Это не запрещено

Даже спустя неделю Энакин не оставил даже мысленных попыток подтолкнуть себя к активным действиям по отношению к своему мастеру. И как-то незаметно для себя он завел разговор об этом, бросив небрежное: — Неделя, мастер. — Стоп, что? Ты неделю, что?.. — Энакин молчал, на его губах играла улыбка. Он предлагал сыграть в игру под названием: «Что же подразумевает Энакин под своими словами?» Тем самым предоставляя Кеноби простор для выбора. — Ты неделю думал о том, как бы затащить меня в постель?.. А то я думаю, чего это ты так рьяно стал мне указывать на Кодекс. При каждом удобном случае, когда мы заходили в кантину, с целью… — Оби-Ван смутился. Естественно, они ходили в кантину только ради своих джедайских целей, в виде разведки. Ну или Оби-Ван просто пытался убедить себя в том, что это так и было. А то иногда ловить взгляд Энакина на себе, полный невысказанного и нереализованного желания было неловко и донельзя запретно. — Ммм… — ЭНАКИН! — возмущение учителя можно было потрогать руками. — Да. И что с того? Разве джедаям не запрещено заниматься сексом? Странно. А в небезызвестном Кодексе, я… — он готов был повторить то, что изредка говорил учителю, но его перебили. — Нет, но это плохая идея. — Разве. — Энакин не спрашивал, а утверждал. Ответом ему послужил изумлённый и задушенный вздох. Оби-Ван и правда не знал, что сказать. Да и крыть по сути ему было нечем. Кодексом это не запрещалось. Они ведь не монахи в полном смысле этого слова, что принимали обет воздержания. Защитники Галактики. Со своими желаниями и потребностями, которые, конечно, не должны были выходить за рамки дозволенного. Энакин молчал, обдумывая свои мысли и всё ещё ожидая, что же мастер ответит, пока внутри закипал вулкан от всех чувств, и эти самые чувства грозились вырваться неудержимым потоком слов и действий. Потому что терпеть все эти недомолвки, странные взгляды, которые учитель направлял на него, нервировали, хоть и заставляли чувствовать себя особенным, буквально Избранным. Энакин выдохнул, останавливаясь недалеко от их покоев, и никого в это время суток не было в коридорах (на счастье), чувствуя как воздух вокруг начал сгущаться. А в глазах у учителя было нечто невысказанное, целая буря чувств, которым не было выхода. В голове набатом стучала мысль о том, что если он не сделает здесь и сейчас то что должен, то всё взлетит на воздух. Ему было больно. Да, конечно. Он думал, что его тупой хитроумный план по уничтожению чувств к учителю, посредством Падме, увенчается успехом, он ведь флиртовал с ней и оказывал ей знаки внимания, и это не могло скрыться от взора Оби-Вана. Тот, естественно, старался держать свои комментарии при себе. Но когда Энакин понял, что Падме может ему дать всю свою любовь, доброту, искренность и нежность, всё равно осознал, что это не идёт ни в какое сравнение с вниманием от учителя. От его касания, даже просто взгляда… Именно это было то, что нужно, чтобы держаться на плаву. Энакину было искренне плевать на всё. На Кодекс, на Совет, и всё остальное. Ему хотелось этого. Хотелось быть рядом с тем, о ком были все его мысли, мечты, чаяния и отчаяния. Они стояли друг напротив друга, буравя взглядами лица. И Энакин не выдержал, сделав шаг к учителю, тут же беря его за руку и прикладывая его ладонь к своей груди, аккурат у сердца. Его голос зазвучал твердо, тихо и отрывисто. — Слушайте. Слушайте… Это моё сердце и оно бьётся так неистово из-за вас. Потому что я это чувствую к вам! Любовь, привязанность, называйте как хотите, но я не могу это не чувствовать. И здесь… — он ведёт его руку чуть вбок, там, где Сила скапливалась в одну точку, — тоже. Почувствуйте как моя Сила отзывается на вашу. Энакин сам это ощущал, всем своим существом. Эту ласку своей силы, к силе учителя. Этот резонанс, который был так ярок. Так дорог ему. И после этого убрал чужую руку, и до того, как учитель начнет что-либо говорить — сделал к по направлению к нему последний шаг, взял его за грудки и прижался своими губами к его. По телу прошел разряд. Стало хорошо. Стало чертовски хорошо. Он вкладывал в этот поцелуй абсолютно всё, что чувствовал к нему. Любовь, боль, тоску, грусть, нежность, абсолютную верность и… Ласку. Для него не было ничего дороже, чем его мастер. Тот, кому он мог доверять как себе. Поцелуй выходит аккуратным, нежным, трепетным и очень осторожным, лишенный всякого напора. Энакин отстраняется первым, смотря виновато и с грустью. Он всё-таки не удержался, и коснулся Темной стороны Силы таким образом. Это было сильнее его — эта тяга к запретным чувствам. — Простите, мастер. Я не должен был… Но вместо укоризненного взгляда учителя — Энакин получает другой взгляд — выражающий взаимность, нежность и печаль, огромную, но безмолвную. Ему больно точно также как и Энакину, но он смирился с тем, что и сам он не сможет отказаться от этой связи, как бы не хотел. Но он и не хочет. Пусть и сколько лет он пытался вразумить самого себя, что это всё неправильно, что так нельзя… Всё без толку. Единственное, что ему оставалось — это контролировать себя, и стараться контролировать Энакина. Но, как оказалось — неделя — самый крайний срок, который он мог вытерпеть. Оби-Ван дышит через раз. В голове полная суматоха, мысли прыгали, как разъярённые банты, и не могли собраться воедино. – Пойдём. — и без лишних слов Оби-Ван сам хватает Энакина за руку и тащит по направлению к комнатам. Это была плохая идея. Очень плохая идея. Ведь он сам едва держался. Может быть… Ничего и не будет, если всё это останется между ними, и если это будет лишь единожды. Но надеяться и уповать на это не приходилось. Да и по правде сказать… Тем самым Кеноби пытался успокоить самого себя. Всё ещё. Энакина буквально впихивают в дверной проем, а затем и сам Оби-Ван просачивается в их общие покои, и дверь закрывается с тихим шипением. С губ Энакина срывается вздох, когда его припечатывают к стене и… Вообще всё то, что сейчас между ними происходило — казалось сном. Оби-Ван… целовал его. И он сам отвечал на его поцелуи с таким остервенением, что дрожал в чужих руках, которые сжимали его кожу на боках до белых отметин. И эти руки, грубоватые, трогали его под одеждой, и заставляли дрожать всем телом, и просить большего. Намного большего. Так вот как касаются тёмной стороны Силы… когда дают волю себе и своим эмоциям. А у Оби-Вана оказалось их немерено. Словно бы… прорвало плотину, и вся эта гамма чувств вырвалась наружу. Вот, что он скрывал от него так долго. И если у самого Энакина всё это было на поверхности — протяни руку и забери, то у Оби-Вана — где-то очень и очень глубоко внутри, там, где никто никогда до этого не доберётся… Они перемещаются к кровати — хаотичные, страстные, необузданные и безумные — падают на простыни, быстро, неловко раздеваются. И Оби-Ван понимает, что задыхается. Видя своего ученика таким — беззащитным, ранимым и… Таким желанным. Но они не останавливаются. Только не сейчас. Оби-Ван ловит чужие стоны губами — ощущает руки на своих плечах, которые царапают ему кожу, но лишь распаляют ещё больше. Мольба не останавливаться звучит как приказ, которого невозможно ослушаться. И всё, что происходит — кажется безумием, в котором они оба оказались. Но это лучшее безумие на их памяти…

