of warmth and regrets

Он не знает зачем продолжает таскать с собой этот дурацкий гребень. Правда не знает. И тем не менее, тот уже практически прописался в кармане его любимой фиолетовой худи. Он даже постирал его вместе с ней пару раз, отчего дерево гребня вздулось в некоторых местах, и лак немного потрескался.  Теперь каждый раз, когда его рука нащупывает гребень в кармане, а его пальцы проходятся по новообразовавшимся неровностям и шероховатостям, Цзян Чэн чувствует легкий укол боли и сожаления. Только вот дело далеко не в потерянном товарном виде гребня, а скорее в потерянной Цзян Чэном возможности… — Гребень означает любовную тоску. Отличный подарок девушке. — сказала ему торговка на студенческой ярмарке, куда его пару месяцев назад затащил сводный братец, не взирая на его сопротивление.  И ведь купил же, дурак.   А потом пару недель спустя Вэнь Цин держала этот гребень в своих изящных руках, осматривала его, чуть нахмурив брови, после чего протянула нежеланный подарок ему, возвращая.  Темное дерево гребня, контрастирующее с ее бледной ладонью. Холод, пробравший его до мозга костей, когда, забирая гребень, его пальцы соприкоснулись с ее кожей. Эти образы, его чертова память словно выжгла их на подкорке сознания, настолько часто они его терзают.  Но это ни в какое сравнение не идет с образом смотрящей на него с жалостью Вэнь Цин, не менее часто преследующим его в мыслях. Этот же образ вновь возвращается к нему, когда он запускает руку в карман за телефоном и вместо него натыкается на этот чертов гребень. Цзян Чэн стискивает зубы от моментально захлестнувшей его агрессии, а его рука уже сжимает гребень по инерции. Достаточно сильно для того, чтобы его лакированная поверхность дала еще несколько трещин, а зубья чуть погнулись под напором его хватки. Не достаточно сильно для того, чтобы окончательно сломать, к сожалению.  К сожалению, ведь?  Эта неуверенность еще больше распаляет его агрессию, и вот он уже выхватывает гребень из кармана и замахивается, желая выбросить эту осточертевшую безделушку куда подальше. Замахивается и тут же замирает.  В паре метров от него Хуайсан, притащивший его сюда за компанию, стоит у мольберта, тщательно вырисовывая открывающиеся перед ним виды парка. Хуайсан, не имеющий ни малейшего подозрения об одолевающем его друга приступе агрессии, сама сосредоточенность в этот момент. Аккуратно смешав выдавленные на запачканную палитру краски, он наносит очередные мазки на холст со всей возможной тщательностью и знанием дела.  Размеренная плавность его движений, его собранность и концентрация моментально охлаждают разбушевавшийся гнев Цзян Чэна, возвращая ему спокойствие. Он со вздохом опускает руку и убирает гребень обратно в карман. Пару минут Цзян Чэн просто сидит, наблюдая за увлеченно работающим Хуайсаном, позволяя себе насладиться спокойствием, так редко посещающим его в последнее время. С каждым его движением, с каждым мазком на холсте, нанесенным с той же отточенной тщательностью, это новообретенное спокойствие все усиливается, пока не перерастает в умиротворение, разливающееся приятным теплом у него в груди и в конце концов накрывающее Цзян Чэна с головой. Он чуть дергается с непривычки.  — Я закончил. — вдруг окликает его Хуайсан, тут же поворачиваясь к нему.  Несколько выбившихся из небрежного пучка прядей чуть покачиваются от такого внезапного движения. На лбу у него красуются пятна краски, видимо, отпечатавшиеся там, когда тот убирал мешающиеся локоны с лица, и размазанные повторяющимися попытками справиться с этой регулярно настигающей его неприятностью. Глядя на него, Цзян Чэн не успевает предотвратить возникновение расслабленной улыбки на губах. Глаза Хуайсана на мгновение чуть распахиваются в удивлении, но уже в следующий момент его лицо озаряет схожая улыбка.  Спокойствие дает трещину под натиском этого внезапного оживления, но, как ни странно, это не вызывает у него и толики раздражения.  — Можешь посмотреть, если хочешь. — предлагает Хуайсан, улыбаясь ему все так же тепло.  