гун Цзюнь до сих пор не мог его понять в глубине души. Тебя раз за разом отвергают, а ты только улыбаешься, и всё тебе нипочём… Гримёры повесили оба халата на стену рядом: ярко-красный для Повелителя Долины и ярко-синий для Чжоу Цзышу, видно, проверить их в последний раз перед завтрашней сценой свадьбы. Сквозняк из кондиционера шевелил шёлковые рукава, — то синий смыкался с красным, то красный с синим… так уютно смотреть. Словно влюблённые держатся за руки… Гун Цзюнь прищурился, борясь со сном, и халаты превратились в разноцветные пятна. На красный халат кондиционер задувал сильнее, волнуя ткань, и в полусне казалось, будто это кто-то в алом идёт вдалеке, едва различимый среди марева, но никак не приблизится… *** От воды наползал туман, настоящий, холодный и мокрый, а не созданный дым-машиной. Гун Цзюнь даже ночью, в лунном свете узнал эту реку: пока снимали бой на лодках, накормил собой всех местных комаров. И выступившего из тумана человека в красном он тоже знал. “Я что… так выгляжу в образе?” — подумал он, и ему стало неловко. Он, конечно, видел себя в зеркале, но до просмотра на большом экране было ещё далеко, и он даже представить не мог, что его Вэнь Кэсин такой: слишком… слишком. С этой своей усмешкой и красными стрелками, будто раздевает взглядом… "Вдруг из-за меня цензура не пустит проект?” — промелькнула неприятная мысль. — “Увидят вот это, и… нет, часть гонорара уже заплатили, но за сериал будет обидно”. — Вэнь. Вэнь Кэсин. Молодой господин Гун нуждался во мне? Вэнь Кэсин коротко церемонно поклонился, и только тогда Гун Цзюнь осознал наконец, что это не отражение. Не образ на экране. И голос у него — не перезаписанный, но почему-то слышать его со стороны не так уж неприятно… — Я… я не… — Что можно сказать самому себе, когда ты это не ты? — Я просто заснул со сценарием. Надеюсь, это сон, и я не схожу с ума. Ни один комар его ещё не укусил, на этой реке такое могло быть только во сне. Вэнь Кэсин хохотнул и взмахнул веером, будто развеивая его сомнения. — Благодетель Вэнь всегда спешит помочь страждущему, не важно, наяву или во сне. Юный господин Гун так старается понять мою тёмную, мёртвую душу! Как я могу остаться в стороне, когда он страдает? — Она вовсе не мёртвая. Ты… — Он не знал, насколько уместно называть Вэнь Кэсина на “ты”, без какого-нибудь уважительного обращения. В древнем Китае с этим было гораздо сложнее. Но в конце концов, не всё ли равно как говорить с тем, кого вообще не существует? — Ты любишь Чжоу Цзышу и Гу Сян. Для тебя не всё потеряно. Мы… обсуждали это со сценаристом. Вэнь Кэсин приподнял брови. Так вот как это выглядело… неплохо, можно будет и дальше использовать на съёмках. — Господин Гун так ценит недостойного! Наверное, мне стоит бросить А-Сюя и уйти к тебе! — Не стоит! — быстро сказал Гун Цзюнь. Будто такое правда могло случиться. Он уже после первой читки понял, что лучше быть Вэнь Кэсином, чем с Вэнь Кэсином. — Потому что твоё сердце уже занято? Почему-то Гун Цзюнь покраснел. Почувствовал, как щекам стало жарко. — Нет. Я думаю об одном человеке, но… не в этом смысле. То есть он мне нравится и я хочу взаимности, но… не такой. Вэнь Кэсин улыбнулся отвратительно самодовольной улыбкой, явно ни слову не поверив. — Вот оно что. Он красив? Как мой А-Сюй? Гун Цзюнь тяжело вздохнул. — Я же говорю, ты неправильно понял. Но… да, он симпатичный и играет твоего А-Сюя. Он мой Чжан-лаоши. И слишком поздно понял, что сказал “мой”. Вэнь Кэсин просиял и принялся обмахиваться веером, словно стало жарко. — “Мой Чжан-лаоши-и”! Ах, какой почтительный ученик! Если ты зовёшь его таким же нежным голосом и смотришь так же, как сейчас, то беспокоиться не о чем. Кто сможет устоять? Гун Цзюнь смущённо кашлянул, но это не