"Второй дом"

      Глава 25       «Фрай»       — Почему в твоём блокноте черт знает, какой давности изображено моё лицо? Как это возможно, Финн? Почему здесь моё лицо?       — Потому что… — Финн замолкает, подходит ближе, садится на постель напротив и заглядывает в мои глаза придавленным, убитым взглядом, — потому что я люблю тебя, Фрай. Всегда любил. С самого первого дня.       — Что это значит? Что значит «всегда»?       — Послушай, это сложно объяснить… — Финн забирает блокнот из моих рук и откладывает его в сторону, его испуганные глаза бегают из угла в угол, а я хватаю его за плечи и заставляю смотреть на себя.       — Блять, объясни мне, Финн, как есть! Не молчи, умоляю! Ты должен мне всё рассказать!       Он кивает, молчит долгое время, а затем вновь поднимает на меня испуганные зеленые глаза и говорит нечто совершенно безумное:       — Первый раз ты появился в стенах «Второго дома» осенью 2020 года. Почти три года назад.       — В каком плане «первый раз»? Я бывал здесь раньше?       — Да. Ты попал сюда случайно и провёл здесь какое-то время.       — Почему я этого не помню?       — Потому что… — Финн поворачивает голову к окну и его болезненный взгляд устремляется на потемневшую улицу, на стучащие в стёкла сухие ветки за окном, а я снова одёргиваю его и прошу хоть каких-то ответов, — ты провёл здесь почти полгода и за всё это время не пробыл и дня в чистом сознании. Ты себя в зеркале не узнавал, вряд ли бы ты что-то вспомнил.       — Почему я был в таком состоянии? — не припомню, чтобы я увлекался наркотой или чем-то подобным. Черт, я ведь даже не курил.       — Потому что мы все слишком сильно хотели, чтобы ты стал частью нашего мира.       — Что это еще значит? И как я выбрался? Я ведь пришёл сюда сам.       — Я увёз тебя отсюда, потому что боялся тебя потерять. Ты с ума здесь сходил. Я не мог на тебя смотреть, — Финн берёт меня за руки и вновь заглядывает в мои глаза, — ты сегодня спрашивал у меня про вспышку. Что видел, как мы куда-то едем. Помнишь?       — Да.       Финн делает длинную паузу, тяжело вздыхает, не отводит от меня болезненного взгляда, а затем говорит то, что рушит моё представление о самом себе. Представление, которое я годами пытался доказать другим:       — Это была не вспышка будущего, а твоё воспоминание о прошлом. Все твои вспышки — это не будущее, Фрай. Это обрывки твоих воспоминаний, которые с тобой уже случались, но которые ты забыл. Понимаешь? Они всплывают в твоей памяти, потому что ты находишься в знакомой обстановке. Эта машина, которую ты видел, мы уезжали в ней отсюда, больше двух лет назад.       — Постой, это невозможно, — я пытаюсь цепляться за свои вспышки будущего, за те вспышки, которые меня сюда привели, те вспышки, в которых я впервые увидел Найта на пороге «Второго дома», — но я ведь нашёл это место только потому, что увидел гребаную вспышку. Мы стояли с Найтом на пороге, а он шептал, что станет для меня всем и… там стоял черный кадиллак, было очень солнечно. Я увидел эту вспышку и пошёл за ней, Финн.       — Нет, это было два года назад, незадолго до того, как я тебя увёз отсюда. Я был там, я слышал его слова, — Финн прикасается к моему лицу, заглядывает в мои глаза напуганным взглядом, а я не хочу его слышать, не хочу ему верить, — вспомни, ты сидел в инвалидном кресле, потому что не мог ходить и ничего не соображал. Ты помнишь?       — Нет-нет-нет, это всё хрень… Этого не может быть.       — Фрай, ты был пятым сыном «Второго дома». Пятым. Ты появился через полгода после того, как «Второй дом» начал принимать новых сыновей и дочерей. Вспомни это. Вспомни ту осень.       