Запорошены мысли винта пургой

Слава в очередной раз нажал на кнопку звонка рядом со входной дверью, ощущая нарастающее напряжение из-за того, что ему не открывали. Он явился сюда, к квартире Кинчева, потому что сам Костя не брал трубку уже несколько дней. В последние недели он пропускал все совместные вечера музыкантов. Это беспокоило: чересчур общительный, не упускающий возможности выпить, Костя никогда так не замыкался в себе. Слава знал, что он иногда увлекается наркотиками, но обычно это было что-то лёгкое, и ему ничего не мешало прийти на квартирник, находясь под кайфом — наоборот, некоторые только в таком состоянии его и видели и не представляли, какой он, когда трезвый. Слава слышал, как надрывается трель звонка за дверью, и его пробрала дрожь. А если он перебрал с дозой? Смешал то, что смешивать нельзя? Или, будучи под приходом, вдруг решил покончить с собой? Мысли кружили над Бутусовым, словно чёрные вороны, и он, поддаваясь панике, уже хотел звонить кому-то и вскрывать дверь, когда вдруг послышался звук открывающейся защелки. Слава выдохнул с облегчением, увидев перед собой вполне живого Кинчева. — Придурок, ты куда пропал? Ещё и дверь не открывает, — он сразу набросился на друга, обнимая его, — не специально, скорее, на автоматической реакции от пережитого стресса. Тот нелепо пожал плечами. На его лице играла нездоровая улыбка. — А ты зачем пришёл? — спросил Костя чуть невнятно, обнимая в ответ и хлопая друга по спине. — Да потому что ты не отвечаешь, нигде не появляешься, мы уже волноваться начали, — Слава бесцеремонно вошёл в квартиру, закрывая за собой дверь. В нос ударил запах спертого воздуха, и мужчина тут же направился в ближайшую комнату, открывая окна и впуская свежесть. — И даже ты? — Кинчев стоял на пороге, опираясь плечом о дверной косяк. — Что — я? — Слава непонимающе нахмурился. — Начал волноваться, — лаконично пояснил Костя, странно морща нос. — Конечно, — Бутусов подошёл ближе, вглядываясь в его лицо. Одного взгляда в глаза хватило, чтобы похолодеть — зрачки были сужены до предела. Он медленно огляделся, замечая шприцы и какие-то пакетики на столе рядом. Нервно заломил руки и, ощущая нарастающий ужас, повернулся обратно к другу. — Костя… Я ещё могу понять кокаин и самокрутки, но это… — Что не так? — тот ухмыльнулся, толкая Славу плечом и проходя в комнату, чтобы упасть на диван в слегка неестественной позе. Его стеклянный взгляд устремился в стену напротив. — Ты поэтому не открывал мне, да? — Славе пришлось опереться о дверной косяк, чтобы выдержать нахлынувшие эмоции. Он потёр переносицу. — Не так давно принял дозу? — Да-а, — протянул Кинчев с ухмылкой. — Ты чего там стоишь, как не родной? Давай ко мне. Бутусов присел на край дивана и почувствовал неотрывный взгляд Кости на себе. — А когда принимал в прошлый раз? — он все ещё обеспокоенно хмурился. — Сегодня, — тот по-прежнему блаженно улыбался. — Это вторая доза за день? — тот распахнул глаза, садясь ближе. — Третья, — Кинчев едва сдерживал смех. — Костя! — слов не находилось. На часах было семь вечера: героин на завтрак, обед и ужин вряд ли можно было посчитать хорошей идеей. — Зачем? — он задал единственный вопрос, которым пришёл на ум. Зачем. — Затем, — Кинчев пожал плечами, а потом взял с тумбочки пачку сигарет и закурил. Дым поднимался струйкой к потолку. Слава поморщился: хоть бы к окну отошёл. — Зато мне хо-ро-шо, — он прикрыл глаза, и все та же странная улыбка играла на его губах. — А обычно плохо, что ли? — не выдержал Бутусов. У всех были минуты слабости — в том числе и у него самого, — но это был не повод отдавать себя в руки наркотикам и позволять веществам отравлять свой организм. Сбегать от реальности — хорошо, если это не будет медленно убивать тебя. — Я принимаю, чтобы ни о чем не думать, — произнёс тот сквозь зубы после продолжительного молчания. — О чем не думать? Кость, — Слава хотел высказать свою претензию