Послание в бутылке

I'll take the love songs And give you the future in exchange

Минуту душевного спокойствия прервал окрик Джессики. Ёсан даже толком не понял, что ей было нужно: он всё ещё с трудом верил в то, что произошло. Юнхо оказался куда приземлённее: крикнул в ответ короткое «Сейчас буду!» и извиняюще улыбнулся. — Иди домой. Я вернусь, как только смогу. — Обещаешь? — Обещаю, — он чмокнул в уголок глаза, в самое родимое пятно, и поспешил скрыться. Ёсан тряхнул головой. Он чувствовал себя подростком, познавшим первую взаимную влюблённость. На душе впервые за долгое время стало несказанно легко. Хотелось обнять весь мир: Джессику, Чонхо, даже слюнявого пса с глупой кличкой Дик. Однако, спустившись вниз, это чувство всеобщей приязни испарилось. На кухне, как он сам пару минут назад, сидела Клои и лениво потягивала молоко. — А, Ёсан-а, ты ещё здесь? — вопрос прозвучал как-то странно. Джессика будто стеснялась его присутствия. Неужели это из-за Клои? — Я уже ухожу, — поспешил заверить он, смеряя гостью тяжёлым взглядом. Девушка, как видно, тоже была не в восторге от его компании, потому, стоило госпоже Чон отвернуться к плите, сбросила маску милой девочки и демонстративно хмыкнула. Ёсан сразу заподозрил неладное. У Клои был длинный и острый язычок. Кто знает, что она могла наговорить Джессике в отместку за нанесённое оскорбление. — Ты приходи, если захочешь, сынок, — с натянутой улыбкой произнесла хозяйка дома. То, как она нелепо пыталась избежать зрительного контакта, делая вид, что тщательно натирает стакан, было довольно красноречивым знаком: за время их с Юнхо отсутствие произошло что-то важное, поменявшее отношение Джессики. — Спасибо, — Ёсан, тем не менее, постарался скрыть свою озабоченность, вежливо поклонился и только сейчас вспомнил про деталь, до сих пор ускользавшую от его внимания. — Передавайте моё почтение господину Чону. До сви- Закончить фразу он так и не успел: его прервал звон разбившегося вдребезги стекла. Джессика замерла на месте с таким видом, будто готова была разрыдаться, после чего спешно покинула кухню, спрятав лицо в фартуке. Клои фыркнула, чем вывела Ёсана из ступора. Похоже, не стоило недооценивал эту простушку и её актёрские данные. — Что ты успела наговорить? — скрывать свою агрессию он даже не пытался: метнулся к столу и навис на девушкой, продолжавшей попивать молоко. — Нет, что ты успел наговорить? — она, кажется, вовсе не испугалась. Встала, как ни в чём не бывало, вылила остатки молока в раковину и, ополоснув стакан, поставила его на полку. Ёсан молча наблюдал за её размеренными действиями, после чего всё же решил спросить: — Что случилось с господином Чоном? — Он умер пару лет назад. Ёсан хотелось ударить себя. Он, сам того не зная, дал вскрыться давней ране. Но откуда ему было знать? За всё это время Юнхо и словом не обмолвился об утрате. После пьяных откровений разговоры о семье стали чем-то вроде табу, и это можно было понять. Юнхо попросту не о чём было рассказывать. Как старший сын, он наверняка принял на себя обязанности главы семьи, что объясняло его желание хвататься за все дела сразу: Чоны явно были не в том положении, чтобы брезговать лишними деньгами. Теперь стало ясно: разглагольствовать о семейных делах при бешеной нагрузке у парня не было ни желания, ни сил. Осознание собственного проступка отдало горьким вкусом на языке. Ёсан тихо чертыхнулся, не заботясь о том, слышала ли это Клои, и принялся мозговать ситуацию. С одной стороны, хотелось извиниться перед Джессикой, с другой — найти Юнхо и поговорить об этом с ним. Зачем? Просто потому, что сейчас с ним хотелось говорить обо всём, говорить без стеснения и чувства неловкости. От всех этих мыслей отвлекла Клои. — Юджин что, тебе не говорил? — она, кажется, намеренно громко задвинула стул и по-хозяйски поправила задравшейся уголок скатерти. — Я, впрочем, не удивлена. Вряд ли он видит в тебе что-то, кроме смазливой мордашки и толстого кошелька. Ёсан явно недооценивал девушку. На деле Клои оказалась той ещё расчётливой фурией, умевшей играть на струнах чужой души. Она наверняка до сих пор не могла простить ему спектакля в забегаловке и теперь с упоением запустила коготки под ребра, больно впиваясь ими в сердце. И пусть он