Omg sk-skirt

Вначале было забавно и угарно. Сережа валялся по полу от смеха с этой их совместной придуманной хуйни. Затем они сняли трансляцию с этой темой. А потом Сереже стало не смешно, когда он понял, что его это возбуждает. Возбуждает в самом не смешном, не рофельном смысле. На трансляции у них был заголовок "Курсед в юбке". Блять. Сейчас это крутится в черепной коробке Акумы, въедаясь в мозги. И, черт... Даже самому себе было сложно сказать, что, йоу, я кажется возбуждаюсь от своего парня в юбке, а чтобы самому Киру об этом сказать – категорически нет, это пиздец. Но Курсед, кажется, сам начал догадываться, и не то, чтобы Акума был против... — Знаешь, Сереж, — Кир смотрит никак, потому что прическа загораживала глаза и добрую половину лица, но зато Акума четко уловил интонацию его ровного голоса с еле заметными нотками игривости. — Я думаю, интересно было бы разнообразить наши потрахушки, — он снимает штаны, и Акумов замечает, что ноги на удивление без темных волос. — Каким образом? — он чувствует, что лицо начинает гореть от прилива крови, но знает, что оно, на самом деле, по-здоровому бледновато. — Ну, знаешь, хах, например..., — он делает небольшую паузу, рыская по полкам в поисках нужного. — Например, вот это. — из-под челки видно эту, сука, хитровыебанную ухмылку, когда в руках появляется кусок ткани. — Блять, та трансляция... — вспоминает Акума, оглядывая юбку, блять, в руках Курседа. — Да, малыш. — провоцирует. — Охуел? Сам ты, блять, малыш. — Нет, ты. — Ладно, короче, похуй, кто из нас кто. Что ты хочешь? — отмахиваясь, перешел к главному Сережа, все еще не в моральных силах, чтобы посмотреть в другую сторону, а не на этот темно-красный, в крупную, черную клетку, кусок плисированной ткани в чужих руках. — Какой-то ты недогадливый, пупсик... — проговорил Сед, смотря на Акумова сквозь нависшие волосы. — Я говорю, иди на хуй со своими прозвищами, — немного рассеянно отвечает Сергей, а потом вдруг осенило: — Стоп, блять, ты серьезно? — Еще как, — он еле сдержался, чтобы не выкинуть очередное мерзкое уменьшительно-ласкательное прозвище. Без какого-либо однозначного ответа Сережи, он надевает юбку, сдергивая ее на слегка выпирающие тазовые косточки, игнорируя все возмущения Сережи и явные негодующие отказы. — Нет, блять, что ты делаешь? — Серёга в ахуе и смущении прикрывается обеими руками. — Кир, это пиздец... — он стесняется или кринжует? – сам понять не может, но чувство неловкое и неприятное. — Да успокойся, я еще ничего не сделал, — ржёт Курсед, присаживаясь на кровать рядом с креслом, на котором сидел Акума. Секундное молчание; глаза Сережи обводят силуэт своего бойфренда; взгляд искрится бликами от света в комнате и скрываемым возбуждением. — Подрочи на меня, — сипло проговорил Курсед. Блять, его голос заставлял сердце вбиваться в ребра громче и сильнее. — Нет, — противится Акумов, хотя и не так сильно, как несколькими моментами ранее. — Да, — хмыкает блядина, веселясь. — Нет. — Почему? — снова давит хуемылку, задавая прямые и каверзные вопросы, которые Акума от своего друга, вернее, давно уже парня, не любил пиздецки. — Это странно, блять... — сглатывает, чувствуя это все еще немного пугающее желание. Хочет до смерти хотя бы просто потрогать эту невероятную картинку перед собой, но ощущение, будто он в сраном музее. — Давай. Попробуй. Я ведь старался. — Курсед явно был более расслаблен, чем несчастный Сережа, который внутренне мучался от остатка своей гомофобии. Он говорил, как сам ебаный Дьявол. Как здесь вообще можно сопротивляться? Вот и Акума сдался... — Ладно. — голос Сережи сам надламывался от напряжения. По телу с частой периодичностью прокатывались тягучие волны, приносящие жар и дрожь. Последняя отдавалась в кончиках пальцев, когда Акумов пытался, как можно более спокойно, расстегнуть свои штаны и спустить их