плачут этажи

Ларри делает затяжку, оставляя на никотиновой палочке парламента немного черной матовой помады, и, не глядя, протягивает ее Салу. Секунда, и через нос пробиваются две струйки сизого дыма, растворяющиеся где-то под потолком. Руки Фишера немного дрожат. Через неровный прямоугольник в деревянной стене, который служит окном, на лицо стелются едва теплые лучи рассветного солнца. Сал задерживает взгляд на лице Джонсона подольше, рассматривая, как блестят на свету темные короткие волосы на подбородке, и делает затяжку, чересчур зажимая сигарету в зубах. Жест не ускользает от чужого мутного взора. Они всю ночь провели в домике на дереве, раскрашивая друг другу лица новой косметикой Фишера, уча аккорды нового альбома Смысловой Фальсификации и выкуривая за это время пачки две, не позаботившись о том, чтобы поесть. Провожали последнюю их весну в апартаментах, которую можно было назвать разве что мертвой. Салли докуривает до фильтра и кидает бычок в импровизированную пепельницу из стеклянной банки - заполнено больше половины. Он остаётся тлеть среди своих собратьев, заставляя воздух пропитаться едким запахом - своего рода благовоние. У Сала горло мерзко саднит, от голода появляется лёгкая тошнота, но в сон почти не клонит, только приятная усталость растекается по телу. Ларри гуляет взглядом по чужому лицу и улыбается одним уголком губ. На нижних ресницах сформировались маленькие комочки дешёвой туши. Пару недель назад в пьяном угаре Джонсон выводил ей на входной двери первого этажа апартаментов их имена, под которыми размашисто и чересчур жирно красовалось "любовь". У Фишера от этого воспоминания усталая улыбка прорывается, и Ларри аккуратно подсаживается рядом, уходя от косых лучей солнца. Диван скрипит под весом, накреняясь влево. Протез валяется где то на ящиках, но, проводя с другом за последние три года большинство своего времени, носить его стало даже непривычно. Джонсона до трясучки раздражала невозможность видеть его эмоции. Слева на спинку дивана откидывается темная макушка, и чужие руки аккуратно пропускают через пальцы голубые пряди. Успокаивает. В утренней тишине Сал украдкой наблюдает за сомкнутыми глазами, спокойно вздымающейся грудью и изредка подрагивающим кадыком. Взгляд бегает по заметно посеревшему за последние месяцы лицу и похудевшим щекам, в груди оседает давно ставшая родной тревога. Тени под глазами и выделяющиеся скулы только добавляют лучшему другу нездоровый вид. Салли страшно смотреть на это. Ему жутко до ноющего чувства под ложечкой, до дрожи в пальцах. Словно кишки завязали в узел и прокрутили до состояния фарша. Он знал, почему Джонсон так выглядит. Уставший мозг не одну неделю ищет выход из сложившейся ситуации, но все варианты ведут Фишера в глухие стены, прикладывая об них головой. Ларри приходит к нему зимой поздно ночью и уговаривает попробовать. Что-то произошло, но попытки разговорить пресекаются сразу. Сал все понимает. Если говорить честно, то долго уговаривать не пришлось. Хотелось почувствовать что-то новое, пока есть возможность, даже если это опасно. Так веселее. Начиналось с кокаина. Один хороший знакомый Джонсона отдал почти за копейки, немного, как раз для того, чтобы попробовать. Эффект парней не сильно впечатлил, но та ночь была запоминающейся. Гуляя по городу в потёмках, распевая все песни, что шли в подавленный наркотиком разум, сквозь вату они слышали только крики из окон домов, которые казались одинаковыми, как и люди в них. В Фишера почти прилетела полупустая бутылка пива с верхних этажей, но меткость недовольного подвела. Разлитый алкоголь оставил на асфальте узор в виде лягушки. Сначала пару раз в неделю, а затем и все чаще парни позволяли себе совсем небольшое количество, чтобы сидеть вечерами спина к спине на крыше засыпающих апартаментов и ловить свои вертолеты. Месяц - полтора и Ларри предлагает новое развлечение. А затем ещё. И ещё. Сал понимает, что всё выходит за рамки, когда друг приносит к нему в комнату упаковку шприцов. На все беспокойные взгляды, попытки поговорить Джонсон отвечал недоверчивым взглядом карих глаз, в котором сквозила и жалость, и удивление, и злость. В тот день Ларри молча ушел из его комнаты, захватив с собой упаковку, и больше эта тема между ними не поднималась. Однако, если Салли это дало отрезвляющий пинок, то Джонсон останавливаться не собирался, пробуя теперь новые смеси в не самых приятных компаниях. Как хорошему другу, который не лезет не в свое дело, Салу оставалось только молчать и верить, что тот одумается. Молчит. Верит. Боится до смерти. Из груди Фишера с шумом выходит воздух, когда он останавливает взгляд на обветренных, немного серых, губах. Не смотря ни на что они оставались для