Я зажмуриваюсь, мотаю головой, но вижу перед глазами лишь короткие обрывки своих собственных вспышек, которые казались мне всё это время вспышками будущего. То, как я сидел в инжировом саду с Найтом, то, как Финн говорил, что всегда будет выбирать меня, то, как Найт обещал стать для меня всем, в конце концов, последнюю вспышку в машине и перепуганные глаза Финна. Мельком вспоминаю слова Найта, ту странную фразу, которую он сказал вскользь, а я понял её только сейчас: «Почему ты его всегда так ревнуешь? Он всегда будет выбирать тебя».       Ошмётки то ли вспышек, то ли воспоминаний мелькают перед глазами, а я пытаюсь вспомнить всё то время, что пробыл здесь — последние полгода. Как пришёл сюда, как искал Найта, как впервые увидел Финна, и его лицо показалось мне до боли знакомым. Украдкой вспоминаю слова Рэджи о «Солнечном свете», он сказал мне сегодня четко и ясно «Он ведь тебе нравится». Вспоминаю, в конце концов, лица остальных обитателей «Второго дома» и их отношение ко мне, которое было таким, будто они знакомы со мной уже давно. Вспышки становятся ярче, но я не хочу в это верить. Не хочу верить в то, что Финн говорит. Не хочу ошибаться в том, в чём был убежден долгие годы.       — Твоё кольцо, ты сам отдал его мне, помнишь? Потому что мы были близки. Я проводил с тобой всё своё время. А помнишь, как мы впервые переспали? Больше двух лет назад.       — Что? — я открываю глаза и не знаю, блять, как на это реагировать. Верить ему или нет? Это ведь безумие какое-то, — скажи, что это всё не правда, прошу тебя, Финн.       — Я впервые тебя увидел и не смог от тебя отлипнуть. Помнишь?       — Скажи, что этого не было, пожалуйста.       — Рэджи каждый день пичкал тебя травой, а я постоянно с ним из-за этого ругался, потому что ты был мне дорог. Так дорог, Господи… — Финн крепче сжимает мои руки, не отводит от меня глаз, — я не мог смотреть на то, как они сводят тебя с ума. Я готов был пожертвовать крышей над головой, да всем «Вторым домом», лишь бы с тобой всё было в порядке. Ты помнишь, Фрай?       — Боже, Финн, перестань! — я кричу каким-то не своим голосом и отрицаю всё сказанное, как только могу, — хватит!       — А ты помнишь…       — Замолчи! Блять, хватит! Прекрати это, — я зажимаю уши и всё еще отказываюсь верить. Отказываюсь верить, что со мной это произошло. Отказываюсь верить, что я никогда не видел будущего. Отказываюсь верить в то, что я никогда не был исключительным.       — Прости, — Финн шепчет после длинной паузы, — прости, что обманывал тебя.       — Мне всё это показалось. Просто показалось, просто показалось, просто… — я повторяю это, как мантру, надеясь на то, что она чудесным образом станет явью. Но чем больше я отрицаю это, тем сильнее обрывки воспоминаний начинают лезть в мою голову.       Я вижу мокрую дорогу. Играющий радиоприёмник. Чей-то голос. Алтарь. Вспышки неясные и блёклые. Лицо Найта, светлое и плывущее, словно под водой. Шепот над ухом. Вспышки совсем короткие, такие, что что-то различить кажется невозможным, как на обрезанной фотоплёнке. Они сменяются мрачными, темными провалами, а затем возникают снова. Я с силой зажмуриваюсь, тру виски, и они вновь появляются перед моими глазами.       Лёгкая улыбка Найта. Мягкий шепот. Головокружение. Черные стены. Женский голос. Запах инжира. Курительный дым. Он что-то мне говорит, но я не разбираю что. Лицо Финна, чуть моложе, чем сейчас. Его светлое тело. Черная комната. Я не спал с ним в черной комнате, значит, это было гораздо раньше? Вся моя чертова жизнь здесь течёт, словно в тумане. Я не понимаю, где начало, а где конец, с чего всё началось и чем всё закончилось.       — Постой, — я снова хватаюсь за его блокнот для рисования и бегло пролистываю страницы до нужной, — вот, это лицо мне кажется знакомым. Что это за девушка?       Я указываю на светловолосую девушку с родинкой под губой. Её портрет здесь лишь один, но глядя на неё, у меня внутри что-то странно ёкает, будто нас с ней тоже что-то связывало. Однако, когда я спрашиваю про это, Финн невольно отводит взгляд в сторону и долгое время ничего мне не отвечает.       — Финн? Что это за девушка?       — Ты не помнишь?       — Почему я должен её помнить? — моё сердце стучит так громко, что я слышу его в своих висках, когда он спрашивает про это.       — Послушай, Фрай, — Финн забирает блокнот и откладывает его на прикроватную тумбочку, приближается ко мне ближе, его руки гладят моё лицо, а родные зелёные глаза смотрят на меня с нежностью, его мягкие губы прикасаются к моим губам, — может, продолжим с того, на чём остановились?       — Финн, объясни мне? Кто она?       — Просто девушка, — Финн пожимает плечами после долгой паузы, а затем снова отворачивается к окну, — просто одна из дочерей «Второго дома».       — Нет, — я мотаю головой, не верю ему. Финн плохо лжёт, — скажи мне правду, Финн.       — Это и есть правда, — он кивает, но не смотрит на меня, я опускаю взгляд вниз и вижу, как дрожат его руки, как он кусает свои губы и больше не издает ни звука.       — Зачем ты со мной так? Финн? Прошу, скажи мне.       — Фрай… ты ведь не хотел слышать всё это. Зачем ты продолжаешь спрашивать снова и снова? Разве тебе не нравилось быть исключительным?       — Поздно уже для этого дерьма. Расскажи мне правду, Финн.       Финн тяжело вздыхает, берёт с тумбочки бутылку инжирного вина, откупоривает пробку и делает большой глоток, даже не воспользовавшись чашкой. В его глазах стоит жуткая боль, сожаление и тоска. И чем дольше он молчит, тем сильнее колотится моё сердце.       — Господи, я не должен, — он делает следующий глоток и мотает головой, — я не должен этого говорить, Фрай. Я не должен. Ты понимаешь, что я потеряю всё?       — Я тебя не понимаю. О чём ты говоришь, Финн?       — Черт, — еще один глоток, он стискивает зубы, а его глаза начинают слезиться, он растирает их тыльной стороной ладони, снова лакает из бутылки и лишь повторяет, что не должен говорить этого. Раз за разом.       Я не должен говорить. Я не должен говорить. Я не должен говорить.       — Я не должен, Фрай, — его покрасневшее от опьянения лицо выглядит болезненным и напуганным, и, видя его таким, мне самому становится до безумия страшно. Я беру его за руки и сжимаю их крепче.       — Пожалуйста, Финн. Я имею право знать правду.       — Её звали Дарлин, и она была четвертой дочерью «Второго дома». Когда я слышу её имя, в памяти будто всё переворачивается. Её лицо обретает вполне осязаемые черты в моей голове. Дарлин. Девушка из машины. Девушка из старого дома старушки Эбигейл. Девушка с соседней улицы. Девушка в синем платье с родинкой под губой. Девушка в телефонной трубке. Девушка, сидящая напротив. Девушка, запертая в стенах черной комнаты. Все эти образы — это она.       По коже мороз бежит, когда медленно, но верно, эти короткие ошмётки воспоминаний начинают складываться в единую картину. Залитая ливнем дорога. Она сидит на пассажирском сиденье. Свет «Второго дома» за гущей темного пролеска. Алтарный стол, освещаемый приглушённым светом колышущегося огонька. Приветливое лицо Найта. Глиняная чаша с инжирным вином. Черный потолок. Её крик за стеной. Это был её крик. Всё это время это был её крик.       — Она была моей… моей…       — Она была твоей невестой. Следующим днём у вас должна была состояться свадьба, после чего вы бы уехали в солнечную Флориду и наверняка начали бы новую жизнь. Но… — Финн всхлипывает, шмыгает носом и снова делает большой глоток.       Несколькими глотками он прикончил треть бутылки.       — Что с ней произошло, Финн?       — Фрай, я не должен, прошу тебя… — он глядит на меня пьяным, слезящимся взглядом, а я хватаю его за лицо и заставляю смотреть в свои глаза.       — Финн, что с ней произошло? Где она?       — О, Господи… — он стискивает зубы и на его лице появляется эта гримаса сожаления и ужаса.       — Финн, пожалуйста, скажи мне.       — Она умерла здесь. Прямо на алтаре. Ренди сказал, что у неё случится приступ астмы. Никто ничего не понял, когда она начала задыхаться. Никто не понял… никто… — он шепчет это придавлено и не сводит с меня глаз.       А я снова вижу вспышки. Яркие, четкие и совершенно определенные. А еще я жалею. И правда жалею, что стал задавать ему все эти вопросы. Жалею, что решил узнать правду. Жалею, что вообще открыл его блокнот и увидел её лицо. Ведь тогда всё было бы по-старому, пусть и во лжи.       — Нет, — я мотаю головой, а мой стеклянный взгляд упирается в его лицо, — она не умерла.       — Что ты такое говоришь, Фрай?       — Она не умерла… — я не прекращаю повторять это, пока в моей голове проносятся все эти обрывки воспоминаний и не складываются воедино, — она не умерла, Финн. Это они её убили.       — Фрай…       — Он её убил.       Я понимаю это и чувствую, как меня выворачивает изнутри, как поднимается алкогольно-травяная волна и извергается из меня болезненными толчками. Я падаю на колени, и из меня выходит весь этот ужас, вся боль, выпитый алкоголь, жалость, остатки моей поломанной жизни, безумный вой и крик, раздирающий мою глотку. Рвота пахнет травой, а сердце грохочет так сильно, что я ничего не слышу, я задыхаюсь от нахлынувших эмоций, от осознания того, что всё было ложью. От осознания, что спустя два года я сам вернулся в место, которое разрушило мою жизнь, сам вернулся к человеку, который отобрал у меня всё. От понимания, что будущее, которое я видел, было всего лишь прошлым, которое произошло со мной на самом деле.       В моих ушах всё еще стоят его слова о том, что мои вспышки будущего — лишь фрагменты прошлого, что Дарлин больше нет, что моя жизнь рассыпается у меня на глазах, а я по-прежнему ничего не понимаю и где-то в глубине души, думаю, что никогда не смогу понять — почему это произошло со мной и почему всё произошло так, а не иначе.       — Я убью его, — я поднимаюсь с пола, перебираю ногами, Финн пытается остановить меня и ласково прижать к себе.       — Фрай, прошу, не надо…       — Я убью их всех. Всех перебью к чертям.       — Пожалуйста, Фрай. Ты не понимаешь, о чем говоришь, остановись, — он встаёт передо мной, касается моего лица и смотрит на меня как-то слёзно, — тебе надо успокоиться, прошу.       — Успокоиться!? Он забрал у меня всё, блять! Всё!       — У тебя есть я. Я останусь с тобой, Фрай. Ты мне позволишь?       — Зачем я вернулся в это чертово место? Черт, зачем? — чем больше об этом думаю, тем больше начинаю ненавидеть самого себя. С чего я вообще взял, что вижу чертово будущее? Почему моё желание быть исключительным привело меня к этому?       — Останься со мной, прошу, Фрай, — Финн нежно обнимает меня, обхватывает руками и прижимает голову к моей груди, шепчет снова и снова сдавленным от боли голосом: — останься со мной. Останься, Фрай. Не делай глупостей. Пожалуйста. Слышишь?       