вниз. Казалось, что в тишине слышно любой судорожный вздох Сереги, а Кир будто застыл, как каменное изваяние. Сердце бухало с ужасной силой, будто пыталось выломать ребра ему нахуй. — Не смотри на меня, — нервозно проговорил Сережа, уставившись в лицо, – насколько это было возможно –, Кира. — Малыш, у меня и так глаз не видно. Расслабься, — вторил ему спокойным тоном Курсед, слегка улыбаясь от встормошенного, нервно-напряженного Акумы. — Да пошел ты на хуй, долбаеб, — грязно матерится тот, прикрывая лицо рукой, чтобы полностью погрузиться и сосредоточиться. Если не Курсед, значит он сам отвернется. Блять, как можно быть таким... Ебланом и пидарасом, но таким притягательным? Он поглядывал на него из под полуприкрытых век и руки́, вычерчивая темным взглядом абрис: раздвинутые ноги; чуть-чуть приподнятый край клетчатой юбки, оголявший белую кожу бедра; и темный свитшот, открывавший немного выпирающих косточек и мягкий рельеф торса. Он машинально выдыхает сквозь сжатые зубы. Стыд накатывает огромной волной; тело мурашит; язык проходится по шершавой поверхности ладони, обильно смачивая слюной. Полувставший член моментально реагирует на прикосновение собственной руки. Сережа делает несколько размеренных движений и обхватывает уже более крепко и уверенно, сильнее прикрывая глаза, но не смея закрыть их до конца. Он ловит себя на том, что ему, на самом деле, блять, нравится, когда Курсед на него внимательно смотрит – Акумов уверен, что внимательно. Вылавливает каждое его неаккуратное движение; смотрит на капающую с блестящей, розовой головки смазку вперемешку со слюной; смотрит на сжатые челюсти и напряжённые желваки во время процесса – на хмурый Сережин вид. Внутри скручиваются приятные, тягучие ощущения, и Акуму ведет: мышцы живота начинают подрагивать в нетерпимом напряжение. Сережа чуть не ударил себя за вырвавшийся сиплый стон с именем Курседа на мокрых, слегка обкусанных, губах. Блять. Стыдно. Ему не дал кончить патлатый, когда резко встав, подошел к нему вплотную, и Сережа сбивается с ебаного темпа. — Издеваешься? — он реально раздражается из-за этой хуйни. — Нет, — удивительно честно отвечает Кир, поднимая его лицо за подбородок. Стояк, приподнимающий плисованную ткань, Сергей почти сразу заметил, потому что тот был на уровне с его носом. Боже, как удобно. Курсед затягивает его во влажный, чмокающий поцелуй. Язык толкается внутрь, трется о чужой; хуйня мерзкая; ужасно заводит. Акума выцеловывает подтянутый живот, иногда прикусывая нежную кожу около пупка; Кир дергается и мнется, но придвигается ближе. Акума мог бы его даже подразнить сейчас, но он знает, что на этом долбаебе такое не сработает, потому что Кир отвечает на провокации выверенным методом, то есть, начинает страдать ебланством. Короче, пошел на хуй. Остается дразнить только действиями. — Че дергаешься? — поднимает глаза Сережа. Попытка грубо попровоцировать всё-таки всегда будет жалко, но осуществлена. — Потому что мне приятно, — он игриво улыбается, прикусывая губу. Чужая рука зарывается в затылок с черными волосами, спутывая их, что сейчас не раздражает – Сережа позволяет себе иногда слабости по отношению к сплитованному еблану. Акумов прижимается влажными губами на границе горячей кожи и легкой ткани, давая себе несколько секунд на раздумья. Он фокусируется на крупной руке у себя в копне волос и, блять, наверное, объяснять не надо, иногда это очень приятно. Акума млел, но не забывал про побритые ножки, игриво выглядывающие из под юбки. До Курседа после всего этого интима и прелюдий, он обязательно доебется по поводу этого. Он знает, что получит пизды и ему похуй, такой шанс ведь, ну. Он щекотливо, еле весомо, касался пальцами гладкой кожи, то забираясь под короткую юбку, то доставая касанием до колена. Курсед сдерживался, чтобы не вздрагивать и не отходить назад. Наверное, иногда