произвело никакого впечатления на его собеседника. — Может быть, он уже к тебе неравнодушен? — Глаза у Вэнь Кэсина загорелись, он даже подошёл ближе. — О, если он смог передать всю грацию и красоту моего А-Сюя, значит, и сердце у твоего Чжан-лаоши такое же доброе. Красивый человек красив и внутри, и снаружи! Мысль о том, что Чжэхань мог в него влюбиться, всерьёз ужасала. Они же не Том Круз и Николь Кидман, — двум мужчинам романа на съёмках не простят… то есть фанатки, наверное, будут в восторге, но всё это слишком опасно, он с “Неудержимым” уже достаточно рискнул, он не готов всю жизнь скрывать… конечно, актёрская карьера не вечна, если они накопят достаточно денег и переедут, скажем, на Тайвань, то… Вэнь Кэсин рассмеялся. — Как далеко забегают твои мысли! Ты так же любишь строить планы, как я. Вот теперь было самое время проснуться и забыть этот кошмар, в котором он, кажется, был всё-таки немного влюблён в Чжэханя, но Гун Цзюнь понятия не имел, как вернуться в реальность. Он даже ущипнул себя за руку, но это не помогло. "Лёгкая влюблённость в партнёра по съёмкам – это нормально”, — попытался он убедить себя, но вышло как-то жалко. — “Это просто помогает нам лучше играть. Как только пройдёт финальный концерт, меня отпустит. Точно отпустит”. — Я… просто не понимаю, почему он то липнет ко мне, то отталкивает. Это раздражает, я не могу так работать. И… мне хочется подружиться с ним. Но вряд ли ты знаешь, что такое дружба. Вэнь Кэсин сделал вид, что ранен в самое сердце, даже прижал руку к груди. — О, ну если ты так настойчиво называешь это дружбой, господин Гун, я тебе подыграю. Будь всегда рядом с другом. Куда бы он ни посмотрел, пусть видит тебя, верного друга, чем ближе, тем лучше. Не отступай, пусть друг привыкнет к тебе, а когда вдруг тебя не будет рядом, он ощутит пустоту. Это ему не понравится, и он сам тебя найдёт! И захочет как следует с тобой подружиться. Только огромный запас вежливости помог Гун Цзюню не закатить глаза. Да уж, очень в стиле Вэнь Кэсина: приклеиться намертво к объекту обожания и преследовать его. В сценарии это работало, а вот в реальности это называется “сталкинг”: ни капли не романтично и грозит серьёзными проблемами. Хотя каких ещё советов можно ждать от человека, которого воспитывали преступники и извращенцы? Он вспомнил, что Вэнь Кэсин читает его мысли, и ему стало стыдно. — Прости, я не хотел тебя обидеть. Вэнь Кэсин улыбнулся. Он всегда улыбался, даже когда было совсем плохо. Гун Цзюнь прекрасно это знал. Получается эффектно: секрет в том, что глаза никогда не улыбаются. — Кто же обижается на правду? А ещё правда в том, что из нас двоих я счастлив с любимым, а ты мучаешься один. — Он сложил веер и погрозил им, словно собирался стукнуть нерадивого ученика по темечку. — Поэтому слушайся Благодетеля Вэня! — Я… — Гун Цзюнь набрал побольше воздуха. — Я не такой сильный, как ты. Я бы всё равно не справился. Маячить перед ним просто так, требовать внимания… он меня пошлёт. — Маячить просто так?! Разве я когда-нибудь маячил перед А-Сюем просто так? — Вэнь Кэсин упёр руки в бока. Он явно наслаждался возможностью поделиться своей сомнительной мудростью. — Я заботился о нём! Я звал его на свою прекрасную лодку. Я покупал ему одежду. Высказывал свои ценные мысли. Не дал ему умереть от скуки в Юэяне, наконец, — позвал гулять по рынку! — Но за его счёт… — Это к делу не относится. Знаю, ты не великий шут Ю Мэн, поразивший императора искусной имитацией сына Сюнсю Ао… — Что? — Я хочу сказать, что актёрской славой и богатством ты пока похвастаться не можешь, так угости милого друга хотя бы орехами, распей с ним бутыль вина в лунную ночь. Гун Цзюнь фыркнул. Эти несчастные орехи, благодаря спонсору, были везде, на них