Цзян Чэн подходит к нему и наклоняется к мольберту, принимаясь рассматривать результаты его трудов. Освещенный лучами закатного солнца парк простирается на холсте. Живой и дышащий ещё не высохшими мазками кисти. — Как тебе? — тот спрашивает, и его голос чуть вздрагивает взволнованным нетерпением.  — Ты же знаешь, я не особо разбираюсь в… — А-Чэн. — он вздыхает. — Просто скажи нравится тебе или нет.  По привычке закатив глаза на такое фамильярное обращение, он еще раз окидывает взглядом картину и, мысленно пытаясь подобрать слова, наконец говорит:  — Ну, определенно красиво. Как и все твои работы, что я еще могу сказать. Выглядит… живой.  Черт, в голове это звучало менее нелепо. И тем не менее, Хуайсан этой нелепости кажется и не замечает.  — Спасибо. Мне приятно это слышать. — и его взгляд смягчается искренней благодарностью, такой же теплой и приятной как его улыбка. Наблюдая эту картину, не менее прекрасную и живую чем та, что украшает холст Хуайсана, у него возникает желание сказать ему, что… А что сказать-то? Мысли спутываются, и в итоге все, что у него вырывается это… — Ты опять весь в краске изляпался. — Да? — Хуайсан ошарашенно дергается, и вот его рука уже бросается к лежащему рядом рюкзаку, добавляя к обширной коллекции цветастых отпечатков пальцев на светлой ткани ещё несколько таких же.  Пока тот увлеченно наводит ещё больший беспорядок в и без того хаотичном содержимом, пытаясь найти в нем не весть что, Цзян Чэн снимает с плеча собственный рюкзак, доставая оттуда влажные салфетки. Если он в чем-то и может быть уверен, так это в том, что у Хуайсана их нет.  Бренчание, сопровождающее перетряхивание рюкзака, затихает и тот наконец выуживает оттуда небольшое зеркало, тут же принимаясь рассматривать в нем свою испачканную физиономию. — И правда изляпался. — он посмеивается, после чего вновь обращается к Цзян Чэну. — А у тебя есть… Цзян Чэн молча протягивает ему упаковку салфеток. — Все-то у тебя есть! — тот радостно восклицает и выхватывает у него упаковку из рук. — С тобой и Вэй Ином приходится с собой все таскать! — он по привычке прикрикивает, на что Хуайсан лишь посмеивается, тоже по привычке. — Ага. Куда нам без тебя. — тот саркастично отмечает в ответ, параллельно стирая краску со лба.  Вернее сказать, ещё сильнее ее  размазывая. — Дай сюда! — Цзян Чэн вырывает у него салфетку. — Ты так только больше испачкаешься, придурок.  Хуайсан игриво закатывает глаза, но все же послушно подставляет лицо, позволяя Цзян Чэну самостоятельно избавить его от пятен на лбу.  — Какой ты у нас заботливый. — весело объявляет Хуайсан, как только тот заканчивает, прекрасно понимая, что это вызовет очередной взрыв раздражения у Цзян Чэна.  И действительно вызывает. Он уже чувствует покалывание хорошо знакомой искры раздражения, зарождающейся в груди, но тут лицо Хуайсана расплывается в милой улыбке, и грядущий взрыв нейтрализуется, так и не успев сдетонировать.  — Пошли уже давай… — Цзян Чэн отрывисто бросает ему.  — Да-да, сейчас. Дай себя в порядок привести сначала.  Цзян Чэн окидывает его недоумевающим взглядом, пытаясь понять что тот собрался в порядок приводить. Пятна краски успешно устранены, а кроме этого… Кроме этого Хуайсан выглядит нормально. Растрепавшиеся прядки, чуть развевающиеся на легком ветру, мягкая улыбка, не покидающая его лица, теплый взгляд его глаз, сияющих в лучах закатного солнца. Он… выглядит более чем просто нормально, Цзян Чэн замечает против воли. Тот вдруг распускает волосы, освобождая их из плена небрежно собранного пучка. Они, струясь шелком в падении на плечи, обрамляют их, скрывая под собой. А у Цзян Чэна вдруг дыхание перехватывает. Хуайсан принимается поправлять прическу — и без того идеальную, проносится у него в голове — и его щеки вспыхивают алым. Он поспешно отворачивается.  — Ай! — Хуайсан вдруг вскрикивает. — Черт, больно.  Цзян Чэн взволнованно дергает головой в его сторону. Хуайсан смотрит на него — он всеми силами надеется, что солнечный свет скроет румянец на его щеках — и жалобно протягивает:  — Волосы запутались!  