по поводу расплывчатости этой фразы, но понял, что бессмысленно: вряд ли человек под наркотой способен сказать что-то вразумительное. Кинчев ничего не ответил: затянулся поглубже, не открывая глаз, выдохнул дым, а потом сел прямо напротив Славы. Его взгляд был потерянным, словно он спал с открытыми глазами, а мышцы на лице — чуть напряжены. Когда он повернулся к Бутусову, то уже почему-то не улыбался, смотрел серьезно, — и вдруг, зажав сигарету в пальцах, положил ладонь мужчине на шею, притягивая к себе и целуя в губы. Слава опешил, не двигаясь и не отвечая, но глаза закрыл: с закрытыми было проще думать. А думать он начал лихорадочно и судорожно. Кинчев отстранился, не получив ответа, и снова затянулся. Его веки были прикрыты. Лицо постепенно приобрело какое-то отчуждённое выражение, словно он был где-то в ином мире. — Кость, — Слава тихо позвал его и тот едва заметно вздрогнул, но глаз не открыл. — Ты это чего? — Ничего, Слав. Ничего, — речь стала ещё более невнятной. — Я испытываю чувства к человеку своего же пола, и уже от этого факта мне хочется вскрыться, так это ещё и не взаимно. Чудесно. Я просто в восторге, — он улыбался. — А потом ты спрашиваешь у меня, зачем я наркоту принимаю. Да блять, я бы без неё вообще свихнулся. — Костя… — Слава пораженно выдохнул. Его начала бить мелкая дрожь. Он смотрел на мужчину перед собой, не веря своим глазам. Он наблюдал за наркозависимостью Кинчева не первый месяц и не считал, что возможно уговорить его остановиться. У того всегда была главная отговорка: цветной мир ярких эмоций, в котором он оказывается благодаря приходу, ему приятнее, чем реальный. И поэтому отказываться от веществ он не собирается. Но Слава и не считал чем-то ужасным кислоту, амфетамины или кокс — этим баловалась добрая половина рокерской тусовки, и было скорее удивительно, если человек никогда ничего не употреблял. А вот героин был уже наркотиком другого уровня, и это было опасно. Они запросто могли потерять Костю — если не в физическом смысле, то точно в моральном, — и потому надо было его остановить. Слава пытался в панике понять, что вообще стоит говорить. Он положил ладонь Кинчеву на плечо, но тот не открыл глаз. Мягко погладил большим пальцем, ожидая реакции — лицо расслабилось, но он и ухом не повёл. Развернул его руки внутренней стороной локтей к себе и увидел свежие синяки. Почти физическая боль пронзила сердце иглой. Мимика лица Кости показывала, что он где-то на грани реальности и другого мира, поэтому Слава его трогать не стал: оставил в таком состоянии, хоть и больно было смотреть на мертвенно бледную кожу, и вышел. На кухне было тесно и казалось, что нечем дышать, хотя Бутусов распахнул окна. Дышать ему было тяжело от волнения. Он только что увидел друга, которым искренне дорожил, в таком отвратительном состоянии, осознал, что он действительно попросту медленно убивает себя, да к тому же узнал, что тот влюблён в него. Все вместе это звучало как безумие. Однако Слава вдруг ощутил громаду ответственности на плечах: ему подумалось, что из всех друзей и знакомых Кости только он сам способен вразумить мужчину и как-то поспособствовать тому, чтобы тот слез с героина. Ответственность чувствовалась тяжёлым камнем, привязанным веревкой к шее. Хотелось помочь до боли в солнечном сплетении, но он пока не представлял, как, и от этого становилось ещё больнее. Он пытался чем-то себя занять в течение двух часов, ожидая, пока эффект от наркотика перестанет быть таким сильным и с Костей можно будет спокойно поговорить. Слава хотел занять себя чем-то будничным, даже подумал о том, чтобы убраться, но все его мысли были заняты одним: его собственными чувствами. Пытаясь разобраться в них, он запутался так сильно, что хотелось замереть и не двигаться — как-нибудь само потом разрешится. Не разрешалось. Не первую неделю он терялся в этих нитях, не находя концов, и давно уже решил их игнорировать, научился