because I love to see you smile

Телефон вибрирует под подушкой несколько раз подряд, вырывая Ханамаки из субботнего сна. — Слушаю, — хрипит помятым голосом в трубку, не посмотрев даже, кто звонит. — Хватит спать, Макки! Просыпа-айся! — Ойкава, — Ханамаки со стоном открывает один глаз и находит циферблат электронных часов на тумбочке, — десять утра, да ты охренел. Это моя первая нерабочая суббота за месяц. — Завтра выспишься, ждём тебя через час в нашей кофейне. Ойкава отключается, а Ханамаки закрывает глаз обратно, роняя руку на матрас, позволяя телефону упасть в мягкие складки одеяла. Мог бы спать ещё часа два. И проснулся бы с головной болью после пересыпа, ага. Ханамаки вздыхает и садится в кровати. Пока ещё весна, но солнце уже совсем летнее — подсвечивает белые шторы и наполняет небольшую квартиру особенным мягким сиянием. Ханамаки сонно улыбается, щурясь от такой яркости. Пора вставать. Он принимает быстрый прохладный душ, а после выпивает стакан воды, решая добраться до кофе уже в кофейне. Со стакана срывается холодная капля, падая на голую ступню. Такое свежее, прохладное, ослепительно яркое выходное утро, скоро наступит лето, и сейчас Ханамаки чувствует что-то похожее на беспричинное счастье. Потому что хорошо — здесь и сейчас. Почему-то в такие вот славные, счастливо-тихие дни вспоминается Мацукава. Ханамаки вытряхивает из шкафа белую футболку, джинсы и плотную рубашку. Они с Мацукавой не общались со времен окончания школы, сколько уже, двенадцать лет? Странная штука жизнь — сегодня вы словно близнецы, а завтра разошлись в разные стороны навсегда. Навсегда. Пожалуй, слишком горчит на языке. Может быть, сегодня обойтись без таких категоричных слов? Макки не без усилий находит в одеяле телефон, сгребает с тумбочки ключи и выходит из квартиры. Ветерок пробирается к коже, холодит приятно. До кофейни пешком минут пятнадцать быстрым шагом, и Макки сажает на нос очки, улыбаясь весеннему высокому небу. В его толстой записной книжке между страницами хранится их с Мацукавой совместная фотография. Полароидная, выцветшая такая. Им там по семнадцать. Школьный двор, форма в полном беспорядке и такое же вот небо на заднем фоне. Мацукава обнимает его за плечи, а Макки смеётся и показывает в камеру пальцами ‎«викторию». Счастливые и немного сумасшедшие. Как и всегда в то время. Ханамаки очень любит это фото и перекладывает его в каждую новую записную книжку, как только заканчивается старая. Интересно, где он сейчас? Макки качает головой, почему-то в такие дни по Мацукаве скучается сильнее, чем в иные. Честно сказать, в первые годы было совсем тоскливо. Теперь нормально. Иногда вот только немного щемит сердце. Ойкава машет через большое окно кофейни, Ивайзуми рядом отпивает из высокого стакана. Ханамаки улыбается им и ускоряет шаг. Они часто вытаскивают его на кофе и завтрак в выходные или в бар по вечерам в будние дни. Догадываются, видимо, что если не вытаскивать насильно, Макки из своего хирургического скоро даже домой ходить перестанет. — Ты ешь вообще? — тычет его ногой под столом Ойкава, не сильно, но очень недовольно, — вид у тебя полумёртвый, Макки. — Это ты разбудил его в выходной, — невозмутимо замечает Ивайзуми. Ханамаки подмигивает ему и смеётся с того, какую драму тут же разводит Ойкава. Солнце не спеша поднимается в свою высшую точку и устилает золотыми лучами весь мир. Макки подставляет под них лицо, чуть поворачивая голову к окну, подпирает кулаком подбородок и закрывает глаза. У него на шее на цепочке болтается тонкое простое кольцо. Под футболкой. Это они с Мацукавой выиграли две штуки на каком-то фестивале