Он продолжает пропускать пряди через пальцы, в попытках распутать образовавшиеся узлы, но тут Цзян Чэн хватает его за руку, останавливая.  — Так еще больнее будет, придурок.  И прежде чем Цзян Чэн успевает отдать себе отчет в том, что он делает, его свободная рука уже погружается в карман худи, доставая оттуда многострадальный гребень и неловко протягивает его Хуайсану.  Тот удивленно смотрит на гребень, а потом переводит взгляд на него. В его глазах так и читается неуверенность. Он поднимает руку, собираясь взять предложенный ему гребень, но резко останавливает ее, едва его пальцы оказываются в паре сантиметров от его ладони. — Ну ты будешь брать или нет!? — Цзян Чэн бурчит, едва выдерживая на себе его взгляд.  — Спасибо… — Хуайсан растерянно шепчет и наконец берет чертов гребень.  Пальцы, на долю секунды соприкоснувшиеся с его кожей, оставляют на ней небольшие пятна красок и …тепло. Рука Цзян Чэна чуть дергается, непроизвольно. Из непростительно маленьких очагов прикосновения теплота расходится по всей ладони. Холод ее рук ни в какое сравнение не идет с этим ощущением, он импульсивно отмечает.  Хуайсан, расчесывая волосы, неловко опускает взгляд, а Цзян Чэн, глядя на его поджатые губы, начинает скучать по его улыбке. Широкие зубья гребня пропускают через себя густые локоны, ловко распутывая образовавшиеся узлы. Рука Хуайсана, вцепившаяся в гребень, словно тот может вот-вот исчезнуть, чуть подрагивает с каждым движением. На мгновение Цзян Чэна охватывает импульс забрать у него гребень и самостоятельно расчесать ему волосы, но что-то внутри выражает протест этой идее, и он убирает руки в карманы, в попытках противостоять этому наваждению. Хуайсан последний раз расчесывает волосы, более не встречая ни одного узла. Он поднимает перед собой гребень, явно собираясь его вернуть, и смотрит на него со знакомым Цзян Чэну сожалением.  — Можно… — его голос вздрагивает смущением, на что Цзян Чэн хмурится. — Можно я оставлю его себе?  Его смущение моментально становится ему понятным. Как тут не понять? Скрытый смысл этой просьбы прекрасно ему известен. И Хуайсан это знает. Конечно знает, как он может не знать?  — А-Чэн… — Хуайсан еще раз окликает его, встревоженный отсутствием ответа.  Он лишь опускает взгляд на гребень и ошарашенно в него всматривается. Мысль о том, чтобы оставить его Хуайсану, не вызывает у него ни раздражения, ни возмущения. Даже наоборот. Это кажется ему таким естественным поступком в его ситуации, но… Он смотрит на потрескавшийся лак, вздутое дерево, погнутые зубья и думает о том, что Хуайсан определенно заслуживает чего-то лучшего чем это.  — Ладно, извини. — тот вдруг снова заговаривает. — Глупо было просить тебя об этом…  От расстроенного тона его голоса Цзян Чэна как током бьет. Он моментально приходит в себя от этого своеобразного шока. Вот Хуайсан уже протягивает ему гребень… — Нет! Оставь себе. — Цзян Чэн встревоженно восклицает. — Пожалуйста, оставь себе.  — Правда?  — Правда. Только вот… — он делает пару вздохов для успокоения. — Я бы лучше купил тебе новый, а то этот… Он ведь весь испорченный.  — А я хочу именно этот. — Хуайсан мечтательно улыбается. — Спасибо.  Глядя эту улыбку, вернувшуюся на свое законное место на его лице, Цзян Чэн испытывает легкий прилив воодушевления. Только почему-то этого кажется недостаточно. Словно чего-то не хватает. Он уже собирается сказать об этом, так же красноречиво как и всегда, когда дело касается подобных сбивающих с толку чувств, но тут Хуайсан делает шаг ему навстречу.  А потом еще один.  И вот он уже так невыносимо близко к нему. Близко, но при этом слишком далеко. Цзян Чэну приходится сделать над собой усилие, чтобы заставить себя устоять на месте: из страха, что ему захочется отстраниться, или наоборот приблизиться. Черт знает, что из этого хуже. Он задерживает дыхание, ожидая, что будет дальше. А дальше… Хуайсан вдруг подается вперед и оставляет легкий поцелуй на уголке губ. Все происходит так быстро, что он и почувствовать ничего не успевает. Тот смущенно отводит взгляд и уже собирается сделать шаг назад.  