Battle-born

— Изуку… Изуку… Изуку вздрогнул и насилу открыл глаза. Он устал. Он давно потерял счет времени и чувство пространства, почти забыл, где находится и зачем он здесь. Его тело, полное тлеющего страдания, давно ему не повиновалось. Его сон перестал приносить облегчение. Его пробуждения знаменовались только новой болью. — Милый мой Изуку… На краю его постели сидела девушка неземной красоты, какой Изуку никогда раньше не видел. Ее тонкие, золотые волосы ниспадали с плеч мягкими кудрями, светлая кожа нежного персикового оттенка выглядела такой свежей и такой чужой чадному мареву окхеля. Розовые губы невесомо улыбались, лучистые голубые глаза были окаймлены светлыми, длинными ресницами. Белое платье из тонкой, почти прозрачной ткани скрывало и не скрывало ее красивой девичьей фигуры. — Теперь все хорошо, Изуку, — чуть слышно прозвучал ее серебряный голос, и она коснулась горячей руки Изуку своими тонкими пальцами. И все. Боль исчезла, дышать стало легко, и запекшиеся, горькие от трав и снадобий губы перестала стягивать сухая корка. Изуку с облегчением вдохнул, наслаждаясь этим восхитительным ощущением здоровья и свободы. Тяжесть исчезла, хотелось вскочить на ноги, размяться. Девушка медленно поднялась, все еще держа руку Изуку, и он встал следом за ней. Ее красота завораживала. — Пойдем, — позвала она, и не было ни одной причины не следовать за ней. От нее пахло чем-то сладким, тонким, похожим на сливочный аромат любимого клубничного мороженого, что готовили в Фессе к дню рождения Изуку. От нее пахло покоем, домом, и Изуку рад был держать ее гладкие пальцы с удивительно нежной кожей. Но его ладонь вдруг соскользнула с них: в дверном проеме появилась знакомая фигура Бакуго, и Изуку невольно остановился. Девушка тем временем перешагнула порог окхеля и поманила Изуку жестом. Солнечные лучи, казалось, проходили сквозь ее золотые волосы и она вся светилась счастьем и легкостью. — Деку, — взгляд Бакуго был недовольным, жестким, и Изуку попятился. Наверняка он был в ярости от того, что Изуку встал с постели без разрешения. — Каччан, — Изуку поднял руки в капитулирующем жесте, — не злись, пожалуйста. — Бакуго не изменился в лице, оставаясь таким же хмурым, и Изуку поспешно отступил. — Мне лучше, правда. Бакуго вошел в окхель, и Изуку пугало то, что его глаза остались такими же прищуренными. Напряженная нижняя челюсть придавала его виду грозности, и Изуку отступал с каждым его шагом назад, стараясь не попасть под горячую руку. Он уже знал, какой быстрой и тяжелой она могла быть. — Изуку, — девушка осталась за порогом и теперь разочарованно тянула к нему свою изящную руку. Но он больше не чувствовал желания следовать за ней. На Бакуго не было его красного плаща, но Изуку видел полыхающую вокруг него ауру магии, такую сильную и искристую, что обжечься можно было. Спорить с ним сейчас было страшно. Изуку уперся пяткой в край невысокой лежанки, с которой недавно поднялся, и послушно сел на нее, все еще надеясь умилостивить Бакуго своей покорностью: — Каччан, не молчи, пожалуйста? Я же ничего плохого не сделал. Вот, смотри, я снова в постели. Бакуго его словно не слышал. Он смотрел куда-то сквозь Изуку, а когда подошел и сел рядом на корточки, то и вовсе мимо. Изуку проследил за направлением его взгляда и забыл как дышать. На измятой постели тоже лежал Изуку, но только смертельно белый, исхудавший, и Изуку, сидевший рядом, едва не отпрянул в ужасе. — Изуку… — тихое шипение раздалось совсем близко. Изуку обернулся и закричал от ужаса. Прямо перед ним скалился голый ргапаллий череп, окаймленный стремительно седеющими золотыми волосами, а в глазницах знакомо лучился холодный, голубой свет. — Деку, — требовательный голос Бакуго заглушил шипение. — Эй, Деку? В следующий миг Изуку почувствовал, как его горячая, живая ладонь коснулась его щеки, и сердце в груди ударилось неожиданно сильно, резонируя с этим прикосновением. И снова перед его глазами оказался решетчатый купол окхеля, и боль затопила тело. В горле мгновенно пересохло, но стон, живой и тихий, сорвался с губ. Пальцы Бакуго с загрубевшими подушечками огладили его лицо, успокаивая: — Держись. Скоро будет готов моэг, он должен помочь. Изуку приоткрыл отекшие веки и скосил глаза на Бакуго. За его спиной стояло страшное существо в полупрозрачном девичьем саване и черепом ргапалла вместо головы. И свет в его глазницах был совсем недобрым. Оно заглянуло было через плечо Бакуго, но отпрянуло, словно обжегшись об искры его магии, зашипело и вылетело из окхеля, задев висящий над выходом пучок целебных трав. Изуку с облегчением провалился обратно в свой горячечный, неспокойный сон.

