Дар глубин

      — Сильви, дитя мое!       Ветер трепал концы шали и юбки миссис Энслинг; судя по испорченной прическе, она уже давно так стояла на крыльце, пытаясь дозваться дочь к ужину.       По совести говоря, ребенок уже давно должен был быть дома: собирали на стол. Худой и несколько нервный мистер Энслинг, смотритель маяка, вышел к жене.       — Пойдем в дом, дорогая. Я сейчас схожу на отмель. Должно быть она опять построила замок и не желает оставлять его волнам.       Умоляющий взгляд.       — Ах, поскорее. Несносный ребенок сведет меня с ума.       — Только если ты пообещаешь, что немедленно уйдешь с крыльца и не станешь больше стоять на холодном ветру. Помнишь, что доктор запретил тебе подниматься?       — Я так переживаю за нее! Душа неспокойна...       Вместо ответа мистер Энслинг осторожно обнял жену, пытаясь немного согреть ее озябшие плечи: шаль была слишком тонкой для этого времени года.       — Пойдем, дорогая, мне уже пора собираться — в девятом часу зажигают Старинг-Пойнт, а потом загляну на дальний мыс.       Суровое лицо экономки, показавшееся в боковом окне значило, что пора ужинать и отпускать прислугу. В гостиной зажгли камин.

***

      Ночью барометр обещал шторм.       Задремавшая в кресле миссис Энслинг, свернувшаяся калачиком, выглядела очень спокойной и трогательной, такой муж уже давненько ее не видел. Пристроив штормовую накидку в прихожей, он первым делом проверил, как надежно заперты ставни в окнах первого этажа. Тусклый свет ламп в гостиной окрашивал все в причудливые оттенки красно-оранжевого. На коленях миссис Энслинг лежала открытая книга.       Книга сказок. Наверняка читала вслух.       — О, дорогой, добро пожаловать. Прости, меня разморило. Сейчас я приготовлю тебе чаю или разогрею пирог.       — Нет нужды, пирог еще теплый, кухарка оставила его на плите.       — А Сильви? — Миссис Энслинг нахмурилась, так, будто забыла и теперь вспоминала что-то важное.       — Уже спит. Мы не стали тебя будить.       — Вот как! Значит, я уже долго здесь... — усмехнулась миссис Энслинг, приводя в порядок оборки на платье.       Мистер Энслинг поднес к губам подрагивающие пальцы жены, слишком холодные и тонкие. Нет, положительно, следовало более скрупулезно придерживаться рекомендаций врачей.

***

      Детские рисунки, тщательно вырезанные из разных листов, были вклеены в альбом. Разные рисунки: акварелью, цветным воском, чернографитным карандашом. На всех или почти на всех — русалки. Прекрасные длинноволосые леди. Иногда в компании рыбок или раковин. Иногда в коронах из жемчугов или кораллов.       Мистер Энслин переложил альбом повыше. На самую верхнюю полку его рабочего шкафа.       Ставни на окне заходили под порывистым ветром: ночной шторм надвигался.

***

      Черно-синее море шумело где-то вдали. Утес, на котором возвышался маяк Старинг-Пойнт, был угрюм и неприступен, о него разбивались волны и ветер. Луч света, устремленный в темноту, в ураган, выглядел неуместной смелостью, безумным бунтом против стихий.       Наутро после таких ночей на пляжах находили коряги, валуны, охапки поникших водорослей, иногда — рыбок или других морских животных. Однажды какой-то счастливец из местных рыбаков, возвращаясь с промысла, нашел целую охапку перламутровых раковин и подарил своей миссис нитку жемчуга, мелкого и щербатого, но диковинного дара глубин.       Мистер Энслинг не вел учета найденному на берегах, он лишь информировал власти, если удавалось обнаружить что-либо интересное.       Он вообще не совался в чужие дела и не терпел, чтобы проявляли излишнее любопытство. Только молчаливой прислуге было доступно посвящение в тонкости быта четы Энслингов, и за преданность смотритель королевского маяка платил им хорошие деньги.

