Вечер изменений

Стук. Всхлип. Невнятное бормотание. Бег. Что же происходит? Почему сердце так невыносимо стучится в груди, чуть ли не выглядывая оттуда? Плод сочного яблока, сок его стекающий по губам и подбородку, встречаясь с чужими устами пропадает. Взамен ярким краскам и жизни является огрызок, без сердцевины. Вот что получает она за безмерную любовь. Вот почему она бежит по длинным коридорам нескончаемого отеля. А эти отдаленные шаги. Чьи они? Ее? Или за ней бежит Адам в потугах извиниться иль сделать ситуации еще хуже, прибив ее тяжелыми кулаками окончательно. Ноги спотыкаются на каждую не так лежащую пылинку и загоняются в неровные щепки пола. Душно. Закрытые окна и огромное пространство сковывало грудную клетку, трепещущую под прикосновениями тяжелых воспоминаний. Руки болтались на ветру, гонимые потоками воздуха, противостоящие еле удачному побегу. За ней никто не следует. Но она бежит. Спотыкается о очередную маленькую кочку и бежит, не оглядываясь назад в порывах крикнуть от пылающей боли лица. Глаза застилает красная пелена и Эвелин пытается добежать до нужного места до того, как потеряет сознание от шока, гематом и выдохшихся легких, превращающихся в труху от каждого карликого вздоха. Стены пышут различными номерами, но Миллер запомнила лишь один. Один необходимый на все случаи жизни. Триста тридцать третий. Губы обрамляют бордовая краска носа, она отдает металлом, с привкусом соленого чувства скорби, сожаления и скрытой ненависти. Эвелин не собирается объясняться ни перед кем. Не почему она оставалась до сей поры рядом с взбалмошным придурком, не то как она хотела контролировать ситуацию при худшей развязке. А если бы… если бы он… Миллер мельтешит головой, ее волосы прыгают в сторону, всё больше колыхаясь под вздрагиваниями узких плеч и запутанные кудри собираются у глаз, всё не находя лучшего выхода чем помешать взору хозяйки. Поправлять пряди времени нет. По очертаниям увидит эти одинаковые три цифры, образующие спасительную комнатку. Триста тридцать три проскакивают перед глазами, а Миллер останавливается в ни смелости не постучать, не войти без телячьих нежностей с обычной дверью. И о возможном замке она забывает — голова не доходит до логических цепочек в мыслях. Ладошки в треморе, свисают безжизненными лапками, не расшевелит их под аффектом петличных нерв, сосредоточивших пыл в пальцах. Пот струится без расписанных по плану остановок, и ручка скользит под барабанным ритмом дрожи рук. Ухватывается она во второй раз через боль, ощущая свою поломанность. Ненужность в бывалых нежных ладонях. Каприз в темных, полных праведного гнева зрачках на свою вторую половину души. Или она вовсе не виновата в непроглядной тьме гнева в синих тучных глазах. Голубые холодные озерца, затесненные инеем и хладом льда трепещутся, заволакивая в цунами. И Миллер заплывает в смертельный смерч раскаленной из оков воды. Бурые полыхи неба и меткая белоснежная молния скачут приспешниками природного явления. Эти всколоченные волосы, а проскочившее сознание чего-то неправильного, искаженного плохим белым пятном посреди всего черного будоражило Адама. С глазами нараспашку смотрит картинки пяти минут ранее. И бегливые слезы наплывают сами на нависшие веки. Эвелин входит без приглашений и добродушного до этого зова в любое время. Она искала утешения в утопленном корабле с полным осознанием. — Сара, Сарочка… — Эвелин не сдерживает ласковых слов, вырывающихся из плавленных недр души. Вытаскивает всю оставленную Мюрреем в ней нежность на подругу, лежащую неподвижною тенью на помятой постели. Комната закрытая, неприветливая, покрытая темнотой из-за неиспользования бесплатной электрики и шторы во всю длину стекла. Сара