if it hurts me then you are near

качели скрипят тихо, а ладони, такие горячие, давят на ожоги, ещё не зажившие. снежинки блестят в волосах, шарф, как всегда нараспашку надетый, танцует на ветру. губы саднят, сигареты ментоловые разъедают и одаривают горечью, остающейся на языке. а кокоми рядом, смеётся звонко и протягивает пластырь самый дешёвый — сара большего не заслуживает, саре хватит и этого.  сара потерянная, в 7:20 за панелькой, стонущей от холода, выкурит пачку винстона и утонет в объятих искусственных, купленных за красивые глазки и изрезанные руки.  кокоми чужая, для глупой сары непонятная, а загадочность и намёки в глазах синеватых давно испарились. нет в ней ничего прекрасного, но сара искать продолжит, и может найдёт что-то, когда последний окурок утонет в грязном снегу, а телефон завибрирует в пятый раз. костяшки разбиты в кровь мерзостью, и бабочка, спрятанная в складках пальто наделяет не успокоением, а тошнотой приторной, смакующейся глубоко под сердцем.  бросить бы кокоми прямо здесь, в минус тридцать, рядом с промерзлыми гаражами и ледяными качелями, но сара не сможет. засмотрится на губы серые и сломает последний ноготь о грязные кирпичи.  тот человек, не то время. сара вырезала это на подкорке, вдолбила под ребра и обвела жёлтым маркером. от этого легче всего на одну сигарету, а если закрыть глаза, пока ветер тихо шумит в деревьях, все равно можно задохнуться от любви своей бесконечной, всепрощающей.  такая лживая, но когда насмешка искрится, осуждать её (почти) невозможно, а скулы кудзё уже давно не болят.  — поцелуешь? — отъебись, — а лицо подставляет под губы потрескавшиеся.  проще упасть в сугроб и умереть на морозе, лишь бы не видеть образ неточный, придуманный, романтизированный. не возвращаться домой, где макароны остывшие, покурить в подъезде, где плитка разбитая, как любовь кудзё, живущей одной только кокоми, которая кипяточным дыханием греет руки сарины и снова смеётся. у сангономии взгляд смущенный, чувствами пропитанный насквозь, но иной раз кажется, что за плечами её не одна победа кровавая, и сара завидует до блевоты, до темноты в глазах ей, сжимает озябшие пальцы на собственной шее в попытках согреться.  и облик кокоми рассыпается карточным домиком, становится блеклым, но сара всё же отрешенно целует ладони изящные и тает в этой ужасающей общности.  дарит по поцелую в щёки картонные, промазанные клеем, чтобы улыбка лучше держалась, не спадала от дуновения сариных губ, не смывалась грязной гуашью под слезами притворными.  хриплое дыхание щекочет шею, сара дёргается, как от удара, отстраняется, проклинает кокоми, но под руками настойчивыми назад возращается, касается лба, а с костяшек под натиском холода пластами слезает кожа. скоро встанет солнце, кокоми умрёт голодным вампиром, не отведавшим сару, которая вороном улетела в пропасть, превратилась в чернильную кляксу на белом пуховике.  и сара не знает что делать, ищет ответа в глазах кукольных, в теле фарфоровом. она разобьёт его случайно, но не сегодня, пожалуй. убьёт себя медленно, пока кокоми пальцами отбирает желание, прикусывает нос и по-хозяйски шарится под курткой.  — пожалуйста. кокомино "пожалуйста" немного подлое и пыльное, сказанное для приличия, ведь сара уже лежит в сугробе, наблюдает за светлеющим небом, а в ботинки набились комки снега.  кашляет под тяжестью ног кокоми, наклонившейся для поцелуя быстрого, морщится, когда волосы стягивают на затылке, напоминая, что сара себе не принадлежит более. тянется за вторым сама, проталкивает язык глубже, кокоми откусит его возможно, но у сары в голове лишь похороны своей недоступности, а снежки тают мгновенно, не превращаясь в слёзы.  — пожалуйста, — саре за это стыдно, успокаивает себя тем, что её слова настоящие, пусть и приправленные вожделением.  кокоми давит на грудь, гладит соски под школьной формой, наслаждаясь стонами, наверняка доносящимися до соседнего дома. балдеет от сары, распятой на кресте, вбивает последний гвоздь в крышку гроба.   сара ноет о большем, кокоми не даст этого, попросит всё сделать самой, и сара подчинится беспрекословно. забьется в конвульсиях под внимательным взглядом, от которого сара тает вместе со снегом. не понимает, что горит от мороза, лишь смотрит на губы синеющие, предлагающие обратиться в лёд вместе.  кокоми наматывает саре шарф до ушей, протягивает руку, призывая подняться, но кудзе не забудет об унизительной дрочке в снегу за десятиэтажкой. прибьет над столом заметку о сегодняшнем дне, в котором они останутся вместе.  кидает в кокоми снежок и соглашается забежать на чай, любовно забирая злодейство с собой, не виня себя за расцарапанное лицо — сангономия всё равно поступила хуже, сара её не переплюнет. на безымянном серебрится кольцо, купленное в палатке возле дома, подаренное на новый год — подсказка, что сара виновата сама и спасения ждать не стоит, а кокоми смеётся раз, наверное, в тысячный и обнажает острые клыки.  сара сегодня не выживет.