Кир был довольно нетерпелив, но ждать уже реально больше невозможно; так хотелось... Просто хотелось милого мальчика. И он как раз был здесь под именем Сергей Акумов. Великая удача. — Сереж. — он немного поторапливает замлевшего Куму. — Да? — Серёга поднимает голову, и волосы забавно вскидываются по инерции. — Что ты хочешь? — Акумов, не сдерживаясь, слегка улыбается, оглядывая Кира перед собой темным, возбуждённым взглядом. — Давай, скажи, малыш, что ты хочешь, чтобы я сделал? — ай, сука, дразнит. — Чтобы твой рот на моем члене прямо сейчас, — выдыхает Кир и тут же громко, хрипло стонет, закусывая пальцы, когда Кума выполняет. Его прошивает жаром; он щурится и закатывает глаза от дикого возбуждения, которое ударяет в пах и голову. Наблюдать сейчас за Сережей, берущий во влажный рот его твердый багровый член, что-то очень охуенное. — Да, давай... — голос совершенно не слушается – только Акума может довести его до такого состояния. — Вот так... — каждое слово давалось с трудом; он выдыхал это со стонами – в отличие от Сереги он не стеснялся себя ни разу. Парень отстраняется от него, проезжаясь мягко языком по крайней плоти, трогая кончиком уздечку, влажно чмокая головку. Не длинные пальцы обхватили у основания; кружилась голова и крупная дрожь била тело; очень горячо и возбуждающе. — Кир, ты правда сегодня дерганный, — отстранился Акумов, осматривая парня. — Нормально, — бормочет Курсед, не справившись с одышкой. — Уверен? — Да, малыш. — снова треплет по голове. — Пытаешься охуеную укладку мне сделать? — посмеивается Сережа, успокаивающе поглаживая бока и ноги. — Конечно, а то ты как из дет.дома вылез. — Блять, ты охуел. — это даже не вопрос. Акума встает с насиженного места и подводит Кира ближе к себе, целуя после минета, смешивая слюну и смазку – продолжить рофлить не хотелось. Они трогают и лапают друг друга, какое-то время наровя завалить друг друга либо на кровать, либо на стол. Так сказать, борьба за место на вершине главенства. Кума поддаётся когда Кир лижет чувствительное ухо; он плаксиво стонет, кусая Курседа за участок соединения плеча и шеи, отчего патлатый отвечает чувственным тихим скулежом, опаляя нежную кожу. Сережа съеживается и пытается отстраниться, но его силой вжимают в стол, вылизывая мокрым, горячим языком до всего, до чего можно дотянуться. Оттягивают ворот футболки, оставляя след от укуса на ключице. Сережа злобно выдыхает с болезненным стоном, пытаясь все еще отодвинуть парня от себя. — Да блять, хватит..., — мычит Акумов, тщетно стараясь отстраниться. Курсед ничего не говорит, только лыбится, смакуя сосущее под ложечкой чувство, продолжая покусывать и втягивать тонкую кожу, вцепляясь зубами. — Кир, блять..., — держится Серёга из последних сил, чтобы не жалко всхлипнуть. — Да, малыш? Издевается. — Да иди ты на хуй..., — он айкает, когда ему ставят очередной засос. Чувствует, как чужое бедро давит на вставший член, и ёрзает, что Кир, конечно же, замечает. Курсед напорист, когда надо. Акума это знает. — Мешает тебе что-то кажется, — хмыкает Курсед, имея ввиду стояк, разворачивая Акумова спиной к себе. Серега еле клаву успевает убрать, когда его вдубашивают в стол, грубо держа за шею и поглаживая слегка вспотелую, жаркую спину. — Тебе кажется, — шипит Сережа, нереально внутренне кайфуя с грубости и одновременно нежности???... Ведь только патлатый пидарас так может: нежно вылизать шею и ключицы, чтобы мокрые следы неприятно высыхали на полыхающей коже, а укусы остро саднили, а потом сухо выебать на любой предоставляемой поверхности, не касаясь и не целуя ни разу за время процесса. — Надеюсь, ты подготовил себя. — берет презерватив из Сережиных рук и ни какой-то ебаный дюрекс, контекс, как они вначале шутили. Акума только издает непонятный, но утверждающий мычащий звук, пока наблюдает за тем, как