Я прижимаю к себе его голову, прикасаюсь губами к его макушке, втягиваю носом такой знакомый запах терновника и весны, а у меня внутри всё кипит от злости, от ужаса, от боли, от желания всё исправить.       — Ты останешься со мной, Фрай? — он поднимает на меня влажные зелёные глаза, а я вытираю пальцем его мокрые щеки и говорю твердо:       — Уезжай отсюда как можно дальше и не смей мне мешать, Финн.       — Что ты собираешься делать? Постой! — он хватает меня за рукав рубашки, когда я собираюсь выходить из спальни, смотрит на меня перепугано и безнадёжно.       — Слушай меня внимательно, Финн. Сейчас ты выйдешь отсюда, возьмёшь машину и уедешь так далеко, куда глаза глядят, и не будешь мне мешать. Ты спас меня в тот раз. Позволь мне сделать то же самое и для тебя. Я найду тебя, обещаю. Пообещай и ты мне, что уедешь отсюда? Пообещай мне.       — Ты оставляешь меня?       Финн смотрит на меня сдавленно и вымученно, так, будто в любой момент готов сорваться на крик, а я вновь прижимаю его к себе и шепчу на ухо, любяще и искренне:       — Я всегда буду выбирать тебя, я ведь тебя люблю, Финн.       Едва я выхожу в алтарный зал, как голос Найта раздаётся за моей спиной, ласковый и всё такой же нежный. Его теплые руки обнимают меня за плечи, а горячие губы прикасаются к шее. Его прикосновения доводят меня до мурашек, но внутри я больше не чувствую ничего, кроме ярости и ужаса.       — А я тебя искал. Уже начал было бояться, что ты исчезнешь, — его игривый голос мягко звучит над моим ухом, а затем он обходит меня, кладёт свои руки мне на плечи и едва касается носом моей щеки, — я по тебе скучал, Фрай.       — В самом деле? — а я натягиваю на себя лёгкую улыбку и из последних сил пытаюсь подавить нарастающую во мне злость, сжимаю кулаки с такой силой, что ногти впиваются в мои ладони. Если бы не все эти люди, я бы снёс ему башку прямо здесь.       — Ты какой-то напряженный, тебе так не кажется, Фрай? — Найт нежно улыбается и мнёт мои плечи, приближается ближе к моему лицу, прикасается к губам легким, терпким поцелуем, а я стискиваю зубы, а мои ногти еще сильнее впиваются в ладони.       Не поддавайся эмоциям.       Думай.       Думай, блять.       Будь спокоен.       Держи себя в руках.       Он не должен ни черта понять, иначе я снова окажусь в черной комнате.       Дыши глубже, кретин. Дыши глубже.       Вдох. Выход. Вдох. Выдох.       — Я знаю один способ, который наверняка поможет тебе расслабиться, м? Нужно лишь, — рука Найта опускается ниже, к моему паху, скользит под брюки, опускаясь всё глубже, а затем я чувствую, как он нежно меня сжимает, — правда ведь, так лучше?       Его губы прикасаются к моей шее, а я отворачиваю голову и смотрю в сторону выхода. Он так близко. Всего лишь в каких-то десяти ярдах. Кажется, до него можно дотянуться рукой и оказаться на свободе. Там, где всё будет позади. Просто уйти и забыть всё, как страшный сон. Так близко.       Но разве, после того, что со мной сделали, я могу просто уйти?       — Поцелуй меня, Найт.       Я прижимаю к себе его голову, скольжу одной рукой по его лицу, а второй по его бедру, по карману его белоснежных брюк, ощущая под своей ладонью маленький металлический бугорок ключа от входной двери. Так близко. С силой прикусываю его губу и запускаю руку в его карман, прижимаю его к стене и еще крепче впиваюсь в него губами, нащупываю его кончиками пальцев и крепко сжимаю. Он мягко стонет мне в рот, а я не отрываюсь от его нежных, покусанных губ. Краем глаза оглядываюсь вокруг.       