Ну уж нет, так дело не пойдет. Он ведь даже почувствовать ничего не успел! Потому Цзян Чэн инстинктивно хватает его за руки и дергает на себя. Хуайсан издает удивленный писк, который в следующий же момент оказывается нагло заглушен еще одним поцелуем. Настоящим, на этот раз.  Хуайсан словно оцепенел под натиском Цзян Чэна, упорно продолжающего целовать его. Чтобы прочувствовать. Как следует прочувствовать. И к его удивлению, ему совсем не хочется прекращать. Пару мгновений спустя Хуайсан наконец расслабляется, поддаваясь ему. Он чуть приоткрывает губы, позволяя Цзян Чэну углубить поцелуй, и обвивает руками его шею. Цзян Чэн же опускает свои руки ему на талию, прижимая еще ближе к себе.  Вот теперь все правильно. Так, как и должно быть. Все прошлые сожаления оставляют его с каждой секундой, уступая место все больше захватывающей его эйфории, безжалостно вскруживающей голову. Эта непривычная легкость, подаренная ею, застает его врасплох, вынуждая его сердце биться чаще, а дыхание тяжелеть, пока оно окончательно не сбивается. Ему приходится отстраниться, и он делает это с кажущимся ему невыносимым разочарованием.  От вида Хуайсана, с его зацелованными до покраснения губами и ошеломленным взглядом, кровь в висках стучит еще сильнее, так сильно, как будто вот-вот вырвется из сосудов и хлынет по коже, оставляя после себя ожоги, настолько она горяча в этот момент. Он едва вспоминает, что ему нужно отдышаться. Его дыхание учащается, пытаясь компенсировать потерю кислорода. — Вау… А-Чэн… — Хуайсан вдруг протягивает, с такой болезненной надеждой в голосе. — Скажи что-нибудь, пожалуйста.  — Я… — и Цзян Чэн правда пытается, но у него в голове пронзительно пусто, словно там короткое замыкание произошло. — Твой брат мне ноги переломает. — в конце концов он выдает.  Хуайсан недоуменно моргает несколько раз, и Цзян Чэн уже испытывает желание приложиться головой пару раз о ближайшее дерево, как вдруг тот заходится оглушительно звонким смехом.  — А-Чэн, ломать ноги… это твоя фишка… — он едва выдавливает из себя, не переставая смеяться.  — Ну значит он просто меня убьет. — и с его губ срывается нервный смешок.  — Я не позволю этому случиться, не переживай.  Хуайсан обхватывает его вспотевшие руки своими теплыми, и охватившая его встревоженность понемногу успокаивается, и дыхание возвращается в норму, и даже кровь уже не грозится вырваться наружу.  — Ну вот видишь, все хорошо. — тот отмечает с удовлетворением и, встав на носочки, еще раз легко целует его в губы, окончательно возвращая ему спокойствие и власть над собой.  — Да… — он соглашается. — Все просто замечательно.  — Пора идти уже, наверное. Желательно в более уединенное место. Думаю, нам есть о чем поговорить.  Цзян Чэн лишь согласно кивает. Хуайсан одаривает его ответным кивком и принимается собираться. Он надевает рюкзак, предварительно убирая туда новообретенный гребешок, и снимает холст с мольберта, удовлетворенным взглядом окидывая результат своей работы. Он уже собирается взять и сам мольберт, но Цзян Чэн хватает его раньше, чем тот успевает до него дотянуться.  — Давай я понесу. — он предлагает. — Тебе тяжело будет.  — Да нет. Я уже привык его везде таскать. — Хуайсан усмехается.  — Неважно. — Цзян Чэн бурчит себе под нос. — Я сказал, что буду его нести, значит буду.  Губы Хуайсана расплываются в насмешливой улыбке, которую тут же хочется сцеловать с его лица. — Как скажешь, А-Чэн. Ну что, пойдем?  — Ага.  И они направляются к выходу из парка. По пути Цзян Чэн позволяет себе обхватить Хуайсана за плечи свободной рукой, на что тот прижимается чуть ближе к нему. Тепло, исходящее от него, его волосы, падающие на ткань его худи, и его спокойная улыбка, заражающая в своем умиротворении. Очередной образ, который его памяти предстоит выжечь на подкорке сознания. Но, пожалуй, один из немногих, которому он с удовольствием позволит преследовать его в мыслях.