приподнимается юбка, и контрацептив раскатывается по всей длине. Блять, он залипает. Нет ничего лучше, чем трахающий тебя Курсед в клетчатой, короткой юбке. Уши зарделись огнем, когда ягодицы развели и на пробу вставили несколько пальцев до основания. Проверка, ебать. Грубо и больновато; Акумов сипло заскулил потому что уже можно, уже на все похуй, он слишком разгорячен и взбудоражен, чтобы следить за звуками и реакциями собственного тела. На чужих пальцах, сведенных в кулак, запутались черные волосы. Его сильнее вжали лицом и грудью в прохладную поверхность стола, и он начал чувствовать, как она постепенно теплела от жара его тела, даже несмотря на так и не снятую футболку. В него входят одним слитным движением: длинным, мощным, сильным и грубым. Сука. Всхлип и хнычащий стон вырвались сами, не спрашивая разрешения у хозяина. — В порядке? — сверху спрашивает Кир, слегка наклоняясь вперед и слыша очередной тихий скулеж. — Д-да... Это была последняя фраза, которую смог выдавить из себя Сережа без стыдливых звукоизысканий. Больше со стороны Курседа вопросов не было. А со стороны Акумы больше не было членораздельных фраз. Кир грубовато хватает его за шею, как маленького котенка за шкирку, и двигает бедрами. Член ощутимо заполняет пространство внутри и раздвигает чувствительные стенки, отчего Сережа съеживается, подавляя жалкие подвывания и хриплый скулеж – выходит хуево; остро ощущаются короткие сильные толчки бедрами; разогретая кожа о кожу. Курсед не тратит уже больше времени на предварительные ласки или другого рода прелюдии, сухо вгрызается в загривок, что оставит синеющий след от зубов, и толкается глубже в Сережу, заставляя его терется сосками о поверхность стола и тихонько хныкать. Грудь стала гораздо чувствительней; Акуму пиздецки вело от желания кончить. Ногти царапали дерево, пока его ебали, вжимая голову за темные волосы в гладкий стол. Не размашистые, но сильные толчки; – Курсед знал, что Сереже этот темп нравится, и он может быстро кончить, поэтому амплитуда резко меняется: он то останавливается, то вновь без предупреждения бьет по внутренним чувствительным точкам, сильно двигая тазом и вгоняя член до шлепка яиц о голые бедра – Акумов прогибается чуть сильнее, сводя лопатки от напряжения мышц, выдыхая тихие, судорожные маты. — Сережа, что за грязная речь? Жаль, что этот самый Сережа не может ответить, захлебываясь в стонах от его члена внутри себя. Он развел чужие ягодицы в стороны, наблюдая за сокращающимися мышцами, плотно обхватывающими его член; аккуратно оттянул край дырки, чтобы прозрачная смазка протекла маленькой дорожкой по Акуминому бедру; сплитовый медленно облизнул свои высохшие губы, прижав их друг другу в напряжении, залипая на дрожащее горячее тело самого близкого и самого любимого человека; залипая на собственный хуй, втолкнутый в податливое нутро. Сережа уже умолял остановиться, чтобы Кир не менял темп, обхватил его влажный, исстекающий смазкой, член и правильными, отъюстированными движениями дал ему кончить со своим именем хрипло простонутым на Сережиных губах, потому что внизу стянулись крепкие, горячие узлы, и только при мысли о том, что они могут развязаться, и член расслабленно опуститься, доводила буквально до слез; ноги дрожат, разъезжаясь; невыносимо уже хотелось прикоснуться к себе либо своей, либо чужой рукой; провести пару раз по всей длине, чтобы получить долгожданную разрядку и потерять окончательно и разум, и сознание, просто почувствовать так манящее сейчас послабление; но Курсед только улыбался, непреклонно продолжая гребаные фрикции. Горло саднило, и закусить собственные пальцы казалось сейчас охуенным вариантом. Он просто не знал, как Кир кайфовал от его хриплого, тихого тона. — Ты так завелся. Может в следующий раз кружевное белье надеть? Сережа еле слышит за шумом крови в ушах и тихо неоднозначно