***

      У Энслингов тоже были украшения из жемчуга. Разумеется, не кустарные поделки, а настоящие ювелирные вещицы, некоторые принадлежали еще матери миссис Энслинг и были подарены по разным поводам.       Нет, миссис Энслинг не верила в предрассудки о том, что жемчуг — к несчастью. Или что жемчуг — слезы русалок. Ее любимые жемчужные сережки в виде изящных капель часто украшали наряд на выезд в гости или для маленьких приемов; разумеется, пока она была здорова.       Она очень их любила и планировала подарить их Сильви, как только девочке исполнится пятнадцать, и она сможет делать взрослую прическу, носить длинные платья и сопровождать миссис Энслинг во время визитов.       Это все дурацкий маяк. Свет проникал сквозь закрытые ставни и полосами ложился на кровать; казалось, будто одеяло шло волнами.       Море бушевало, и ветер гнал на маленький дом облака брызг, бессильно оседавшие на гладких стенах и черных черепичных скатах крыши.

***

      — Она не желает разговаривать ни о чем, кроме своих русалок.       — Дорогая, она ребенок. Да и сказок слушает гораздо больше, чем сверстники — ты ей читаешь каждый вечер.       — Ты думаешь, это моя вина? — похолодела миссис Энслинг.       — Ну что ты! — поспешил извиниться ее супруг. — У нашей дочери просто очень богатое воображение. Это нормально для девочек ее возраста.       — О, да, ты прав. А еще она совсем перестала рисовать... Как ты думаешь, быть может, стоит привезти ей новый альбом? Или кисточек...       — Я был вчера в лавке у Симпсонов, они доставят новые кисти и краски прямо из Лондона на следующей неделе.       Мистер Симпсон обнял жену.       — А еще она говорила, что они разговаривают с ней.       — Кто?       — Русалки. Эти странные леди из глубин. Они по ночам смотрят на твой маяк, а потом их глаза светятся, когда они уходят на глубину.       Мистер Энслинг рассмеялся. Только его глаза остались по-прежнему печальны.       — Прекрасная выдумка, дорогая. У нашей дочери потрясающая фантазия.

***

      Сильви Энслинг больше не рисовала. Она грустно смотрела на альбом и на кисточки. И на карандаши с золотыми околышами.       Она рисовала пальчиком узор на цветастом ковре в гостиной. Пока мама читала ей сказки. Каждый вечер.       Миссис Энслинг быстро утомлялась и засыпала в кресле у камина, и Сильви, стараясь не побеспокоить ее, убирала в ящик и альбом, и кисти, и коробку с карандашами. Там, в ящике комода лежала и ее грифельная доска, и Долли — фарфоровая куколка с нежным расписным личиком.       Как жаль, что она больше не может поиграть с ней.       Сумерки опускались на побережье. На мысу зажигался дальний маяк.       Значит, пора было возвращаться.

***

      Мистер Энслинг осторожно вынул из внутреннего кармана сверток: завязанный в узелок носовой платок с монограммой «Ш.Э.»: Шарлотта Энслинг.       Позавчера он простился с женой.       Море, непонимающее и беспечное, набежало случайной волной и тут же отскочило обратно, оставив на песке несколько туманных переливчатых медуз.       На суровом утесе все так же чернел маяк.       Складки у глаз смотрителя стали жестче. Седые волны, вскипавшие у скалы, с ворчанием отступали, чтобы напасть на твердыню вновь.       Мистер Энслинг осторожно развязал узел на платке. В просвете туч показалось солнце, и жемчужные серьги — подарок Сильви — сверкнули в темной ладони.       Сегодня его девочке должно было исполниться пятнадцать.       «Мама, я построила замок! Он такой красивый! Совсем рядом, на отмели...»       Сильви было пять, когда море вернуло ее. Маленькую, похожую на куклу. С крохотной жемчужинкой, зажатой в правой руке.