понимал, что вестись на подобную дешёвую провокацию было ниже его достоинства, поспешил грубо осадить девку, забывшую, где её место. — Закрой свой рот, поганая сука, — Ёсан подскочил сзади и резко схватил Клои за шею. Она лишь испуганно ахнула. — Не знаю, чего ты добиваешься, но я не куплюсь на твои игры. Крепко сжав тонкую шею на пару секунд, так, чтобы точно дошёл посыл, он отбросил её на пол и поспешил удалиться с кухни. Фарс. Это вновь скатилось из трагедии в фарс, пошленький сюжет которого просто не вязался с изначальной экспозицией. Ёсан чувствовал себя королём Клавдием, кому судьба преднамеренно затевала спектакль-уловку — ту самую хитроумную гамлетовскую «Мышеловку», обличающую и предвещающую что-то недоброе. Одни персонажи скидывали маски, другие же, наоборот, спешили спрятаться от света софитов в обманчивой тени. Душа полнилась смятением. Было тяжело это признавать, но слова Клои посеяли в его сердце сомнение. Почему Юнхо ни словом не обмолвился о потере отца? Неужто всё же не доверял ему в достаточной мере? Ответ на все эти вопросы мог дать только Юнхо, но задавать их явно нужно было на холодную голову. Потому Ёсан решил перво-наперво дать себе хорошенько переварить ссору с Клои и вынести более осмысленный вердикт. Он вышел из дома и на мгновенье замер на крыльце, чтобы проверить обстановку. Дик мирно посапывал на цепи, где-то в отдалении возмущённо мычали голодные коровы, а ветер лениво прокручивал лопасти флюгера. Жизнь на ферме текла размеренно. До тех самых пор, как идиллию не прервал рассерженный голос Чонхо. — Семья или он? — Не заставляй меня отвечать, — после длительной паузы ответил Юнхо. Судя по всему, у них с братом намечался непростой разговор. Ёсан не понял, какой неведомой силой его потянуло подойти ближе и встать у самого угла жилого дома, за которым разворачивалась семейная драма. — Потому что ты выберешь его? — возмутился Чонхо. В ответ ему промолчали. Ёсан затаил дыхание и обратился во слух: было очевидно, что речь идёт ни о ком ином, как о нём. И вроде как совсем не следовало подслушивать этот судьбоносный разговор, но уйти, не узнав развязки, он уже не мог. — У него что, член из золота, раз ты решил променять семью на этого подонка? Не хватило прошлого раза? Кто тогда лечил тебя? Уж явно не ёбырь, который смылся в свою сраную Калифорнию, стоило ребятам слегка его припугнуть. Семья. Семья дала тебе всё. — Что она мне дала? — в этот раз долго отмалчиваться Юнхо не стал, однако из его интонации выходило, что эти слова давались ему непросто. — Ощущение бессилия и никчёмности? — Не будь эгоистом! — продолжал Чонхо. Он, как оказалось, был очень искусным манипулятором, но даже так Юнхо не сдавался. — И это мне говоришь ты? Тот, ради кого мы проливали кровь, пот и слёзы? Единственный эгоист здесь ты, Чонхо. Ты всё время прикрываешься любовью к семье, но чего ради? — Ради нашего общего блага, конечно. Родители не для того годами горбили спины, чтобы ты в одночасье всё загадил из-за глупых привязанностей. — Меня ты пустил под нож тоже ради нашего общего блага? — этот вопрос больше походил на утверждение. От уверенности Юнхо становилось ещё более не по себе: если он имел в виду то самое страшное клеймо, то ситуация была поистине ужасной. — Думал, я не узнаю, кто стоял за теми уродами, дорогой братец? Какая-то часть Ёсана хотела, чтобы это оказалось неправдой, но когда Чонхо нагло хмыкнул, подтверждая предположение брата, сомнений в реальности этого кошмара не осталось. — Клин клином вышибают. Я ждал, что кровопускание прочистит тебе мозги, но такое, похоже, просто так не лечится. — Потому что это не болезнь, — голос Юнхо сквозил отчаянием. Даже издалека можно было чувствовать, как его эмоции хлестали через край. — Это то, что я чувствую и как. — Если твои чувства плохо влияют на репутацию семьи, то лучше бы тебе не чувствовать вообще. Может, так ты не покрыл бы позором нашу фамилию и не свёл отца в могилу. Ёсан не верил своим ушам. Как только Чонхо мог сказать такое родному брату? Брату, который любил этого избалованного парнишку несмотря ни на что? Он и представить себе не мог, что сейчас ощущал Юнхо. Ему довелось увидеть всё своими глазами, столкнувшись с капитулировавшим Юнхо лицом к лицу. На мгновенье