жить с их стягивающими путами. Для него не впервой было влюбляться в мужчину — но не было ни единого раза, когда ему бы ответили взаимностью. И он всегда это скрывал. А теперь выходило так, что просто игнорировать собственные чувства уже было нельзя: надо было снова признаваться самому себе в том, что происходит. И Слава не был готов сделать это прямо здесь и сейчас, но первый шаг был необходим. Бутусов вернулся в комнату, чувствуя прохладный воздух из окна, но закрывать его не стал. Снова сел на кровать, глядя на Костю, который просто опустил лицо в ладони, пальцами потирая виски и не двигаясь. — Ты как? — тихо спросил Слава, на что тот лишь неопределённо качнул головой. — Уже можно с тобой как с адекватным человеком разговаривать? Костя поднял взгляд. Все ещё чуть затуманенный, но зрачки уже стали немного шире, делая его похожим на нормального человека, а в мимике лица больше не было той напряженности в сочетании с нездоровой подвижностью. — Смотря кого считать адекватным, — он откинулся на спинку дивана, глядя в потолок. — Я лично себя таковым не считаю, даже когда я трезвый. — Из-за этих чувств? — прямо спросил мужчина. — И из-за них в том числе. — Тогда давай так, — Слава сел ещё ближе, заставляя Костю посмотреть ему в глаза — хоть и равнодушно, зато прямо. — Я видеть тебя не могу под приходом и в этом отвратительном состоянии. Мне почти физически больно даже думать об этом, что уж готоворить о том, чтобы наблюдать, — он начал, и Костя скептически прищурился. Бросать наркотики, потому что Слава попросит? Пф, ещё чего. Он его, конечно, любит, но не настолько. — Костя, пожалуйста, скажи. Я могу ответить тебе взаимностью. Ради меня и этих чувств ты сможешь отказаться от употребления всякого дерьма? Костя опешил. Сначала ему показалось, что это розыгрыш, а потом он принял такие слова за попытку шантажировать. — И в чем смысл? Ты сделаешь вид, что я тебе нравлюсь, я брошу наркоту, а ты — бросишь меня, — он невесело ухмыльнулся. — Так это будет? — Нет, — Слава отрезал, начиная злиться. — Я не сделаю вид. Мне так же сложно, как и тебе, я и без того долго пытался всё это отрицать, так что сейчас не могу даже себе признаться. Да, у меня тоже есть чувства. Просто всё время я считал их бесполезными, потому что думал, что никогда не получу на них ответ, — он смотрел прямо на Костю. Тот, удивлённо вскинув брови, ничего не отвечал, а потом вдруг положил ладонь Славе на предплечье, чуть поглаживая. — Я не собираюсь ложиться в клинику, — сказал он наконец, опустив взгляд. — Значит, твой ответ «нет»? — Бутусов похолодел, сжимая челюсти. — Почему? Да. Просто я хочу справиться с этим сам, дома. — Дома? Дома пережить героиновую ломку? — Слава уставился на него. Ему стало страшно. Вряд ли им удастся привлечь еще кого-то на помощь, но попробовать сделать всё самостоятельно было можно. Однако Бутусов ощутил сильнейшее напряжение. — Ты представляешь вообще, насколько это опасно? — И чем же? — тот прищурился. — Во-первых, тебе будет очень больно, плохо и всё этому сопутствующее, — Слава включил режим занудного умника — по крайней мере, таким он стал в ту же секунду в глазах Кости. — Во-вторых, если ты сорвёшься и примешь дозу, это будет даже хуже, чем если ты в принципе не будешь пытаться бросить. В-третьих… — Ну я ведь буду не один. Так? — Кинчев перебил, глядя прямо в глаза. Славе оставалось только кивнуть. — Если ты думаешь, что у меня есть медицинское образование, ты ошибаешься, — он усмехнулся. — Я смогу только скорую вызвать, если ты будешь на грани. И тогда тебе не избежать официальщины. — Но ты не позволишь мне принять дозу? Просто будешь рядом, когда мне будет хреново? — что бы Слава ни думал, Костя отлично осознавал, чем чревата эта затея. Пожалуй, осознавал это лучше, чем сам Бутусов. Он принимал героин ещё не так долго, чтобы совсем невозможно было справиться с этим самостоятельно, но даже после