сипит, реагируя на заданный вопрос. — Ладно, сегодня ты хороший малыш, Серёжа, — улыбка самопроизвольно расползлась по всему еблу, скрытому под длинной шторой разноцветных волос. Сережа выстанывает его имя с притупленным вожделением, закатывая глаза и кусая блестящую от слюны, раздраженно-багровую, нижнюю губу – кончает буквально от пары движений чужой руки по напряженному мокрому члену; хмурится. Одышка выламывает ребра, блять; сердце все еще продолжает стучать в ушах. Его отпускают, вытаскивая член и убирая использованный гандон подальше, завязывая в нехитрый узел. Сережа какое-то время просто полулежит на столе: взъерошенный, красный и затраханный. Поднимается на дрожащих руках, и Кир тут же его подхватывает за торс, чтобы тот не свалился на разъезжающихся ногах. Акума вцепляется в ответ за бока; поправляет рубашку и лезет целоваться, цапая резцами губы Кира, проходясь пикантно по ним языком. Курсед отвечает с той же отдачей: лениво и мокро. Проходится языком также по чужим, чуть-чуть покусанным, губам и двигается навстречу, с языком. Они оба мелко подрагивают после такого плотненького траходрома, который они устроили на столе, где чудом стоял выживший комп и клавиатура, которая отлетела в сторону. До сих пор оба не отходили от стола. Курсед целовал сухо чужую шею, Сережа просто втихомолку поддавался, забив на все, так как мысли были отъебаны и превращены в кашу. Акумов кусает с силой шею, оставляя след от зубов, целует щеку, отодвигает волосы, целуя в висок несколько раз, вдыхая родной, приятный и теплый запах тела и волос. — Че за телячьи нежности? — хмыкает Кир, трогая Серегу за задницу, отчего тот периодически вздрагивал. — У тебя проблемы? — поднимает брови Акума, фривольно и шутливо улыбаясь. Курсед вздыхает, тоже рефлекторно улыбаясь. Потому что от чужой искренней улыбки было тяжело не лыбиться, как долбаеб, в ответ. — Только одна проблема: во мне сейчас анальная пробка. Сережа настолько прихуел с этого, что брови его почти что начинают летать; глаза по пять рублей – весь вид кричал об откровенном удивлении и шоке. — Что? — Серёга растерялся на мгновение, но для Курседа это были реальные пять кадров в секунду. — Охуеть, ты это все время терпел? Почему сразу не сказал, еблан? — Сюрприз, — выдавил Курсед. — Да ебать твой хуеприз, я хуею с тебя, долбаеб, блять, — ржет Сережа, но это нервное скорее. — Я-то думаю, что ты дерганный такой сегодня, — уже более спокойно рассуждает Акумов. В голове все сходится: нервность Курседа, его дрожь и повышенная чувствительность, и почему он не стал его так долго мучить. — Я в ахуе, — пробормотал Сережа. — Хуй с тобой. Сейчас в ванну пойду, — шутит Курсед с серьезным ебальником. — Да кто тебя пустит, долбаеб? — Ну не твоего же разрешения мне спрашивать, — склабится, сукин сын. — Я считаю, что ты, пидарас, совсем охуел для человека с анальной пробкой в жопе, — хмыкает Акума, толкая Седа ближе к кровати. Ноги не гнулись; на удивление приятная слабость разливается по телу при каждом движении, и Курсед долго не ломается перед Сережей, присаживаясь на кровати, и будучи откинутым чужими руками на прохладную поверхность простыней, открывается, оттягивая юбку за края. Сереже нравится брать активную роль; меняться с Киром, он считает, прикольно. Да и в активной роли он чувствует себя уверенней, а попытка спровоцировать сплитованого уебана уже начинает выглядеть совершенно не жалко. Кир застонал откровенно, прошипев что-то невнятное, когда пробка была вытащена из задницы с хлипким звуком. — Серег..., — томно и хрипло. — Ну, тихо, — отвечает почти что мягко, вталкивая пальцы в разработанную смазанную дырку. Блять. Он почти что вскрикнул, когда влажный рот накрыл полувставший, чувствительный после оргазма, член. Пиздецки горячий язык вылизывал красную головку; бедра от перенапряжения и давления дрожали, Сережа