After dark

      Укутанная снегом набережная переливалась неброскими оттенками в холодных сумерках, успокаивала после безумства разноцветных платьев и мерцаний драгоценных камней. Тонкий лёд Невы серебрился внизу изредка, отскакивал от ограждений и засыпал обратно, подобно снегу не бросался в глаза, был готов мирно слиться с наступающей темнотой. – Так... Непривычно. – Неприятно.       Последние слова были произнесены одновременно, но Дугар сразу согласился с Русланом – кивнул, устало прикрыв глаза. Действительно, «неприятно» подходило к оценке вечера намного точнее. Лучше описывало эмоции и ощущения, оставленные вычурными разговорами скользких людей, их фальшивыми улыбками, в сотни раз возвышенным самомнением, которое рассыпалось, таяло, стоило им заметить кого-то выше по чину, с бóльшим числом крепостных, с более выгодными родственными связями (или как они ещё определяли, кому целовать ноги, а кому достаточно и руку пожать; перед кем голову отпускать, а перед тем её гордо вскидывать?). Музыка и танцы не расслабляли, как полагалось, даже наоборот – ощущались чем-то чужим, буквально из другого мира, до нелепого далекого от родного, напрягали и раздражали.       Всё это напоминало какой-то дикий ритуал, частью которого ты стал совершенно случайно и едва ли по своей воле. Ты не знаешь своей роли, и это сбивает с толку не хуже какой-нибудь амнезии, порождает смятение в глубине души, страх из-за обычного отсутствия ролевой модели, растерянность. Ты оглядываешься по сторонам, пытаясь поймать хоть какой-то знак, который бы объяснил, кто ты на этом безумном празднике, но такой чести тебя никто удостаивать не намерен.       Влиться в парад лицемерия и лести сложно после дома. После Сибири, где ты либо охотник, либо жертва; либо нападающий, либо защищающийся; либо сильный, либо слабый. После бесконечной тайги, запутывающей следы и мысли, способной стать как верной подругой и кормилицей, так и главным врагом и убийцей – в зависимости от того, как ты сам к ней подступишься и пожелаешь ли подружиться достаточно отчаянно, сможешь ли перестать бояться её длинных теней, песен из случайных шорохов и рычания диких зверей, поглощающую любой свет и солнце тьму. После рек, быстрых и широких, подобных зверькам – ты можешь их приручить, если будешь достаточно тактичен и умён, и тогда они позволят преодолевать огромные расстояния – не хуже всякого скакуна – или принесут целые косяки рыб в сети, на зависть любой охотничьей собаке. Здесь надо укрощать природу, а не людей; дружить с окружающей местностью, а не со знатью и разноперстыми чиновниками; различать тон хруста веток, а не заискивающих голосков гадюк. Перебраться в чужой мир, пусть и на один только день, оказалось невообразимо выматывающим.       Руслан, впрочем, сориентировался быстро. Поймал взглядом фигуру Томска, не сводя взгляда с несчастной (впрочем, именно сейчас вполне себе счастливой) цели ловко прошмыгнул мимо пышных платьев, которые значительно замедлили Дугара – народа было столько, что дамы создавали своими нарядами чуть ли не живые лабиринты –, о чём-то быстро с ним перешептался и отошёл к колонне, взглядом зовя Ангарского за собой. Судя по всему, ролевую модель Красноярска на этот вечер Матвей тому объяснил, вот только обоих успокаивало это мало. Весь вечер они провели будто не в своей тарелке – впрочем, именно так это и было. – За чей упокой хоть веселимся? – Иркутск мотнул головой в ту сторону, откуда они пришли (хотя, скорее сбежали). Он уже давно распустил нелепость, что по ошибке в высоком обществе звали приличной причёской, и теперь его волосы спокойно подхватывал лёгкий ветер. – Дугар, нас позвали по случаю смены правителя, а не чьей-то смерти, – протянул Руслан будто бы поучительно, но несложно было понять, что всерьёз воспринимать колкость не стоит.       