Ночи, братец

Жарко. Дин злобно что-то фырчит про себя и ворочается на кровати. Снова. Скучающий, уставший голос с соседней кровати. Сэму надоело это слушать: — Может, откроешь наконец-то окно? Дин переворачивает подушку и огрызается: — А может сетку от комаров туда поставишь? — Ну правда, Дин, сколько можно. Окна зашторены, что ж ты никак не уснёшь? — А я почем знаю?! — взрывается старший. — Не засну и всё тут, — уже чуть виновато и жалобно. Сэм отрывает голову от подушки и смотрит на него, звучит уже мягче: — Хочешь, я с тобой лягу? Ну, как в детстве. В детстве Сэм использовал Дина как подушку-обнимашку, а тот был совсем не против. Пусть и света, просачивающегося сквозь неполностью закрытые шторы и недостаточно чтобы увидеть как Дин опускает глаза, но в голосе прибавляются нотки стеснения. Он поворачивается к Сэму спиной и буркает: — Ага, ещё чего. Не маленькие уже. Сэм улыбается, мягко, снисходительно. Тихо и про себя, но Дин всё равно слышит. Вида, правда, не подаёт. — Ну братец, чего ты ломаешься. Не облапаю же я тебя, в конце-то концов! Или этого ты и боишься? Дин издаёт оскорблённое «Да пошёл ты» и Сэм приглушённо смеётся. — Сэмми, отьебись. Может, захлопнешься, и я наконец-то усну. Сэм хмыкает: — Ага, как же. Но затыкается, и когда минут через пять Дин не выдерживает и снова переворачивается, не удерживается от мерзотненького и довольного «А я говорил». Дин вздыхает. Сэм закатывает глаза и откидывает с себя тонкое, бывшее изначально прохладным одеяло, и шлёпает босыми ногами к нему по паркету. На губах у Дина застывает немой вопрос, но брат не ложится рядом — просто присаживается на край кровати и кладёт руку ему на плечо. — Спи. Я же вижу, как тебе неспокойно. Давай, я тут. Винчестер выдыхает: — Это пиздецки странная ночь, — но не сдвигается с места и будто намеренно замирает. У Дина, из-за сьехавшего и сбившегося в ногах одеяла, видны ключицы. Какая потрясающая игра света и тени. И, чего греха таить, линии тела, вплоть до кромки боксёров и лодыжек, спрятанных под тканью. Сэму бы хотелось проследить все их пальцами и даже, наверное, губами. Но он ничего из этого не делает. Только гладит плечо. Дину под этой рукой неожиданно тепло и спокойно. Он прикрывает глаза и смотрит на Сэмов профиль исподтишка. Глаза у брата поблёскивают, часть лица скрыта в тени. А вот шея, шея видна. И спина. Он закрывает глаза. Сэмова рука неожиданно перетекает с плеча на шею, а потом и вовсе на голову. Ласково ерошит волосы и убирает их со лба. А вот тут можно и вставить едкое «Не облапаю, говорил ты, ну не ломайся, Дин, говорил ты», но губы отчего-то склеиваются и ни звука из них не выходит. Да и не хочется это прекращать, если честно. Дина, как маленького мальчика, гладят по голове, а тот, подумать только, молчит и краснеет. И нравятся ему эти касания, не заметил бы Сэм только, не то кабзда полная. Сэм негромко хмыкает. Дин тут же поднимает глаза на него пуганные, большие такие. И детские, наивные. Он проводит мягко по виску: — Ну, спокойно, чего ты? Всё же хорошо, не дёргайся. Дин торопливо кивает и зажмуривается, а касания — мягкие, как пёрышко, механичные и дразнящие продолжаются. Хочется, кто бы подумал, довольно мурчать. Ой, пизде-ец. Дин заталкивает эти мысли куда подальше и заставляет себя расслабиться. Проваливается в лёгкую дрёму. Сэм встаёт с кровати, он это чувствует, веса сидящего рядом с ним больше нет. А потом ему чудится прикосновение губ у виска и пальцы, скользящие по ключицам. «Спокойной ночи, братец»