их то покусывал, покрывая бледную кожу поблескивающими в полутьме следами, то вновь возвращался к минету; Кир вздыхал и тихо постанывал почти что в такт движениям пальцев и чужого горячего рта. Еще немного, и он бы снова кончил, но Акумов останавливается, слушая громкую судорожную одышку, вытаскивает пальцы, наслаждаясь лицом Курседа, который явно по сведенным бровям и сжатым челюстям, хотел ему то ли врезать, то ли насадить его глотку на свой хер до конца и кончить в рот Сережи, заставляя потом его, заплаканного и красного, от прилившей к щекам крови, проглотить жижу из намешанной густой слюны и тягучей спермы. Сережа издевательски и пошло, в самом настоящем смысле, улыбнулся, смотря на Кира под ним, только кончиками пальцев, еле касаясь, потирая красноватую возбужденную головку, наблюдая тоже по-издевательски, как лицо Курседа меняется, и брови изламываются в сладком мучении, а руки тянутся вяло, чтобы остановить, потому что судороги начинают прошивать тело сильнее и постоянно. Можно было бы и взмолить о пощаде и милости, но сплитованный уперто молчит, четко смотря в глаза напротив, улавливая темное тяжелое для обоих вожделение от процесса, тягостное уже для них обоих. — Разворачивайся, — низким голосом приказывает Акума, и Кир послушно переворачивается, упираясь слегка подрагивающими руками в матрас, подставляя течную задницу. Он надавливает ладонью между подлопаток, чтобы Кир сам насадился, что последний и делает, чуть прогибаясь в пояснице. Акума резкий, действительно грубый; входит до основания упруго, до шлепка бедер о ягодицы, и слушая чужие постанывания снизу. Кир после первого оргазма чувствительный и податливый, как скопления оголенных нервов, чувств и ощущений, вскрикивает, изливаясь гораздо раньше Сережи, потому что тело содрогается, а разум сходит с ума от рваных, хлестких толчков. Перед глазами пелена влаги и звезд от только что наступившего оргазма, и он реально уже, изнемогая, громко стонет и мычит, потому что Акумов не останавливается, довольно и без излишеств вдалбливая его в кровать. Член шлепается о живот, и кожа становится влажной от собственной жидкости, стекающей с головки. Внутри все пульсирует, и уже до боли невозможно терпеть чужие движения бедер и члена, который упирается в комок нервов и ткани внутри. — С-стой... — он слабо просит, задыхаясь от новых стонов, рвущихся из горла. Сережа только хрипит сверху, придавливая Курседа к кровати и двигаясь сильно, быстро, напористо последний раз, кончая в надетый презерватив, но желание снять его и кончить именно внутрь Кира, заставляя его матерится и ругаться, яростно и возбуждённо смотреть Сереже в глаза, стараясь не рефлекторно закатывать их, остается на подкорке сознания маленькой и хрупкой хотелкой, но такой сладкой, что внизу живота приятно потянуло. Он вставляет сразу два пальца, не вытащив из Курседа член, оттягивая края припухшей влажной дырки. — Сука, — шипит Кир, прижатый локтем к уже нагретым и слегка влажным от совместного пота простыням. Он выдыхает, прикрывая глаза, чувствует, как из него вытаскивает и пальцы, и мягкий опустившийся член с презервативом. Оба взмокшие, горячие откатываются друг от друга, борясь с прерывистым, тяжелым дыханием. — Люблю тебя, — говорит Сережа, поворачиваясь в его сторону и заглядывая в поддернутыми несколькими оргазмами чужие глаза. — Тоже, — грудь поднимается при дыхании, очерчивая нечеткий силуэт ребер. — Потом пойдем в магазин? — немного улыбается Акума своим уже невнятным, сумасшедшим мыслям. — Нижнего белья? — отзывается Кир. Оба смеются. Ужасно искренне и радостно, уссываясь с невероятно тупой шутки. И Сережа думает, а этот анекдот превратиться в каменный стояк, или это-таки и останется всего лишь мемом, не выходящим за рамки. Ладно, хуй с этим, его мозг и задница слишком вытраханы, чтобы думать. Каменно похуй.