Повисла короткая пауза, нарушаемая лишь перешептыванием падающего и тут же подхватываемого ветром снега, который вот-вот из обычного снегопада мог стать настоящей метелью. – Но ведь до этого кто-то умер? – Да кто их уже поймёт, – фыркнул не то от смеха, не то от раздражения на весь этот фарс и творящуюся в империи анархию.       После Петра, не за красивые глазки прозванного в обществе Великим, императоры сменялись один за другим, даже и не успевая толком править. Некоторые бы позавидовали, сказав, что чем больше светлых голов, тем больше светлых идей. Жаль только, что большинство голов были тёмными, а устои общества кардинально менялись каждые пять лет, ничего толком не делая лучше. В такой обстановке каждый император стремился выделиться, как только мог, дабы доказать всей стране, что именно он тот, кого все так долго ждали. И вот опять – очередное свержение, очередной правитель, очередная бредовая идея, очередная попытка выпендриться. Приглашения послали ко всем находящимся на подчиненной территории городам – вернее, их воплощениям – и некоторым губернаторам.       Кажется, официальной причиной всего этого цирка было "знакомство", но про это абсолютно все забыли сразу, как ступили в поражающий роскошью зал. Каждый держался или компании людей, или одного человека, и что-то Руслану подсказывало, что разбежались только лишь по территориальному принципу: мол, кто ближе ко мне обычно, с тем я и буду здесь импровизировать в поведении, движениях и словах и отсчитывать время до конца представления, где нет зрителей, а половина актёров едва ли понимает свою роль. Что бы не задумывал очередной гореимператор, устои непоколебимы: связи, сложенные до лицемерных пиршеств, до вычислений выгодно-невыгодно, самые крепкие. Те связи, которые они установили ещё будучи совсем детьми, закрепили глупой привязанностью, что назвали дружбой. А детям для дружбы много не надо – называют тебе своё имя, протягивают руку, а ты уже и свою тянешь, и имя с языка слетает. Святая наивность, но сколько верных партнёров породила эта схема. Такие связи здесь есть у каждого если и не первого, то второго, и сейчас никому больше знакомств и не надо было. По крайней мере точно не далёким от светской мишуры.       Спать хотелось обоим. Даже охота так не выматывала, как разгадывание (которое вскоре переросло в вычисление, что не понравилось ни Иркутску, ни Красноярску), что от тебя хочет случайный собеседник. Удивительно, как те вообще их находили – кажется, и место было найдено максимально неприметное, как и советовал Томск, и не разбегались по одиночке, дабы все видели, что в компании не нуждаются, и слишком уж располагающими к светским разговорам не выглядели. Хотя, когда Руслан стал жаловаться на столичных болванов, в самых ярких подробностях и самыми яркими выражениями оповещая, чем они успели достать, тех заметно поубавилось. На непринужденное, смешливое «это всё потому, что ты красивый» Красноярск лишь весело фыркнул. Не до смеха стало, когда словно по команде к ним в тот же момент пристала очередная пара светских клоунов.       Существовать в этом обществе оказалось проще, когда они отнесли всех этих столичных вельмож, которых здесь было намного больше, чем представителей остальной части страны, к обычным зверям со своими повадками. Например, они охотятся преимущественно на одиночек, обходят стороной большие компании, а чей-нибудь искренний смех для них сродни красной тряпки для быка – сразу же набросятся и постараются измотать жертву до полусмерти своими разговорами. Терять бдительность нельзя, поскольку в таком случае можно продать себя в рабство и не заметить. Менять укрытие и убегать бесполезно, они всё равно вас настигнут. Притвориться мёртвыми или глухонемыми не выйдет – в таком случае разговор (вернее, монолог) будет длиться действительно бесконечно.       