не ждала гостей. Она закрылась без задней мысли — ждала ответной поддержки в сложные моменты воспоминаний о брате, но разочарование в Джоне усилили всё сокрытое и безжалостное чувство тоски. Вот сколько всего может сказать Миллер по сгорбленной в утрате спине. Плеер, заглушавший любое другое слово, но не милые звания Сары от Эвелин. Хитклифф оборачивается с красными глазами, в одном из них лопнул капилляр. Отпускает устройство из рук, снимает наушники, не воспринимая на слух начало любимой песни, и рот — сплошная кривая, — Я-я, Сарочка, я… — Спокойно, дыши Эва, дыши вместе со мной, — Миллер следит за спокойным дыханием Сары, каждый раз замечая ускоренные вздохи. Утопающий видит другого утопающего издалека, — Вот так, молодец. А теперь садись, Ев. В Эвелине отзывается музыка струн сердца на полыхи Сары помочь. Арфы играют трепещущие мелодии, а на заднем плане рычит рокот грома, точно ударяя в побитые места. Миллер мычит, садится на кровать не после слов Хитклифф, во время них падает, чуть не оказавшись на полу из-за перемешанности разноцветных клеток в зрительном центре извилин. Руки сжимают ткань, сковываясь с нею цепью, а Сара берет льнущую к мягкому ладонь. Тепло. Хитклифф, наполненная внутренним расцветающим садом в потоке грустных, депрессивных мотивов воспламеняет глубже собою. Горячие кончики пальцев поглаживают костяшки, а Миллер распирает на бабочек, кусающих ее бока в желание освободиться и выплеснуться не щадящим пламенем на виновницу. Эвелин молчит — у нее кружится голова и привалится головой к низким плечам неплохая идея. — Что с тобой, Ева? — Сара шепчет, не прерывая интимность и трагичность сцены, — Почему ты вся в крови?! Сара заглядывает в мордашку Эвелин и ахает в ужасе. Миллер среагировать не сумела, отвернулась поздновато, все бордовые разводы увидали на уставшем лице. Она покрывает светлые глаза волосами, накрывая тенями места гематом. — Он меня ударил… ударил прямо в нос, — По Эвелин стучит град хладных зимних улиц, — а потом толкнул к стене меня, прижал и-и-и… — Не надо, Эва. Не говори всего, — Сара убирает локоны с левого глаза за большое ушко Эвелин и придвигается ближе, для безопасности Миллер, неустойчивой после таких «мер», — Мы справимся с тобой двоем, уйдем от этого ублюдка. Возьмем Джону с собой, хоть он тоже не святой, но лучше мудаков с именем Адам. И будем работать сообща — без ссор, без драк. Саре мало верилось в бредни, вылетавшие из рта. Для нее цель вылечить израненную психически Эвелин, а после решать все нюансы с будущим нахождением их разбитого лагеря. Ее саму хандрило — мурашки крыли открытую шею. Капюшон ложился неровными складками, цепляя длинные волосы и комфорт уходил на второй план. Струйка крови на лице напротив направляла на импульсивный гнев. Хитклифф боится. Боится напугать, припугнуть и так замученную страхом персону. Эти тонкие пальцы, держащие огромные рукава ее толстовки. Губы, посиневшие в тенях локонов. И взгляд погибшего от ружья зайца. Сара сдерживала позывы выплеснуть эмоции даже через хмурость или недобрую ухмылку, а глаза она безбожно прятала за такой же стеной волос. Получаются прятки без вóды. Руки Сары поддевают правое «убежище» Эвелин. Убирает в сторону, по привычке зачесывает за ухо вновь и из глотки чуть не вырывается второе удивленное оханье при подробном рассмотрение. Синее пятно под глазом расцветало в фиолетовый и до болезненного яркий алый. Щеки полные синяков, разбитая губа с носом и ручеек продолжавший течь в русле. Первое что Сара предпринимает — тесные объятья. Она сгребает в охапку Эвелин, обрамляет руками предположительную талию под сворой огромного темного свитера. Ощущает насколько он огромен ей, и утыкается в