уже смотреть никто не мог. Он сам только недавно научился проговаривать рекламную интеграцию не сгибаясь от хохота. Если он Чжэханя начнёт угощать орехами, тот подумает, что над ним издеваются. А всё-таки… Им всем, кроме Ван Жолиня и прочих “старичков”, пришлось худеть перед съёмками. И всем это давалось нелегко: Дайкунь, например, до сих пор не мог смириться с тем, что чуть ли не вдвое уменьшился после сушки. Они с Чжэханем сошлись на теме страданий: он показывал фото из спортзала “до” и “после”, а Чжэхань — фото блюд, которые готовила его мама. Гун Цзюнь и не думал, что кто-то может так тосковать по куриным потрошкам. “Если б можно было, я нажарил бы ему потрохов…” — самоотверженно подумал он. Как бы Чжэхань, наверное, удивился… и снова улыбнулся бы ему, засиял… — Ему нельзя много есть, нельзя пить вино, он постоянно худеет для роли. Но я что-нибудь придумаю, например... яблоки? — А, да хоть тыквы! Главное, приучи его постепенно, чтобы он не смог жить без них… и без тебя, своего верного друга. Гун Цзюнь кивнул, сдавшись. Яблоки. Почему нет? Это же ничего не значит, и не покажется странным: Гун Цзюнь постоянно заказывает у ассистентов яблоки, это все знают. Может, если в такую жару Чжан-лаоши съест яблоко, свежее, только что из холодильника, у него и настроение улучшится… — Спасибо. — Он поклонился Вэнь Кэсину. — Спасибо за поддержку. И… я, пожалуй, пойду. Сегодня ещё читка, так что… Он повернулся, надеясь, что если пойдёт вдоль по берегу, когда-нибудь дойдёт до конца сна, сделал шаг и запнулся о неизвестно откуда взявшуюся на берегу корягу. К счастью, Вэнь Кэсин ловко подхватил его под локоть, помогая удержаться на ногах. Пальцы у него были сильные, тёплые. Слишком настоящие для несуществующего персонажа из сна. И пахло от него лавандой… таких запахов сам Гун Цзюнь не носил. И никогда не задумывался, что носит его персонаж. Вэнь Кэсин всё не отпускал его. Рассматривал, медленно моргая. Гун Цзюнь некстати вспомнил, что так кошки выражают интерес… кажется. — Ещё один совет, господин Гун. Не бойся прикасаться. Может быть, твой непостоянный Чжан-лаоши тебя отругает… — Вэнь Кэсин вдруг коснулся его щеки кончиками пальцев. Едва провёл по челюсти, но мурашки забегали. — Но холодными ночами будет вспоминать твою нежность… Это уже было совсем странно. Мама в сердцах иногда выговаривала ему, что он нарцисс и эгоист, но она имела в виду, что он не убирает в комнате, а не… — П…понял. Не надо показывать… — Ну а если он не станет сердиться… — Вэнь Кэсин наклонился к его уху. Теперь от него пахло не только лавандой, пудра пахла сладко, наверное цветами. — Поцелуй его. — Нет. — Гун Цзюнь положил руку ему на грудь, отодвигая. — Так нельзя. Съёмки только начались, если я всё усложню, мы просто не сможем вместе работать. Я не такой как ты, у меня карьера, ипотека… люди, которых я не могу подвести. И… мне правда хочется, чтобы у нас получился хороший сериал. А ещё, я не целовался с мужчинами. Это будет провал. Вэнь Кэсин усмехнулся, — то ли снисходительно, то ли разочарованно. — Боишься провала, значит, господин Гун. — Я не боюсь. Но я практичный человек. — Ему не хотелось, чтоб Вэнь Кэсин считал его трусом. — Я могу делать безумные вещи, только когда играю Безумного Вэня. — Так я тебя вдохновляю… — Вэнь Кэсин ухмыльнулся. Ухмылка получилась неприятно-хищной. “Я что, так улыбаюсь?” — подумал Гун Цзюнь, чувствуя, будто что-то холодеет внутри. — Да… да, вдохновляешь. Я тебе многим обязан. — Тогда я вдохновлю тебя сделать безумную вещь прямо сейчас, пока ты — всего лишь ты, юный господин Гун. Или снова струсишь? Гун Цзюнь откашлялся, — так пересохло в горле. Он понял, что они всё это время так и держались друг за друга. — Зависит… от того, что это за