Руслан успел понаблюдать, как один человек (скорее город – уж слишком он был молод для всей этой церемонии, чтобы быть губернатором или светской львицей) упорно убегал, лавируя между гостями, и как за ним след в след шли две дамы в порядком сковывающих платьях. Лишь когда он примкнулся к компании, состоящей из ещё двух человек, те изменили траекторию своего движения. Удивительно приставучие зверьки. Можно даже с насекомыми спутать. – Сейчас бы по коням... – мечтательно протянул Ангарский, облокотившись предплечьями на покрытую тонким слоем снега перегородку и устремив усталый взгляд вдаль, за горизонт.       Руслан подошёл ближе, мысленно соглашаясь. Хотел он не столько оседлать жеребца, сколько вернуть ощущение свободы, игру ветра в полах распахнутой шубейки, хруст снега под копытами, покалывающий холод от беспокойства морозного воздуха. – Я видел конюшню недалеко от дворца, – Енисейский будто бы незаинтересованно пожал плечами, вглядываясь в снег на заборчике. – Предлагаешь угнать? – удивлённо, понизив голос, выдохнул Дугар, вопросительно вскинув брови. – Заметь, не я это предложил, – усмехнулся, одновременно весело и хитро прищурившись.       Иркутск покачал головой, мол «вот ведь бестия». Однако мысль его, очевидно, очень даже привлекла. Руслан, заметив искорку во взгляде друга, поспешил его осадить. – Брось. Они из конюшни раз в жизни выползают, – Руслан, крутанувшись на месте, встал рядом, облокотившись на перила спиной. Дрожь, прошедшая по заборчику от не самого мягкого прикосновения, встревожила упокоившийся на нём снег, и часть его полетела вниз, переливаясь в уже зажигающихся чей-то легкой рукой фонарях.       Дугар вздохнул, но не мог не согласиться. Им не были важны ни мягкая грива, ни круглые сверкающие глаза, ни тонкие ноги. Главное в коне всё ещё оставались сила, выносливость и скорость. Им нужны были родственники не нежных цветочков, коими можно было назвать дворцовых скакунов, а стремительных ветров и быстрых рек. Красоваться им не перед кем, и жеребцы, способные хорошо, если вообще выехать за пределы города, им были ни к чему.       Делать было откровенно нечего. Обследовать город не осталось ни сил, ни настроения. Безумно хотелось лечь и заснуть – не важно где, как долго, в каком положении и в какой обстановке. Казалось, было достаточно просто принять горизонтальное положение, чтобы провалиться в глубокий сон. – Когда они уже закончат? – недовольно, едва слышно протянул Дугар, наваливаясь на плечо Руслана головой.       Шапки они оставили во дворце, рассудив, что от пары часов при такой погоде, когда видали и похуже, им ничего не станет, и потому первое, что ощутил Енисейский на своей шее – холодный лоб. Дернулся в сторону скорее рефлекторно, подальше от внезапного мороза – страшного всё таки ничего не произошло –, но Иркутск понял это по-своему и тут же отстранился, чтобы уткнуться носом в чужую макушку. Руками обвил плечи и притянул ближе, пристраивая в объятиях. Так было намного удобнее, и ветер, коварно пробирающийся под одежду, теперь морозил не так сильно. Руслан расслабился, вглядываясь в ту сторону, откуда они пришли не так давно. – Вечер не должен затянуться надолго, – хоть Красноярск и понимал, что ранее заданный вопрос был скорее риторической жалобой, ему самому было интересно, когда можно будет уже покинуть этот наскучивший город. – Давай возвращаться, нас наверняка уже хватились.       Иркутск согласно угукнул, но объятия не расцепил и, судя по всему, сдвигаться с места вовсе не собирался. Красноярск же, не собираясь настаивать, закрыл глаза.       Ветер играл со снегом, выл где-то далеко, раздувая метель. Вокруг не осталось ничего, кроме этого воя, колкого мороза и тёплого тела сзади. Сейчас, в этот самый момент, ему было по-настоящему уютно.       Казалось, будто они уже дома.

