Позади тебя

      Спину всегда невыносимо жгло, когда он выходил из дома. Жгло сквозь плотную болотную ткань, сквозь перекинутую через плечо лямку автомата. Жгло не солнце, которое сияющим шаром висело над пыльной каской. Жаром обдавал этот проклятый красный треугольник, выведенный краской прямо на лбу.       Салима тяготило его влияние. Оно было огромным. И оно следовало по пятам, выжигая лопатки и позвоночник. Эта ноша, эта ответственность, эта неотвратимость судьбы — то, чем он родился и стал. То, от чего не убежать в другою страну и не спрятаться под землю.       Это то, что не позволит им быть вместе.       — Мне нужно идти. Сын ждёт дома, — Салим не хотел оборачиваться. Но в спину помимо противного жжения ударило что-то ещё. Неприятное. Противоречивое.       — Эй!       И долгий, прощальный взгляд.       Это могло закончиться как угодно. Быстро и безболезненно в пещерах. Долго и мучительно в удушающей схватке. Но это закончилось так: у старой хижины пастухов в робком молчании. О продолжении Салим старался не думать: руки, спускающиеся по открытой шее, всегда сжимались, вдавливая кадык в ладонь. До тихого хрипа и бурления проклятий в свой адрес. Они не могли разжаться — так велел долг.       Они не хотели разжаться — так велело сердце.       Или глаза настолько застлала красная пелена, что мужчина уже не видел разницы?       — Нет, постой!       Ноги остановились, врезавшись в пыль. Мужчина обернулся, видя, как по голой земле к нему нёсся Колчек. Он уже запыхался, словно пробежал стометровку. Но это не пройденные километры ударили в лёгкие, крадя воздух. Волнение, страх, неуверенность в собственных действиях — всё это тяжёлыми кандалами опоясывало натренированные икры морпеха, замедляя шаг.       — Уходи, — угроза в голосе и наготове — затупленный в бою кусок арматуры. Салим молил взглядом развернуться назад. Пойти прочь. Раствориться в жарком мареве. Сделать всё что угодно, лишь бы не провоцировать его на ошибку. Но Джейсон будто не видел этого: не видел нависшей угрозы, не замечал, как тревога кровавым цветом била ему в глаза. Он лишь улыбался: морщился на солнце, пытаясь разглядеть уже ставший родным силуэт. Мужчина видел что-то своё. Что-то, что заставляло обессиленное тело двигаться вперёд.       — Я всего лишь хотел нормально попрощаться, — Колчек пошёл на попятную. Непроницаемая кирпичная стена, на которую он наткнулся, слегка охладила его пыл. Теперь же в ход пошло невнятное бормотание, которое никак не красило прощальные часы.       Уничтожить. Разорвать. И убежать.       Покончить с этим раз и навсегда, пока никто не видит.       Салим крепче сжал лом и затих. Пока Колчек витиевато рассуждал о возможностях призрачной переписки с гражданином конфликтующего государства, мужчина сделал осторожный шаг вперёд. Не заметил. Ещё один шаг. Снова бесполезный трёп. Замах…       И резкий удар под дых, который Салим не углядел.       Пошатнувшись, Осман осел на землю. Дыхание спёрло, в глазах — слезливый туман. Джейсон цокнул языком, опускаясь на одно колено, чтобы лучше разглядеть согнувшегося пополам беглеца. Заглянув в перекорёженное лицо, Джейсон с украдкой спросил:       — По-твоему я совсем идиот?       Да.       — Тогда вали отсюда.       Горькая обида хлынула внутрь вместе с первым полноценным глотком воздуха. Когда боль отступила, осталось только глухое отчаяние, которое не могло скрыть Салима от сжигающего уже изнутри противоречия.       Долг.       Дом.       Семья.       Осман окончательно растворился в этом красном треугольном омуте, замахнувшись на протянутую руку помощи.

Конец.