в чужих глазах мелькнуло осознание того, что Ёсан всё слышал, но оно тут же сменилось куда более тёмным чувством. Это было даже не отчаяние. Это было что-то куда более страшное, не облекаемое ни в какие человеческие слова. Ёсан вздрогнул: ему приходилось видеть это раньше. Так же смотрел на него Уён, перед тем, как перед ним навсегда захлопнулась дверь. Тысячи мыслей пронеслись в сознании за долю секунды. Тысячи мыслей, но лишь одна из них была по-настоящему ясной: «Не дай ему совершить ошибку!». И, поддавшись ей, Ёсан хотел было крепко вцепиться в чужое запястье и никогда больше не отпускать, только вот Юнхо скрылся из вида быстрее, чем план был приведён в действие. «Останови его! Останови!» — мантра засосала водоворотом, из которого вырвали резким ударом в лицо. — Ты! — всё, что успел выкрикнуть Чонхо, прежде чем затянуть в яростную драку. Хотя это едва ли походило на драку. Ёсан просто дал парню избивать себя, но вовсе не потому, что противник был ему не по зубам. Стоило только собраться, и он бы смог дать Чонхо отпор, но сейчас все силы уходили на бессмысленное осмысление ситуации. Нужно было спешить к Юнхо, но Ёсан находился в полной прострации. Былая травма держала в заложниках и не давала пошевелить конечностями. В голове всё смешалось в одну желеобразную массу из эпизодов прошлого — самого далёкого и едва случившегося — и вероятного будущего. Эта масса обволакивала и мешала действовать, как и бьющий наотмашь Чонхо. — Ненавижу тебя! — каждый свой удар парень сопровождал фразой, которая ранила не меньше. — Будь ты проклят! Будьте прокляты вы все! Чонхо повалил Ёсана на землю, схватил за ворот футболки и занёс кулак для очередного удара, но замер. Его прервал прозвучавший выстрел. Они впервые за драку встретились взглядами и тут же поспешно разорвали зрительный контакт. Читать в глазах друг друга явное осознание случившегося было выше их сил. Вся жизнь стала течь, как в замедленной съёмке. Чонхо ослабил захват, медленно поднялся и сделал пару шагов на подкашивающихся ногах. Откуда-то, будто из-под земли, донёсся женский крик. Ёсан хотел бы, чтобы жизнь вокруг замерла навсегда. Потому что какой теперь в ней вообще был смысл? — Это всё из-за тебя, — прошептал Чонхо и, одарив испепеляющим сотней кострищ взглядом, двинулся прочь. А Ёсан всё лежал, в пыли и крови, и пытался убедить себя в том, что это лишь дурной сон, навеянный призраком дома Томпсонов. Но это был не сон. Рыдающая Джессика, придерживаемая бледной, как полотно, Клои, злой Чонхо, пытающийся выломать закрытую изнутри дверь амбара, надрывающийся на цепи Дик. Это был не сон. Стало бесконечно одиноко. Словно часть сердца вырезали и наспех зашили толстыми нитками. Ёсан метался, всё думая, чем бы заполнить эту зияющую пустоту в душе. Нужен был кто-то, достаточно близкий, чтобы поделиться своей печалью. Он не мог найти в себе силы подойти к семье Юнхо. Брошенные Чонхо слова были слишком очевидным намёком на то, что ему здесь больше не рады. Даже если он надумает покаяться, его слова будут сочтены за глумление. Потому Ёсан решил просто уйти, не привлекая к себе внимания, пусть его молчаливый уход был трусливейшим отступлением. Ноги сами собой привели к коттеджу. Встав на плацу, он поднял взгляд на дом. В окнах второго этажа промелькнула бледная тень: это торжествующий призрак Джейсона Томпсона смеялся над ним, жалким посмешищем. Но он впервые не испугался этого эфемерного плода собственного изображения. Наверное, потому что терять было уже нечего. Некого. Ёсан вошёл в дом с явным намерением отомстить поддельному Джеймсу Дину за страдания. Это он. Он был виноват во всём. Он свёл с Юнхо нуждавшегося в нормальной ночлеге Ёсана, он пробудил неведомое ранее любопытство, он подтолкнул на откровения, а потом, когда жизнь, казалось, начала налаживаться, одним могущим ударом уничтожил всё. Как и семью Томпсонов много лет назад. А может, дело было вовсе не в призраке. Может, Ёсану просто нужно было зацепиться за соломинку и выплыть наконец из водоворота отчаянной злости. — Это из-за тебя! — он даже не успел осознать, что отзеркалил фразу Чонхо, когда с неистовством опрокидывал на пол мощный платяной шкаф, стоящий в прихожей. Звук падения, отдавшийся гулом, походил на чей-то