***

      ...воспоминания проникают в значительно расслабленный алкоголем и благодушной обстановкой разум легко, не встречая ни малейшего сопротивления. Руслану остается только ухмыльнуться – не злобно, не весело, не умиротворенно, не самоуверенно. В этой улыбке мелькает что-то, что нельзя показывать остальным, если не хочешь лишних вопросов от окружающих; что не хочешь видеть сам, чтобы не возникало лишних вопросов к себе. К счастью, на него сейчас никто и не смотрит.       Не сказать, что воспоминания эти не вызвали никаких эмоций. Вернее будет, что они пробудили много всего и сразу: скорбь по давним временам, грусть от невозможности их вернуть, лёгкий смех из-за былой легкомысленности, уют и нежность, что ненадолго поселились в сердце в тот самый момент и теперь будто бы вернулись, как утерянная частичка души. Все эти чувства перемешались, и невозможно было выделить что-то, ни одно из них не выходило на первый план, и потому легче было сказать, что чувств вовсе нет. Разбираться в этом действительно бессмысленно. Да и не хотелось.       Красноярск одним плавным движением поднимается с мягкого дивана. Слишком засиделся – ноги в коленках неприятно тяжелеют и будто бы скованы первое время, однако этот небольшой дискомфорт вовсе не занимает мысли. Бокал с едва переливающимися каплями на дне отправляется на мраморный столик в паре метров от дивана. Ставит аккуратно, создавая совсем не различимый среди многочисленных разговоров звон (мелькает мысль, что приглашай Московский на такие вечера почаще, движение не создало бы и этого слабого звука). Не останавливаясь идёт дальше, в глубь зала, будто бы прогуливается, поступь медленная, плавная, но с истинным аристократом спутает разве что слепой – совсем не та манера. Напоминает скорее аккуратного, крадущегося хищника, нежели светского джентльмена. Взгляд скучающий, но не блуждающий – даёт понять окружающим, что цель есть, и эта цель - точно не все они.       Красноярск ощущает чей-то взгляд в спину, и даже не оборачиваясь определяет, кому тот принадлежит. Иркутск отлучился поздороваться со семьёй и, видимо, втянулся в разговор – уж слишком давно для "поздороваться" его не было. Руслан не был против и вернуть его внимание абсолютно не желал, просто стало действительно невероятно скучно. Дугар, очевидно, сам это понимал, ведь за брошенным вслед взглядом ничего не последовало.       У них так и повелось сквозь года: вместе засиживаться в каком-то наименее бросающимся в глаза месте и вдвоём отделываться от появляющихся отовсюду назойливых собеседников. Всё также здесь преобладают столичные – только раньше это были питербуржцы, теперь же преимущественно москвичи. Чем дальше шло время, тем люди меньше лезли к ним, сосредотачиваясь исключительно на владельцах крупных компаний или их детях. Кажется, все стали более избирательны в собеседниках. Или же дело в их собственном опыте – волей-неволей постепенно осознаешь, как отделаться от нежеланной компании одной фразой, взглядом или интонацией. И отделаться так, чтобы никто более не рискнул даже подходить – ради собственного психического равновесия. Интерьер каждый раз менялся, но неизменными оставались высокие потолки, лёгкая музыка на фоне, обилие закусок и дорогого алкоголя. Конечно, сначала это очень раздражало и вызывало сильнейший дискомфорт, но, как известно, привыкнуть можно ко всеми. А если и нет, то приспособиться уж точно.       Енисейский чуть замедляет шаг, прежде чем нырнуть в прохладу балкона. Облегченно вздыхает, когда убеждается, что кроме него здесь никого нет – до этого момента он даже не осознавал, насколько сейчас не хотелось вступать в бессмысленные перепалки. Вечерний холод неприятно окутывает после тёплого, чуть ли не душного помещения, лёгкий костюм ничуть не спасает от пусть и слабого, но морозного ветра, который бьёт по нервам и пускает неприятные толпы мурашек.       