ещё в средней школе и долго дурачились на тему парных колец. Но носили их потом почему-то не снимая. А когда они стали малы, перевесили на цепочки. Ойкава и Ивайзуми начали встречаться в старших классах, и Макки иногда думал, смогли бы они так же с Мацукавой? Смогли бы они сидеть здесь сейчас вчетвером? Ханамаки открывает глаза и смотрит на своё отражение в стекле. Почему-то оно очень грустное. Макки пытается улыбнуться, но ничего не выходит. — Всё в порядке? — интересуется внимательный Ивайзуми, едва угомонивший Ойкаву. — Это я должен у тебя спрашивать, — весело фыркает Макки, поглядывая на Ойкаву. Им приносят завтрак, и беседа перетекает в более адекватное русло. Ойкава много говорит, много спрашивает про работу, Макки с удовольствием слушает и рассказывает сам, а Ивайзуми предлагает сходить на недельке к Тендо в новый гриль-бар. С ними Макки так легко забывает все печали и проблемы, рабочие неурядицы, будто снова возвращается в летние беззаботные школьные дни. На улице Ивайзуми закуривает, и Макки снова вспоминает Мацукаву. Как он начал курить в последнем классе, а Макки иногда таскал у него сигареты из пачки. Пусть курение и не стало его привычкой, но осталось воспоминанием о лучшем друге. Ладно, — думает Макки, — ладно. Нужно остановиться. Расстояние и время обостряют чувства и мысли. Это просто ностальгия по счастливым дням. Ханамаки высыпается в воскресенье, заказывает еду домой, перебирается из кровати на диван — и это самое серьёзное его перемещение за день. Новая неделя приносит с собой много задач, Макки работает, работает, работает, даже переносит гриль-бар Тендо на вечер субботы — рабочей в этот раз. Макки работает и больше не думает о Мацукаве. Жизнь возвращается в привычное русло. В субботу Ойкава с обеда заваливает его телефон сообщениями и угрозами, на случай, если он откажется идти с ними. Ханамаки усмехается, читая сообщения, и не отвечает, опасаясь за свою сохранность, потому что в самом деле не хочет никуда идти. Это новый ресторанчик Тендо, четвёртый или пятый уже — Ханамаки сбился со счета, да и был не во всех. Тендо — ещё один человек, с которым Ханамаки поддерживает общение с детства. Хоть они и учились в разных школах, да и связь у них больше через Ивайзуми. Они прибывают на место раньше, а Ханамаки, задержавшийся в отделении, опаздывает больше, чем на час. Когда он выходит из такси, на улицу выбирается Ивайзуми с пачкой сигарет в руке. — Выглядишь ужасно, — замечает он вместо приветствия, — но тебе точно станет лучше через несколько минут. Он улыбается как-то слишком загадочно, но Ханамаки не придаёт этому значения. Мало ли какие побочные эффекты от жизни с Ойкавой. — Можно я стащу у тебя сигарету? Не неделя, а ад кромешный. Ивайзуми уже протягивает ему пачку, но со стороны дверей раздаётся голос: — Стащи у меня. Не изменяй традициям, Макки. Тот самый голос, с нотками ленивой улыбки в интонации. Минуточку. Макки таращится на Ивайзуми во все глаза, боясь обернуться, потому что вдруг это окажется галлюцинацией после недели недосыпа и переработок. Но тот только усмехается, всем своим видом как бы говоря: да, это именно то, что я имел в виду. И Ханамаки оборачивается. Попытка не улыбаться слишком честно проваливается в самом начале. Да и к чему это? Мацукава игриво помахивает пачкой, и Макки не может определиться, чего хочется сейчас больше — огреть его чем-нибудь или броситься на шею. Двенадцать лет становятся одним коротким мгновением здесь и сейчас. Когда Мацукава щёлкает под его сигаретой зажигалкой, Макки замечает в вороте футболки простое тонкое кольцо на цепочке. Такое же, как у себя.