плечо. Эвелин становится тише. На нее действо Хитклифф производит эффект безопасности и в таком положении она верит каждому ее слову, будь то небылица или очередная просьба потерпеть Адама. Ладонями приобнимает крепче и вжимает в себя Сару. Ближе к сердцу. Ближе к ноющей душе. Скулы болят, но за дозой успокоения жжение притупляется. Второе — Сара целует обоженную чужими костяшками кожу и треплет целые территории. Хитклифф шарит в поиске мелочей на лице Эвелин и замечает сдвиг переносицы. При мягком касание Миллер всхлипывает и смотрит с опасением, всё больше заглатывая прошлые мучения. Сара изучает поле пятен и со спокойной душой отпускает напряженные щеки. Ее одаривают многозначным поглаживанием открытого запястья и не смотрят в глаза из-за смятения. На третьем пункте Сара спотыкнулась, позабыв вовсе о том, что самое главное — обработать раны, а после остальные неразберихи. Хитклифф в решительности встает с постели и Эвелин от резкости пугается — ловит руки и крепко держит на месте. А когда Хитклифф оповещает о том, что нужна аптечка отпускает. Голова свисает грузом и Миллер снова в смущении от своей искренности. Без слез не взглянешь на плачевный тусклый силуэт и Сара уходит, но для начала целует в макушку головы — некое приободрение для блага их общей уверенности. Сара берет в ванной аптечку. Глаза сверкают уверенностью, а отточенные движения прибавляют смелости Эвелин. Хитклифф вспоминает былые дни, когда ее брат был жив. Как они частенько гуляли и попадали в различные передряги где кто-нибудь падал и разбивал коленки. Сара останавливается с перекисью в руках, разложив ватные диски и другие антисептики. Перед глазами всё еще стоит радостный Марк в свои семь лет. Неловкий в своей детской стеснительности. Слеза меркнет из глаз. Хитклифф плакала давно — перед могилой брата и обещала больше не углубляться в воспоминания. А в ненужный момент ее захлестывает песочная буря — глаза наполняются песчинками, составляющими мозайку из обеспокоенного лица Миллер. Точно, перед ней избитая подруга, а она тут слоняется в своих переживаниях. Совсем изнежилась в воронке жалости к себе. — Эва, милая, потерпи, — Сара дрожащую руку треплет в жесте полном любви и всеобщего понимания. Отпускает в нехотение и приготавливается к долгой процедуре обрабатывания, — Если тебе будет больно то говори. Эвелин головой кивает и закрывает глаза. Ресницы дрожат при каждом неаккуратном движении смоченной ваты. Ладони перебирают складки одежды, пытаются отвлечься от не унимающейся боли. Сара вся на иголках сидит, один взмах неверный и Миллер посыпется неуравновешенной стопкой книг. А прозрачные кристаллики, бегущие по множеству дорожек отталкивают в своем незнание причин. А вдруг из-за нее. А если она думает об Адаме в этом крошечном номере отеля? Хитклифф жмет сильнее чем хотела и слышит всхлип. Затем последует скулёж, но Эвелин молчит — терпит. Сара дует на ранки, не понимает чем затупить сломанный вдребезги пазл и вытирает слезинки. Остается лоб с огромным порезом и вопрос из себя лезет сам, но Хитклифф шепчет проклятье вместо этого. Легонько жмет по линии и оглаживает щеку. Готово. — Спасибо, Сара, — Эвелин раскрывает глаза, только сейчас замечая тусклый свет лампы, — Чтобы я без тебя делала… Сара не выдерживает и отдает хмурым тучам власть. В голове дождь с острыми каплями стекла, а на языке версий дальнейшего плана под тысячу наберется. Она лениво дарит легкий поцелуй в лоб и отворачивается в думах. Как поступить? Идти к Джоне, даже если он спит наверняка? А может убежать без него? Сара оглядывает тонкие запястья, заключающие в слабые объятья и для их крепости Хитклифф берется крепче. Ей не позволят оставить Джону в этом бедном