Здесь не слышно вкрадчивого шёпота, заискивающих комплиментов, приглушенных угроз и наигранного смеха, не доносится цокот каблуков по мраморной плитке, шуршание дорогих тканей, звонкого стука стеклянных бокалов. Весь этот шум отходит на последний план, перекрывается песнью ночного города, доносящейся снизу, заглушаемой тридцатью метрами высоты – расстоянием, которое требовалось преодолеть визгу колёс и рëву мотора, чтобы достичь балкона и дополнить тишину, в которую превратились все окружающие звуки. Жизнь в городе, конечно, кипела даже в такое позднее время, и едва ли кто-нибудь другой смог бы назвать это покоем, но отголоски именно этой жизни сейчас требовались для умиротворения. Очень часто за тишину принимается не абсолютное безмолвие, а лишь отсутствие того шума, что не соответствует привычному миру. К счастью, со всеми звуками по эту сторону стены Руслан более чем сжился, и сейчас впервые за весь вечер мог по-настоящему расслабиться.       Не проходит и десяти минут, как до слуха доносятся приближающиеся к балкону шаги. Красноярск слегка оборачивается, чтобы встретить Дугара равнодушным взглядом. Слишком вымотался, чтобы хоть как-то реагировать на вернувшуюся компанию – сил и настроения хватило лишь на это слабое движение. Иркутск подходит медленно, прикрыв глаза и параллельно разминая шею. Что ж, за эту долгую ночь устали оба. – Присматриваешься? – говорит тихо, но это не скрывает весёлых ноток в голосе. – Выжидаю момент, – Руслан усмехается, бросая взгляд вниз, где по тротуару то и дело пробегают люди, смешиваясь отсюда в беспокойную толпу. – Думаешь, через дверь не выпустят? – Ангарский опирается руками на перила, не столько вглядываясь в людей, сколько примеряясь к высоте. Падать будет больно.       Красноярск разочарованно фыркает, будто большей глупости никогда за все века не слышал, и отвечает размеренно, словно объясняя неразумному ребёнку очевидные вещи. – Кто я такой, чтобы уходить через дверь? Это абсолютно не эффектно, – для большей показушности Енисейский вальяжно взмахивает запястьем (не хватает только сложенных в веер перьев) и высокомерно вскидывает голову.       Взгляд Дугара становится каким-то отрешенным, и у Енисейского внезапно мелькает мысль, не принял ли тот чего покрепче за это короткое время, что сейчас впадает в прострации. Однако весёлый огонёк возвращается почти в то же мгновение. – Ты мне Питер в девятнадцатом сейчас напомнил, – Иркутск ухмыляется легко, не издевательски, и Красноярск, когда понимает, что это совсем не шутка, не может сдержать смех. Он ведь даже не пытался показать культурную столицу – всего лишь стереотипный образ любой светской "фифы". – Если бы он нас слышал... – Не накликай беду, – всë так же насмешливо перебивает, не давая закончить предложение, но Красноярск, в общем-то, и не настаивает, и просто взмахивает рукой – мол, "как скажешь".       Едва ли они видели в Питере серьёзную угрозу – пусть хоть в лес увозит, выкрутятся. Просто сейчас балкон казался до невозможного тесным, и присоединись к ним ещë кто-то, нежеланный гость точно бы незамедлительно проделал путь вниз.       Иркутск убирает руки с перил, но только затем, чтобы сразу же облокотиться на них спиной. От смены положения он оказывается прижат плечом к плечу Руслана. Прикосновение ненамеренное, но сейчас думать о личном пространстве кажется неуместным и бессмысленным, и потому никто не сдвигается с места. Ангарский уже расслабился, когда с очередным порывом ветра заметил одну вполне очевидную, но до этого момента незаметную деталь. – Замёрз?       Руслан неопределённо ведëт плечом. Слабая дрожь так и не унялась – на улице было слишком холодно, чтобы привыкнуть, но и возвращаться в зал совершенно не хотелось. Ветер усугублял ситуацию, заставляя после каждого порыва чуть ли не передёргиваться, чтобы вернуть крупицы тепла. Отвечать он не собирался – всë и так было очевидно. Да и Ангарский задал вопрос лишь потому, что удивился. Уж ему было хорошо известно, что последнее, чего можно ожидать от Руслана – это снисхождения к холоду. Игра действительно должна стоить свеч, чтобы он жертвовал своим комфортным пребыванием в теплом помещении. Поразительно, насколько собравшаяся толпа ему надоела.       Не дожидаясь какой-либо реакции от друга, Иркутск аккуратно берёт его за предплечье и притягивает к себе. Красноярск не возражает и послушно устраивается в чужих объятиях. Тепло окутывает моментально, и Руслан расслабленно выдыхает, наслаждаясь тем, как холод моментально оставляет, сбегает будто бы из-под самой кожи, позволяет вдохнуть полной грудью без страха, что лёгкие превратятся в лёд.       Ветер раздувается всë сильнее, волнуя морозный, с первыми признаками зимы воздух, ощущается даже через чужое тепло.       И всё таки хочется домой.