***

Наутро они просыпаются в одной постели и Оби-Ван пребывает в смущении и смятении одновременно. Но почему-то чувствует себя счастливее. Энакин лежит у него под боком, обнимает его здоровой рукой и кажется не спит. Но он пока не спешит нарушать эту тишину, что мягко обволакивает их в уютном коконе. — Что нам делать дальше?.. С Орденом? С нами? С Галактикой. Я не понимаю. — слова его юного падавана звучат глухо и сипло, и он не поднимает головы, чтобы встретиться с Оби-Ваном взглядом. Оби-Ван вздохнул и покачал головой. — Энакин, ты же понимаешь, мы не можем быть вместе, потому что Совет джедаев и Кодекс… Они не дадут нам этого сделать… Энакин встрепенулся и перекатился с бока на живот и улёгся на мужчину, смотря на него горящими глазами. — Тогда мы реформируем орден! И тогда джедаи смогут любить друг друга… И быть самими собой! Оби-Ван скептически посмотрел на своего падавана и потянулся рукой, чтобы погладить того по волосам. — О, Энакин, как же ты наивен… — это было сказано беззлобно, и в то же время с горечью, ведь Оби-Вану действительно хотелось бы, чтобы всё было именно так, как Энакин себе представлял… Но едва ли… Едва ли у них будет шанс на спасение и счастье в их безумном, полном лишений и запретов мире. Но глядя в лучистые глаза Энакина, которые так и светятся надеждой — ему хочется сделать для этого мнимого, эфемерного счастья абсолютно всё и даже больше… Он это точно знает.