отеле. Эвелин слишком любит его, чтобы бросать наедине с садистом. Хитклифф толкается взглядом в лицо сверху, но она упрямо отводит его в сторону. Миллер может быть обидно под кусками ненужной жалости. Ей нужно понимание, нежность и погребенная под землей любовь Сары. А она как раз таки хочет выкопать своё сокровище в чаще земли. Хитклифф тычется слепым котенком в возвыщенную перед ней гору — Эвелин. И скала не против, для нее объятья с ней спасательный круг из ниоткуда. Вспотевшие ладошки, то ли от волнения, то ли от жары в помещение с закрытыми окнами берут чужую. Холодную, промерзлую в страданиях и переживаниях. И заключенный замок целуют, поглядывая исподлобья, в самой настоящей боязни отказа. Сара дышит через раз, сухими губами касаясь нежной гладкой кожи, сравнимой по цвету с белейщей луной. Эвелин ничего вслух не производит, моргает, закатываясь в кокон внезапной информации. После улыбается и краснеет в слабом свете. Хитклифф заворажена красными ушами, смотреть вглубь великолепной картинки — сердце застынет и выпрыгнет в очередном запале злости. Но неизбежное касание взора с картой гематом взяло свое. Эвелин нагибается к Саре, бодает ее нос своим и в зеленой радужке пробегают не блестки слёз, а самые настоящие фейерверки со своими разноцветными лучами. Они скачут, перебегают с глазу на глаз и Сара смотрит. В порыве чувств целует покусанными губами самый кончик носа, не касаясь травм и трется об него. Настойчивых здесь нет. Лишь потаенная влюбленность все годы дружбы. Сара ласкает подставленную под теплую взмокшую ладошку щеку. Подбирается к закрытому затылку, чуть поглаживая до этого уши и толкает к себе ближе. Хитклифф не впивается в страсти, в отчаянном показе напускного представления ручных зверей внутри живота. Невинные губы нельзя целовать не невинным поцелуем и Сара делает один взбалмошенный поцелуй, без всяких лобызаний. Хитклифф не ускользнет — Эвелин ловит напряженный подбородок и в согласие засасывает нижнюю. Сара и не знает чем ответить, она на плечи руки кладет и приближается еще ближе. Скулы загораются, как фонарики. Хитклифф тушуется под пальцами, метнувшимися в глубь непослушных ее волос. Миллер подушечками массирует верхушку головы Хитклифф и не сопротивляется, когда Сара вертится назад. Эвелин забылась. Хитклифф наблюдает прямой взгляд зрачков и гнев от нее убегает. Остается на дне живота для Адама. — Эва, встань, — Миллер просьбу выполняет с полным приготовлением. Сара поправляет простынь и стучит рядышком, — Ложись. Эвелин без вопросов садится, но спать она не хочет, пока не успокоит ничего не понимающую Сару. Хитклифф же подумает, что Миллер ответила взаимностью под аффектом, а не потому что есть свои причины. Эвелин подковыривает толстовку, нажимает на бока подушечками пальцев и смотрит не отрываясь. А Сара задерживает дыхание, теплые щеки нежатся в стоградусной жаре, и сознание скоро полетит в тартарары. Живот втягивается под неумолимыми случайными вздрагиваниями кончиков фаланг. Хитклифф, вся стыдящаяся теперь, убирает смелый взор на Эвелин. — Сара, — Эвелин наклоняются к уху Сары, — ты мне давно нравилась, но я, — одна рука стесняет бок, другая запекшуюся шею Хитклифф, — боялась уйти от Адама. Он был таким хорошим, заботливым, он меня, наверняка, любил и я не хотела ранить его. Сейчас же в нем не осталось ни одной прежней черты, которую я могла бы заново полюбить. Он агрессивный, вспыльчивый и эгоистичный. А с тобой мне хорошо, Сар. Будь ты завтра снова серьезна, скучна и агрессивна я буду любить тебя еще больше. Сара от таких веских слов и решений, поворачивающих жизнь на сто восемьдесят градусов, опешила. Льдинки под одеждой не мешали теперь, и Хитклифф задумалась. Не