первых доз ломка бывала страшной. Ему предстояло точно решить, готов ли он — но если Слава говорил правду о своих чувствах, в чём Костя не сомневался, то ему даже не нужно было ничего решать. Если Бутусов проживет вместе с ним эти дни, то потом он сможет пройти с ним уже всё, что угодно, — увидев такое, просто нельзя уйти. — Буду, — Слава снова взял его за руку, чтобы посмотреть на следы от игл на внутренней стороне. Напомнить себе, зачем он здесь, в последнюю секунду — когда ещё может передумать — принять решение. Но передумывать было некуда, да и мыслей таких не было. — Конечно я буду здесь, Кость. — Хорошо, — он выдохнул, прикрывая глаза. — Что нам будет нужно? Было уже поздно что-то решать, поэтому Слава позволил Косте просто отоспаться перед тяжёлыми днями. Ему самому не спалось. Ответственность давила на грудь, но когда ближе к пяти утра он вошёл в комнату Кинчева, его спокойный спящий вид помог ощутить такое умиротворение, что бессонница наконец покинула его, и он смог проспать несколько часов. На следующий день хмурый Костя с больной головой везде таскался вместе со Славой, потому что тот боялся оставить его одного в квартире, где могла быть потенциальная заначка. Уже к вечеру, когда они со спокойной совестью закрылись на замок, Бутусов успел купить всё, что было необходимо: на столе лежали бинты, спирт, флаконы с физраствором, и прочие необходимые мелочи. Кроме того, он даже позвонил человеку, который мог быть в курсе того, как проходит ломка, и узнал у него, что делать в случае чего. Тот предложил свою помощь, сказав, что они решились на небезопасную авантюру, но дал несколько советов и в общем-то почти смог успокоить тревожность Славы. Хотя мужчина понимал, что всё только начинается: спустя пятнадцать часов после принятия последней дозы Костя уже был немного не в себе. Огрызался на любое слово и замечание, постоянно оглядывался, не скрывал, что испытывает удушающую тревогу, а вечером, когда они уже были дома, у него вообще случилась паническая атака — правда, Слава в этот момент был в душе, поэтому когда вышел, то не сразу понял, почему Кинчев выглядит таким измотанным. Организм начинал выводить из себя токсичные вещества, и это не могло не проявляться. Слава стал готовиться к худшему, надеясь при этом на лучшее. Эта повышенная тревожность и угрюмость ничего не значила по сравнению с тем, что началось той же ночью: больше суток с последней дозы повлекли за собой поднимающуюся температуру. В лихорадку она превратилась только на следующий день, который Костя провёл под пледом: его знобило так, что от дрожи сводило руки и ноги, он то и дело шмыгал носом и просил не открывать шторы — было больно глазам. Слава не знал, чем себя занять: состояние мужчины было ещё не настолько плохим, чтобы не отходить от него ни на шаг, но всё равно было тревожно, что где-то дома могли остаться наркотики: Кинчев убеждал его, что отдал всё, что было, Слава и сам по несколько раз проверил все полочки, углы, банки и укромные места. И всё-таки — было опасение, что эти мучения могут пойти насмарку из-за какого-нибудь завалявшегося пакетика. Он пытался разговаривать с Костей, когда тот не огрызался в ответ, поднимал отвлеченные темы, но тот смотрел таким взглядом, словно Слава медленно и мучительно, по сантиметру в час, втыкал ему в грудь лезвие ножа. Вероятно, именно так и ощущалась героиновая ломка — вот только Кинчеву было слишком сложно диссоциировать Славу и его собственную зависимость: казалось, раз этот мужчина заставляет его проживать подобное, значит, это его вина. От этого Бутусову было ещё тяжелее: хотеть, как лучше, а в ответ получать эти затуманенные, угрюмые взгляды. По ночам было хуже всего. Слава уже которую ночь не мог нормально спать, просыпаясь от каждого шороха. Костя только закрывал глаза — и начиналось по кругу: галлюцинации, вызванные измотанностью организма, приводили с собой дикую тревожность, она