вещь. — Ерунда, не достойная внимания. Ты говорил, что никогда не целовался с мужчинами, так почему не начать прямо сейчас? Гун Цзюнь закрыл глаза. Но не для поцелуя, а потому что сил уже не было смотреть этот сон. Кровь стучала в висках, как в те минуты, когда Чжан-лаоши его обнимал тёплой, нагретой солнцем рукой. Бред какой-то… но если сейчас он сможет пойти на такое безумие, значит, способен на всё. Как-будто немного храбрости Безумного Вэня ему передастся. И потом, ну… может, мама была в чём-то права: ему нравилось смотреть на свои фото, потому что на них был кто-то другой: раскованный, сексуальный, с таким человеком он бы и сам, наверное… Сначала он не почувствовал ничего особенного — просто губами прижался к чужим… своим губам. Понял, что схватился за твёрдые плечи Вэнь Кэсина, как утопающий, и разжал хватку. Да, это было как с девушкой… но если б он целовал Чжэханя вечером после съёмок, то почувствовал бы жёсткую щетину, да и сам бы к тому времени ощетинился: смешно, целовались бы как две наждачки… Он забыл, что Вэнь Кэсин терпеть не мог, когда его мужчина думает о другом. Хотя сам и придумал ему эту черту тайком. И никаких компромиссов Безумный Вэнь тоже не признавал: раздвинул его губы языком, прижался, обняв за талию. Если б научиться целоваться так же… Он попытался повторить. Немного безумия от Безумного Вэня. Запустить пальцы в его густые волосы, не боясь повредить парик, потому что это не парик, всё настоящее, хоть и во сне, и этот мужчина настоящий, сильный, горячий наощупь, его первый мужчина… Вэнь Кэсин ахнул, засмеялся тихонько. И поцелуй распался. — По озеру вечерний ветер бродит, целуя осчастливленную воду. О, как божественно соединенье извечно созданного друг для друга! — тихо произнёс он, улыбаясь. — Лао Гун… — Спасибо, это было… — начал Гун Цзюнь… и понял, что говорит в потолок. — Лао Гун! О, прости, разбудил. — Чжэхань застыл в дверях, опершись о косяк. Как всегда в футболке поверх шёлковых а-сюевских штанов. — Нет, я не спал! — Гун Цзюнь тут же сел, затащил на колени рюкзак, вроде бы ища что-то, а на деле прикрывая стояк. — Я тебя искал. — Чжэхань сел рядом, потеребил оттопыренное ухо. Ну совсем некстати. Пришлось отодвинуться от него немного. — Хотел извиниться. Просто… в последнее время то одно, то другое… Он, всегда глядевший прямо и смело, почему-то избегал смотреть в глаза. — Я просто хочу быть партнёром, на которого ты сможешь положиться. То есть и ты, и Силунь. И иногда заносит. — Ты меня сейчас с пятнадцатилеткой на одну ступеньку поставил? — не удержался Гун Цзюнь, улыбаясь. Смущённый Чжан-лаоши ему очень даже нравился. Чжэхань рассмеялся. — Да нет, я… — Он потёр шею, ероша торчащие на затылке волосы. — Извини, с тех пор, как отец умер, я такой. Единственный сын… ну ты понимаешь. Веду себя, будто на мне всё держится и мне больше всех надо. Можешь пинать меня иногда, если Сяо Юй не пнёт раньше. Гун Цзюнь не знал про отца. Если так подумать, он вообще мало знал о Чжэхане… Он положил руку ему на плечо, не зная, что сказать. — Чжэхань… — начал он, и осекся. Запрещено же. Но Чжэхань не отодвинулся, и не стал ругаться. — Что? — только переспросил он. — О, значит, можно звать тебя по имени? — Ну… — Чжэхань пожал плечами и застенчиво усмехнулся. — Да. — Серьёзно? Нет, так не интересно! Может “Хань-хань”? — Да иди ты! — Чжэхань толкнул его в плечо. — У тебя есть что пожевать? — Яблоки. — Гун Цзюнь прикусил губу, чтобы не улыбаться слишком широко. — Сейчас принесу! Он побежал к двери, но затормозил у зеркала, пригладил растрёпанные волосы. Краем глаза он увидел в отражении красный халат Повелителя долины, и на секунду ему показалось, что это Вэнь Кэсин стоит за его плечом… но стоило моргнуть, и наваждение исчезло.