Алтарный зал почти опустел, двое уснули на разбросанных платьях, сын Рэджи так обкурился, что его потерянный взгляд так и остался устремлен в потолок, а его сознание, похоже, давно покинуло тело. Из глубины темного коридора доносятся смешанные стоны, какой-то шорох и смех на лестнице, тонкий крик со спален второго этажа. Слишком поздно. Слишком темно. Некоторые свечи уже погасли. Завеса плотного травяного дыма окутала собой всё вокруг.       — Пойдём за мной, Найт, — я касаюсь его руки, и веду за собой, а второй крепко сжимаю украденный от входной двери ключ. Двери «Второго дома» всегда открыты — так гласит правило. И сегодня оно играет мне на руку.       — У тебя точно всё в порядке, Фрай? Ты какой-то молчаливый сегодня.       — Всё прекрасно, Найт, лучше заткнись и трахни меня, — с силой прижимаю его к себе и снова впиваюсь в его окровавленные губы, заглядываю в его любящие, небесные глаза, которые блестят словно кубики льда, — или позволишь мне это сделать?       Найт облокачивается о широкий алтарный стол, а я не отрываюсь от его нежных, мягких губ, вскользь оглядываясь ему за спину. Горящие свечи, недоеденные закуски, наполовину пустые глиняные чашки, заполненные кукурузным вином, чье-то платье, висящее на углу, полупустые бутылки с инжирным вином.       Найт ложится спиной на алтарный стол и поднимает на меня блестящие глаза, моя рука скользит по его горлу, я ощущаю своей кожей, как пульсирует кровь в его венах, а его тяжелое, горячее дыхание кажется мне почти осязаемым. Я смотрю в его лицо, и перед моими глазами снова возникают знакомые вспышки, как он насиловал Дарлин на этом самом месте, как душил её, как изувечил её, как она умирала у него на руках, прямо здесь, там, где я сейчас стою. Вспоминаю, как она, задыхаясь, молила о помощи, пока его пальцы выдавливали ей глаза, в каком ужасе она была, пока истекала кровью. Я вспоминаю даже свой собственный крик, который наполнял тогда этот чертов зал. Вспоминаю, каким беспомощным я был. Я просто лежал, скулил и нихрена не мог сделать.       Но теперь-то я могу.       На меня снова накатывает волна этой жгучей злости, ужаса и безумного сожаления. Такая сильная, что я не могу с собой совладать. Мои пальцы сильнее стискивают его горло, но он всё равно не отводит от меня любящего взгляда. Мягкий, ласковый голос зовёт меня по имени:       — Фрай?       Мои пальцы всё сильнее смыкаются на его горле, пока взгляд Найта из любящего не становится тревожным, а его светлое лицо не начинает краснеть от нехватки кислорода. Гримаса недоумения, нарастающий страх и шок, я будто ощущаю их с каждой секундой всё острее и не отпускаю рук. В какой-то момент он открывает рот, чтобы что-то сказать, но больше и звука издать не может. А я склоняюсь над его перепуганным лицом и шепчу сквозь зубы:       — Я заберу у тебя всё, слышишь?       Его ватные руки цепляются за мои синюшные запястья, зацарапают их ногтями, но из-за опьянения я почти ничего не чувствую. Даже в состоянии алкогольного опьянения я ощущаю себя в таком чистом сознании, в каком не был здесь, пожалуй, никогда. Расширенные до черноты зрачки смотрят на меня в агонии, но я не отпускаю его глотку, придавливая свою руку второй рукой. До тех пор, пока он не перестает сопротивляться. До тех пор, пока не теряет сознание. Я останавливаюсь лишь тогда, когда его небесные глаза закрываются и этот обезумевший, перепуганный взгляд больше не устремлен в моё лицо.       Я хватаю его за руку и закидываю себе на плечо, поддерживая правой рукой. Пытаюсь выволочь его отсюда, из безопасных стен «Второго дома», я тащу его вдоль алтарного зала на ватных ногах, шатаясь от порции выпитого кукурузного вина, мимо горящих свечей, мимо картин с апокалиптическими мотивами, сквозь завесу травяного дыма, вперёд, туда, куда я так давно хотел попасть. В место, которого Найт боится больше всего на чертовом свете — в Большой мир.       