была приправлена тошнотой, болью в голове и прочими прелестями, а в довершение ко всему настойчивый голос просил встать и всеми правдами и неправдами добыть себе дозу. Иначе не вывезешь. Костя, как мог, сопротивлялся этому голосу, слушал только Славу, убеждал себя в том, что бредит, но было всё сложнее. Когда на нервы действовала каждая мелочь, было трудно не сойти с ума. На вторую ночь он лежал, не шевелясь, и ему хотелось содрать с себя скальп: где-то на кухне из крана капала вода, и это было так громко и больно, словно молотком били по барабанным перепонкам; ветер на улице завывал, ударяясь волнами в окна, и в любой другой день Костя этого бы и не услышал, но сейчас свист стоял у него в ушах. Судорогой дрожи по-прежнему сводило всё тело, температура держалась, болело горло — и той частью рассудка, что ещё была в состоянии здраво мыслить, он понимал, что приближается самое худшее время. И оно действительно началось: уже на следующий день. Теперь Слава уже не мог отойти: ему было страшно оставлять Костю, даже чтобы банально поесть, потому что тому становилось хуже с каждым часом. Если в первые дни он поддавался порывам Славы подсунуть ему какую-то еду, то теперь это было бессмысленно — после любой попытки запихнуть в себя хоть что-нибудь его выворачивало наизнанку. Несколько часов Бутусов смирялся с этим отказом от еды, параллельно думая о том, что не лишней была бы капельница с глюкозой или электролитами, но потом искренне испугался того, насколько впавшими выглядят скулы Кинчева. Надо было как-то выводить его из этого состояния, и раз уж он потребовал себе чистого от наркотиков Костю, значит, надо было пройти через все стадии. Именно так Слава обнаружил себя на кухне рядом с кастрюлей, где варился бульон. Пожалуй, только такую еду и чай был способен принять организм Кинчева. Бутусов не успел заметить, когда такие, уже рядовые, проблемы, как температура и тошнота переросли в то, на чем срывается большинство наркоманов, — физическую боль. Просто наступила очередная ночь, Костя лежал на кровати, Слава — на диване рядом. Уснуть не мог ни один из них, но Кинчев и разговаривать был не в состоянии, поэтому вариантов было не особенно много: лежать, смотреть в потолок и размышлять о жизни. У Славы было то ужасное состояние, когда ты измотан и безумно хочешь спать, но от перевозбуждения и переизбытка эмоций сон ни в какую не идёт, и ты просто изнываешь от желания наконец отключиться. Как только ему это почти удалось и он находился в состоянии полудремы, его вновь вырвал из сна низкий стон боли. Похолодев, Слава тут же подскочил к Косте. Тот, зажмурив глаза, изо всех сил сжимал одеяло, чтобы справиться с внезапно возникшей болью, и его лицо было настолько измученным, что Бутусов даже смотреть не мог. — Что болит, Костик? — прошептал он, присаживаясь на корточки. Что ещё он мог сказать? Вопрос звучал несколько глупо, но в нем было столько заботы и беспокойства, что они перекрывали всё остальное. — Всё, — он тяжело выдохнул, не открывая глаз. — Ломит мышцы. Терпел всё это время, но уже тяжеловато. И по-прежнему всё сводит. Я наверное скоро отключусь, не пугайся, — предупредил он вдруг и затуманенными глазами посмотрел на друга. Тот сжал его ладонь в своей, ощущая тревогу. Руки Кости были холодными и потными. — И чего мне с тобой, отключенным, делать? — Слава в ужасе вскинул брови. — Это последний этап, — Кинчев обессиленно закрыл глаза. — Я не знаю, сколько он будет длиться, но после него всё самое страшное закончится. Надо потерпеть, — непонятно, говорил он это больше для себя или все-таки чтобы успокоить Славу, но это в принципе подействовало. Бутусов сжал его ладонь ещё раз покрепче, показывая, что он рядом, а потом оставил поцелуй на лбу Кости. Его губы обожгло температурой кожи, словно он прислонился к раскаленному на солнце камню. Теперь Слава уже никак не мог спать: сел рядом с книгой в руках, включил