то чтобы она не чувствовала того же. Гребаный Адам досаждал ее больше, чем тупое поведение Джоны, но ситуация выводила ее на больший тупик чем до этого. Ее мысли карабкались крысками и червячками в скорлупе яйца и достать до одной трезвой и абсолютно правильной нельзя было. А внутренний голос, или как еще называют шипение на ухо змеи из извилин, давит на корочку волнения в Саре. Совесть, вот что скребется лапками по сердцу. Или кошки. Зоопарк какой-то. Сара наводит тучам грозу и сама высматривает точный ответ Эвелин. Она без сомнений ответит ей взаимностью, но не сегодня. Не в этот студеный зимний вечер, завтра утром, пока будет выяснять отношения с Адамом. — Эв, я тебя тоже люблю, — тихиий голосок. Шепот. Но Эвелин не пропускает бормотание и вслушивается, — Но давай будем решать всё на чистую голову? Ей кивают. Всё начала Сара, всё и закончила Сара. Куда делась ее прыть, уверенность, пока ее целовали пухлые губы Эвелин? Хитклифф ложится у бока Миллер и та ее приобнимает. Лампу выключают, поддаваясь ночным сумеркам комнаты. К темноте Сара привыкает быстро — за какие-то пять минут. Эвелин спит, ее грудь в спокойствие поднимается и медленно опускается. Ресницы прикрывают красные глаза, иногда трепещут под внутренними воями. А Хитклифф разглядывает тени на ее лице и до обидного становится плохо. Сделать больше нечего. Только дождаться утра и Адам огребет по шапке. С такими отличными помыслами Сара тычется поближе к обмякшей груди и касается руками ребер. Неудобно, но так тепло по-приятному и не волнительно под грудой опавших волос и осязаемых живых вздохов. А их могло уже и не быть. Хитклифф стучит зубами, кусает свою щеку для отвлечения и губ постигает та же участь. Зачем она о таком думает в счастливые минутки? Почему совесть топчет ее радость от такой выходки Адама? Она самой себе признается, что отчасти благодарна поведению Мюррея и от самой себя тошно. Вместо злости и гнева ее заполняет еще и мелкие частички благодарности. И раздавить их не может. Они сидят в уголках, которые в досягаемости сложны. Хитклифф плачет злыми слезами, больше не прикасаясь к доброй своей Эвелин, а затыкая свои печали в подушку. Себя ненавидит уже за две причины сразу. За умершего брата и за теплые, хоть и секундные благодарности Адаму. Если бы не он, они бы здесь не лежали. Она стучит ладошкой по щеке и засыпает в беспокойных снах, оставаясь в односторонних объятьях Миллер. Стужа. Мерзкий холод липнет к тонким поручням толстовки и парень вздрагивает под лапищами мерзлого ветра. Жилетка колыхается, урывается сбежать в еле теплый отель обратно, но окурок светящийся пламенем привораживает человека. Тонкую сигаретку держат меж фалангами. Затягиваются неумело сильно, но не хлопочут над кашлем, ведь единственное, что доставляет дискомфорт — удушающие чувство неясности в всполохах дыма. До фильтра остается немножко и лжеблондин смотрит в лесные очи в пяти метрах отсюда. Забывает о сигарете и пепел летит на старые вещички, дырявые в некоторых местах, скрытых для единичного взгляда. Ели и сосны принимают вид чудовищ и Джоне кажется, что на него так действует недосып в два дня. Пальцы обжигает и шарахнувшись сигарета выпадает. — Черт с ней, — Джона махает клешнями в стороны, топчется на месте и смотрит вглубь лесных трущоб. Его голос поднимает ввысь метель, — И все же я видел лису. И она очень была похожа на Адама. Джона чихает. Больше не думая оставаться на холодной улице, идет в обитель. Его снова кто-то вспоминает и ему кажется всё это не просто так и завтра будет тяжелый день, состоящий из криков Сары, Адама и возможно его. В шиворот поддувает снег и Маршалл скрывается за дверью. Ближе к началу сложного денька декабря.