отчаянный крик о помощи. Это забавляло до безумия. Ёсан с остервенением приводил свой план отмщения в действие. Всё, что попадалось под руки, — стулья, этажерки, тумбочки, мелкая утварь, — ломалось, трескалось, билось. В каждом отзвуке слышался плач призрака и подстёгивал мазохистское удовольствие. Перебив мебель в прихожей, на кухне, в гостиной, Ёсан хотел было перебраться наверх, но не замеченный в порыве ярости телефон требовательно затрезвонил. Он очнулся от безумия и осмотрел масштаб погрома. Стало страшно и стыдно. Страшно от того, что сделал с ним его же гнев. Стыдно — из-за осознания собственной никчёмности. Только абсолютно ничтожный человек перекидывал вину на несуществующего призрака и примется мстить ему столь варварским способом. Немного придя в себя, Ёсан взял трубку, не особо надеясь, что на том конце дождутся. Но дождались. — Чувак? — голос Фрэнка звучал совсем не так, как обычно. Без привычной наглости он был сам не свой. — Слава богу, ты на связи. Весь город гудит о выстрелах на ферме Чонов. Ты, случаем, не знаешь, что стряслось? Ёсан будто бы не слышал вопроса. Мысли вновь напали на него стаей. Мысли, ставшие очевидными только сейчас, в финальном акте человеческой трагедии театра одного актёра. — Как ты думаешь, семья Юнхо любила его? — он вопрошал так, словно Фрэнк был всезнающим оракулом. — А он? Он любил свою семью? Думаешь, он страдал, зная, что позорит родителей и брата? А они страдали, глядя на то, как он каждый раз прячет боль за улыбкой? — Ты не понял вопрос, чувак… — Нет, это ты не понял, — Ёсан был настроен отыграть свою роль до конца. Может, хоть так ему наконец откроется истина бренности людской. — Ответь. Прошу. В голосе было достаточно боли, но Фрэнка таким было не пронять. Он был слишком хорошим другом и слишком профанным зрителем. — Я, кажется, уже говорил, что Юджин сам тебе всё расскажет, когда придёт время. — А если оно никогда не придёт? Если он… умер? Ёсан думал, что не сможет вымолвить этих страшных слов, но они, к удивлению, вырвались с поразительной лёгкостью. — Твою мать… — Думаешь, если бы он мог, он хотел бы стереть с лица земли всё, что напоминает о его постыдной судьбе? — Я… не знаю… что ты задумал, чувак? Ёсан и сам толком не ведал, что задумал. Просто мгновенная вспышка ярости разом подожгла кострища безумия внутри. Их дым был настолько густым и чёрным, что разом затуманил разум и оставил полагаться лишь на какой-то полуживотный инстинкт полоумной смелости. Не отдавая себе должного отчёта, он выбежал на улицу, в несколько скачков добрался до «Мустанга» и дрожащими от безумного прилива адреналина руками завёл машину. Сознание на мгновенье прояснилось, стоило посмотреть вдаль, на вышку Юджина. Последнее, что напоминало о позоре Юнхо. Даже после его смерти. Газануть с места получилось слишком резко. Набрав скорость всего за пару десятков секунд, Ёсан пролетел участок асфальтированной дороги и вырвался на поле, устремив «Мустанг» в сторону вышки. Ненависть съедала изнутри. Он ненавидел всё, что когда-либо посмело очернять Юнхо. Ненавидел семью Чонов, не видевшую дальше дремучих примет и фальшивых семейных ценностей. Ненавидел коттедж Томпсонов и его вымышленного мстительного обитателя. Ненавидел Карнеги и его узколобых жителей. Ненавидел бесхозную нефтекачку, мозолившую глаза на выжженном солнцем поле. Но больше всего ненавидел себя, не сумевшего спасти любимого человека. После этого не было смысла жить. Был смысл лишь умирать. Всё произошло, кажется, слишком быстро. Красная стремительная стрела влетела в чёрную цаплю нефтекачки с режущим уши лязгом металла о металл. Взрыва не последовало. Остатки нефти давно успели высохнуть в недрах этой земли. Только вышка, постояв с мгновение, с грохотом повалилась на землю, как поражённый насмерть воин. Люди со всей округи, напуганные и любопытные, выползли из убежищ, чтобы своими глазами увидеть падение печально известной вышки Юджина. Кто-то из них ужасался потере семьи Чонов, кто-то проклинал причуды «залётного британца», поселившегося в городе совсем недавно, но успевшего наделать дел. Однако никто из них не торопился на помощь. Никто из них не видел, как окровавленная, испещрённая осколками рука пыталась открыть искорёженную от удара дверь.