лампу. Абзацы приходилось перечитывать несколько раз, чтобы понять, в чем суть, но в итоге даже через несколько страниц мужчина не смог бы пересказать содержание. За этим бессмысленным занятием он провёл несколько часов, то и дело засыпая на пару минут и просыпаясь снова, пробегая глазами сквозь строчки и в беспамятстве перелистывая страницы. — Сла-ав, — вдруг тихонько протянул Костя. Тот мигом оказался возле него. — Мне как будто, — он тяжело сглотнул, — ломают изнутри все кости… По очереди, — на его висках выступил пот. Славе было больно даже просто смотреть. — Это… Невозможно терпеть, — он даже не мог открыть глаза, но ему все-таки пришлось это сделать, чтобы жалобно посмотреть на Бутусова. — Если ты достанешь мне дозу, мне станет легче. А так мне кажется, что я могу умереть… — Нет, — отрезал Слава со всей серьёзностью. — Если ты будешь умирать, я повезу тебя в больницу, никак не за героином. Слышишь меня? Костя! — Пожалуйста, — у него в глазах стояли слезы. Он снова зажмурился, втягивая воздух сквозь зубы, а потом из его груди вырвался очередной непроизвольный стон. — Если бы ты знал, как это больно, ты бы не был таким категоричным… — Солнце мое, — Слава тяжело вздохнул. — Не могу. Я не могу ничем тебе помочь. Только тем, что я рядом. Но сейчас тебе и этого мало. Это было не первой просьбой Кинчева о дозе за все эти дни — но раньше они были менее настойчивыми. До этого он просто спрашивал, нельзя ли, Слава выдавал ему строгое «нельзя», и тот неопределённо кивал. Он пытался просить, уговаривать, договариваться, но ещё не ставил ультиматумов: мол, или доза, или смерть. Но Бутусов был к этому готов, поэтому оставался непреклонен. Он представить не мог, как сильно того тянет к наркотикам даже чисто психологически, но этот этап нужно было просто пережить. И он был рядом, чтобы помочь с этим. Через время мольбы прекратились, но лишь потому, что Костя потерял сознание. Слава был рад хотя бы тому, что избавит соседей от его криков, которые неминуемо бы начались, но в остальном его охватила сильнейшая тревога. Теперь был достигнут пик неопределённости, и нельзя было терять бдительность. Каждые полчаса он проверял пульс Кости, температуру тела, его общее состояние. Было видно, что Кинчеву очень плохо, но он хотя бы мог все это не чувствовать и на время оказался в некой прострации. Слава переживал ещё и из-за того, что тот ничего не пьёт все время, а до этого практически не ел — и к вечеру ему всё же пришлось поддаться своей панике и позвонить тому самому знакомому, что предлагал свою помощь. Позвонить, не чтобы спросить совета, а чтобы тот приехал и поставил капельницу — по профессии он был медбратом и смог сделать это совершенно спокойно. Он прихватил с собой флакон с глюкозой и воспользовался запасами Бутусова. Пока ставил иглу в вену, неодобрительно покачал головой, увидев синяки на руках, потом осмотрел Костю, проверил его рефлексы и повернулся к Славе. — Можешь расслабиться, ты что-то чересчур напряжен. А он скоро должен прийти в себя. Но ты вообще молодец, что подумал об этом, — Егор указал взглядом на капельницу. — Так ему точно будет легче пережить эту интоксикацию. Идея, конечно, опасная, но видимо, случай и вправду не настолько тяжёлый. Так или иначе, ты вообще молодцом держишься, надо же такое терпение иметь, — он улыбнулся Славе, и тот лишь кивнул в ответ. — Смотри, когда капельница закончится, останови её этим колесиком. Через некоторое время поменяй флакон на ещё один, оставшийся. А когда и тот закончится, смотри уже по самочувствию. Всё должно быть в порядке. Тогда просто нужно будет аккуратно вытащить катетер и прижать бинтом, чтобы остановить кровь. Всё понятно? — Да. Спасибо, Егор, — Слава проводил его до дверей, чувствуя некоторое облегчение. Все-таки справляться с этим одному было гораздо сложнее. Впереди ждала ещё одна ночь. Костя и вправду очнулся довольно скоро — под утро, — но это не особо