него желанными. В волосах по прежнему бережно перебирают пряди, а тёмно-русая голова пристроилась на хрупком плече друга. Салли позволил себе глубже откинуться на диван, ластясь к ладони. Нестерпимо захотелось курить. Парень не знал, как давно был влюблен в Ларри, но, по ощущениям, с самого знакомства. Симпатия никогда не мешала Фишеру в дружбе, не загоняла в полные печали мысли и не ощущалась как что то неправильное. Чувствовать это, сидя с ним рядом - правильно. Не бояться показать свое лицо, испещренное старыми шрамами - правильно. И обнажать свою душу, выворачивая ее наизнанку ночами, когда они вдвоем смотрели старые сериалы, тоже было правильно. По-другому словно и быть не могло. Сал был уверен, что его чувства видно как кровь под ультрафиолетом, но Джонсон ничего не говорил, не бросал косые взгляды, и Фишер был ему очень благодарен за это. Любовь временами съедала душу изнутри, оставляя на языке металлический привкус. Парень вырос, его чувства вместе с ним, и держать в себе все те яркие эмоции, что так хотелось выражать, становилось все труднее. Сейчас, когда Ларри хоть и не прекратил быть собой, но значительно изменился, позволить чувствам, съедающим грудь, вырваться в глупое признание, означало бы точку невозврата. Привязаться в Джонсону ещё сильнее, когда зависимость отбирает его на глазах, или получить отказ и умножить боль на сто. Выбор не из лучших. Любовь к Ларри была прочнее графена, и в то же время хрупка как штукатурка на стенах в России. Сал сам стал не прочнее штукатурки. Ещё чуть-чуть и пойдут трещины. Рука в волосах замерла, отвлекая от размышлений, и Салли поймал на себе пристальный взгляд. Джонсон явно ощущал переживания друга и хотел поговорить. Глаза цвета горького шоколада с заметно расширенными зрачками неотрывно глядели в радужки цвета плачущего неба. Сердце болезненно сжалось от этого контакта, тысячи мыслей и неозвученных вопросов слились в серый шум, оседая на черепной коробке липкой пленкой. Салу так хотелось, чтобы все закончилось. Обернуть время вспять и достучаться, отговорить, не позволить. А сейчас он только и может что наблюдать, как любимый человек день за днём роет себе могилу, и один Иисус знает, сколько им осталось провести таких ночей, как сегодняшняя. Редкие ночи, когда друг ясно мыслит. Пару дней назад посреди дня Фишер забирал почту и наткнулся на Джонсона, тряпичной куклой валяющегося в углу первого этажа. Почта так и осталась нетронутой. К тому моменту Ларри не отвечал на звонки и не появлялся в апартаментах трое суток. С трудом тогда подавив в груди истерику и дотащив друга до дивана, на котором тот ещё двенадцать часов провалялся в угаре, Сал добрался до своей комнаты на едва гнущихся ногах. Вздохнуть бы с облегчением, да только больно и тошно от безысходности. Давно забытые в комоде старые лезвия отражали вечернее солнце маленьким зайчиком на зелёной стене. Салли передёрнуло. Ларри молчал, пытаясь впитать чужую боль одним взглядом и поделиться своей. Мне жаль, мне правда жаль, но я так устал, Сал, что лучшее, что я могу сделать для этого мира это отравить себя веселящими таблетками и больше никогда никому не причинять боли. Особенно тебе. У Фишера комок в горле и пальцы в кулаки сжимаются. Как прожить эту ёбнутую жизнь если тебя не станет? Глаза напротив понимающие, а ладонь из волос переместилась на скулу, едва поглаживая. Тот день вынес Салли приговор. Дал понять - это конечная. Назад дороги нет. Всё, что остаётся - принять действительность, отпустить теперь ненужные страх и переживания. Довериться судьбе. Сал до скрежета сжимает в дрожащих ладонях край чужой футболки, пытаясь зацепиться за остатки самообладания. Секунда, и они разбиваются о холодное прикосновение руки друга к рельефной от ран коже правого запястья. Джонсон гладит нежно, в глаза с грустью заглядывает, а в следующий момент отрывает ладонь от своей одежды, чтобы поцеловать. Выразить сожаление хотя бы в мимолётном прикосновении губ к гладким шрамам. Фишер от этой картины всхлипывает, уже не пытаясь совладать с эмоциями. Грудь сдавливает, на джинсы капают слёзы. Пальцы другой руки Ларри с едва заметными мозолями от струн аккуратно стёрли с щеки дорожку влаги. Салли порывисто выдернул кисти, перемещая их на шею друга и едва ощутимо царапнул под ухом.

Довериться судьбе. Принять. Отпустить переживания.

Ларри подался вперёд, беря лицо друга в ладони и бережно прислонился своим лбом в чужому. Нос пощекотал аромат табака. Судорожный выдох коснулся губ Фишера, обжигая.

Довериться.

В теплых карих сожаление и теплота. В голубых - смирение. Когда Салли ответил на несмелый поцелуй, его сомкнутые веки пригрело уже полностью вставшее солнце. В рассветной тишине плакали этажи.