На секунду я останавливаюсь на пороге «Второго дома» и оглядываюсь назад. На всё, чего я лишился, на всё, чем я здесь был и чем стал. На всё, что теперь останется позади. На всё то, что мне так и не удалось исправить.       Я оттаскиваю Найта подальше от «Второго дома», за ворота, в темноту Большого мира, в пустоту холодных, бескрайних равнин, окутанных лишь стрекотом сверчков, токованием ночных птиц и шепотом умирающих звёзд. Подальше от дома, от места, которое все эти годы было его оплотом. Подальше от его семьи, от людей, с которыми он был един.       А затем возвращаюсь обратно. Меня ждёт маленькое незаконченное дело. Я ведь говорил, что заберу у него всё?       Я прохожу через алтарный зал, ко внутреннему входу, к инжирному саду, где мы провели столько времени и который наполнен запахом Найта, таким знакомым и успевшим стать мне родным. Я запираю дверь и ломаю замок, это необходимо, чтобы его не смогли открыть. Возвращаюсь в алтарный зал, снимаю со стены керосиновую лампу и швыряю её в длинные черные шторы, занавешивающие заколоченные окна. Огонь вспыхивает, словно вспышка, с мягким хлопком и россыпью разбитого стекла под ногами.       Следом опрокидываю свечи, некоторые из них летят на, лежащие на полу, платья, вспыхивая и колышась, дымясь клубами черного синтетического дыма. Апокалиптические картины, словно живые, горят в огне, будто в аду. Масляная краска сползает черными, кляксоподобными струйками, черный дым поднимается вверх и образует на потолке завесу черного дыма, пахнущего копотью и гарью.       Я выхожу за порог «Второго дома» и запираю это чертово место на ключ. Всё, что случилось во «Втором доме», в нём же и останется. Возвращаюсь к Найту, который лежит без сознания поодаль. Сажусь с ним рядом и еще раз окидываю взглядом «Второй дом», который только начинает разгораться и чем дальше, тем ярче. В темноте поздней ночи он выглядит словно маяк где-то вдали, из-за заколоченных окон первого этажа пробиваются облака серого дыма, поднимаются ввысь и растворяются в темноте. Я вдыхаю запах диких огурцов, полевых цветов и гари и постепенно ощущаю, будто избавляюсь от груза тяжкого бремени.       Найт лежит на холодной земле, с закрытыми глазами, с маленькими поднимающимися клубами пара, срывающимися с его губ, с красными вмятинами на горле от моих рук, в белоснежной одежде и раскинутыми по зеленой траве длинными волосами, словно ангел, упавший с небес. За пределами «Второго дома» он так прекрасен. Я прикасаюсь теплой рукой к его холодной щеке и с силой шлёпаю. Он коротко вскрикивает, а его глаза с ужасом устремляются в ночное небо, усыпанное звёздами.       — Взгляни на это.       Я указываю взглядом на горящий «Второй дом», на уже доносящиеся оттуда крики его обитателей, на вырывающиеся из окон клубы серого дыма, на полыхающий огонь за заколоченными балками, указываю на его горящий оплот, на умирающую жизнь Найта, к которой он больше никогда не вернётся.       — Разве это не прекрасно?       — Что ты натворил!? — Найт сидит на земле, с ужасом смотрит на свой горящий дом, его сухое, срывающееся дыхание застревает в глотке, а у него не хватает слов, чтобы описать то, что он сейчас чувствует, — что ты… что… Господи…       — Ты был прав, Найт, — говорю спокойно, перевожу на него взгляд, — «Второй дом» и правда погибает, если тебя в нём нет.       — Моя семья… мой дом… Господи, там осталась моя семья! Мои дети! — Найт кричит безумным, срывающимся криком, пока горят обитатели «Второго дома», по его щекам текут слёзы, а пальцы всё глубже впиваются в холодную землю.       Найт задыхается от ужаса, но не может отвести взгляда от горящего «Второго дома», от его умирающих обитателей, от его сгорающей на глазах жизни. Они колотят в запертые горящие двери, кричат и молят о глотке свободы, но им так и не удаётся выбраться и дома, пожираемого языками пламени.       — Знаешь что, Найт? — я перевожу на него взгляд, его бледное лицо стало еще более мертвецки-белым, в огромных небесных глазах застыл какой-то запредельный ужас, — теперь я вижу, что ты чувствуешь то же, что и я.       — Мои дети… что ты натворил… — его убитый взгляд устремлен на меня, полный ужаса, непонимания и скорби, — зачем ты это сделал!? Зачем?       — Ты забрал мою жизнь. Я забрал твою. И попробуй назвать это несправедливым, — я шепчу, стискивая зубы.       — Они не были ни в чём виноваты…       — Мы тоже не были ни в чём виноваты. Но ты забрал у нас всё.       — Что ты наделал… Господи… — он хрипло хватает ртом воздух, смотрит на всё слезящимися глазами и не перестаёт выть от боли.       — Кажется, нам пора прощаться, Найт, — я встаю на ноги и бросаю на него последний взгляд, — уверен, однажды ты найдёшь свой новый дом.       — «Второй дом» тебе этого не простит. Он тебя не отпустит. Слышишь? Ты будешь возвращаться сюда снова и снова. Снова и снова, Фрай!       Я медленно плетусь в сторону горящего «Второго дома», к трассе, уводящей меня из этого проклятого места. Крики обитателей стихают, и наэлектризованный воздух наполняется странным, воющим эхом, серый дым поднимается столбом вверх и заполняет всё вокруг, словно окутывая «Второй дом» мертвым туманом. Деревянная крыша полыхает ярким огнём, выплёвывая вверх хлопья пепла, багровое пламя и горящие искры, поднимающиеся ввысь.       Туманное марево застилает глаза едким дымом, моя одежда пропахла гарью, копотью и, почему-то, инжиром. За своей спиной я слышу нечеловеческий, скорбный крик Найта, ужас которого, казалось, лишь нарастал с каждой секундой.       Среди пепла, гари и пыли, я вновь слышу умирающий шепот «Второго дома». Тот же шепот, что всегда был в его стенах. Тот же шепот, от которого я просыпался в ночных кошмарах. Скользкий, сухой и скрежещущий, казалось бы, царапающий своими крючковатыми ногтями стенки моей черепной коробки, застывающий в голове, как студень и не выходящий оттуда до самого рассвета. Он повторяет мне из раза в раз одно и то же. Снова и снова. Как заведённый. А я всё еще не перестаю думать о том, что часть «Второго дома» до сих пор осталась во мне. Я буквально чувствую её внутри себя. Его голос не затихает, печальный и скорбный, а я стою посреди пустоши и не могу отвести от него взгляда, кажется, будто он до сих пор за мной следит, будто его полыхающие в огне глаза до сих пор смотрят в моё лицо, а меня не покидает чувство, а может и вопрос: "Второй дом" в самом деле был живым, или таковым его делала вера его обитателей?". Продолжит ли он жить даже после того, как от него останется лишь горстка пепла или безвозвратно исчезнет? Отпустит ли он меня хоть когда-нибудь?        Я с силой зажимаю уши, чтобы не слышать этот сухой шепот и удаляюсь прочь, по пустынной трассе, окутанной запахом палёной жимолости, горящих инжирных деревьев и рапса, ведущей меня к новому дому.       Да и, прости, я тебя обманул. Кажется, никакого будущего и в правду, никогда не существовало.                            Конец               Отзыв добавляет плюс к Вашей карме, честно ;)