улучшило ситуацию, потому что его по-прежнему мучила боль, из-за неё он не осознавал происходящее, и с его губ время от времени срывались крики вперемешку со стонами. Слава понимал, что никак не может помочь — никакие доступные обезболивающие не смогли бы это облегчить в домашних условиях, — и от этого ему было гораздо хуже. Он сидел рядом с Костей, держал его за руку, машинально поглаживал большим пальцем, не зная, чувствует тот прикосновения или нет, и просто молился всем известным ему богам. Ещё два дня прошли, как в тумане. Становилось лучше — но с перебоями. Через эти два дня Костя смог сам дойти до ванной вместе с поддерживающим его Славой. Все ещё была дикая слабость, боль отступала очень медленно, но он был в сознании — и это было главное. Он согласился поесть — впервые добровольно, а не с уговорами. Его всё ещё немного тянуло за очередной дозой, но он уже не пытался говорить об этом с Бутусовым — тем более, не особо видел смысла в том, чтобы продолжать отравлять себя этими веществами, раз Слава был рядом. Больше не нужно было искусственно скрашивать этот мир, потому что он и без того был хорошим: его красила как минимум улыбка Славы. — Мы выдержали, да? — Слава наконец выдохнул. Близилась очередная ночь — восьмая по счету. Он не помнил, когда в последний раз нормально спал: глаза жутко болели, а голова была мутной, но все перекрывала радость. Казалось, прошло так мало дней, но они ощущались, как целая вечность, которая грубо и рвано делила жизнь на две части. — Это далеко не конец, но самое сложное наверное позади, — Костя слабо улыбнулся, не отрывая взгляд от мужчины. Он не ожидал, что тот действительно справится, выдержит эти мучительные дни рядом с человеком, которого мотает, боялся, что Слава все-таки сдаст его в клинику, и оттуда ему уже не выбраться в ближайшие месяцы. Однако Бутусов превзошёл ожидания и по-прежнему был рядом. По-прежнему крепко сжимал его ладонь. Кинчев, заметив это, решил переплести их пальцы, и Слава умилился от этого незначительного действия. Если на словах Костя мог быть дерзким или чересчур резким, то его нежные действия всегда показывали истинные чувства. — Может, ещё рано говорить, но спасибо тебе, — вдруг произнёс Костя с теплом в голосе. Слава, почувствовав, как сердце с грохотом падает куда-то вниз, притянул того к себе за плечи, крепко прижимая к груди. Было плевать даже на запах пота и медикаментов, чувствовалось только тепло его тела и тот факт, что он здесь и с ним всё в порядке. — Я бы с твоих ключиц кокаин снюхал, Слав, так тебя люблю, — сказал вдруг Кинчев, заставляя мужчину захохотать. — В данной ситуации, даже если это комплимент, он звучит совсем неуместно, — он широко улыбался, глядя Косте в глаза. Тот лишь ухмыльнулся, а потом послал воздушный поцелуй и снова лёг на спину, чувствуя, как резко закончились силы. Слава, глядя на него, думал о том, что впереди у них ещё долгий путь, полный ошибок. Косте предстояло пройти терапию и прожить хотя бы парочку лет без срывов, чтобы окончательно успокоиться, но то, что они пережили за эту неделю, вряд ли смогло бы с чем-то сравниться. После того, в каком состоянии он видел Кинчева, ему было уже ничего не страшно: это сближало лучше, чем любые прикосновения. А ещё это было лучшим отрезвлением от мыслей попробовать героин: увидев, как после него придётся отходить, Слава потерял любое желание, даже если оно и было. Это можно было использовать в качестве поучающего урока для детей: не рассказывать о вреде наркотиков для организма, а просто показать, как будет ломать после. И тогда от своей затеи не откажутся разве что мазохисты. Бутусов заметил, что Костя снова провалился в сон, и позволил себе тоже прикрыть глаза. Слишком измотанным было состояние после таких эмоциональных переживаний, но внутри теплилась надежда — и именно она позволила ощутить небывалое спокойствие. Они справились. Это уже говорило о многом.