***

Моэг готовился три дня из сушеных каменных грибов, которые толкли в ступке, а потом настаивали в крепком дузе. Запах у снадобья получался ядреный, и Мицуки мысленно готовилась к бою за то, чтобы влить таки его в больного. Но все внезапно прошло куда проще: да, Изуку едва не стошнило от первой пиалы горького моэга, но спустя несколько часов его лоб стал прохладнее, и Мицуки выдохнула с облегчением. Разбудила и заставила выпить еще пиалу снадобья. Изуку не сопротивлялся. Его взгляд прояснился, и она с улыбкой наблюдала за тем, как с его глаз текли слезы от горечи: моэг все еще настаивался и с каждой новой порцией был все крепче и сильнее. Но главным во всем этом было то, что Изуку уже мог приподняться, чтобы принять лекарство, мог понемногу есть, и Мицуки слышала, как у очага мерно щелкал по деревянной доске нож, которым Бакуго кромсал вареное мясо в мелкую труху, готовя следующую порцию пищи. Во всем этом было что-то ностальгическое. Мицуки забрала у Изуку опустевшую пиалу, помогла улечься поудобнее и украдкой посмотрела на Бакуго. Он не изменился. Сосредоточенный взгляд, суровая уверенность и точное понимание собственной цели были естественными для его образа. Единственным, что его портило, был давно заживший, но все еще белый шрам на левом плече, на котором уже потом заново был вытатуирован знак рода. Мицуки помнила, с какой болью на сердце она сводила его едким соком люта, как гордился Бакуго, вернув право носить его. И сейчас Мицуки не могла изгнать из своей души нежности, наблюдая за тем, каким он вырос. Бакуго почувствовал ее взгляд, поднял голову, отвечая. Мицуки поспешно нашла, о чем поговорить: — А он у тебя сильный, — кивнула она на крепко спящего Изуку. — Хотя сразу с виду и не скажешь. — Заткнись, мать, — отмахнулся Бакуго, возвращаясь к готовке. Мицуки позволила себе тихо рассмеяться: — Ого! Пятнадцать лет этого не слышала! Бакуго сложил мелко нарезанное мясо в деревянную миску и огрызнулся: — Если он сдохнет, то еще столько же не услышишь. Мицуки улыбнулась, провела ладонью по лбу Изуку. Жар отступал. Она вызвала магию и ненавязчиво прощупала его живот изнутри. Болотная хворь занимала все меньше места в его чреве, и Мицуки поверила, что теперь все будет хорошо. — Я удивлена, Кацуки, — настроение в окхеле было настолько уютным, что она позволила себе обратиться к нему по имени. — Я думала, это брак по расчету ради новых земель, а ты все-таки нашел его. Кацуки на минуту задумался, уставившись в потрескивающее рыжими искрами пламя очага: — Я не искал. Он сам на меня выскочил, как заяц из-под снега. — И как? Это правда, что колыбели созданы альфами для альф? Кацуки налил в миску крепкого, жирного бульона и отставил в сторону. Тень набежала на его лицо, но он все-таки ответил: — Не знаю. Он пахнет как что-то мое, что-то, что должно принадлежать только мне. Но меня к нему не тянет. Может, во время течки что-то изменится, хотя сама мысль, что мне придется его трахать, отвратительна. Мицуки не сдержала легкого смеха, и Кацуки скривился, терпя ее веселье. Она поправила выбившуюся из хвоста прядку, заправила за ухо и чуть игриво произнесла: — Зря ты. По моему очень симпатичный мальчик. — Я не по мальчикам, — резко ответил Кацуки. Он поднялся на ноги, потянулся и направился к вешалке у входа, где висели лук и колчан со стрелами. — У тебя заканчивается мясо. Так что покорми пока Деку, я пойду на охоту. Он накинул свой плащ, подбитый белым мехом, и вышел в надвигающиеся сумерки. Мицуки проводила его любующимся взглядом. А, когда полог окхеля закрылся за ним, позволила себе устало потереть глаза пальцами. После нескольких бессонных ночей хотелось спать, но она боялась позволить себе что-то большее, чем легкую дрему. Смерть приходила за Изуку, она точно это знала. И приходила сама Уухель — будь это кто-то из ее приспешников, Мицуки бы справилась. Ее целительская магия и множество знаков, запрятанных между слоями войлока, надежно защищали ее черный окхель от любых злых духов. Но перед Уухель целители и шаманы были бессильны. Она приходила и забирала тех, кого считала нужным, сколько бы за них не боролись. Мицуки сразу же обнаружила следы ее визита: пучок защитных трав, висевший над входом, завял, в нескольких местах возле двери появилась плесень. Но Изуку выжил и пошел на поправку. Мицуки пыталась расспросить Кацуки, что произошло в тот день, когда Уухель запретила ей мешать. Но все было бесполезно. Даже когда она обратила его внимание на увядшие травы и плесень, Кацуки только пожал плечами — мол, «третьи сутки котел парит, конечно, все завяло». Испорченные куски войлока сжег и заменил на новые. И сейчас, глядя на мирно посапывающего Изуку, чей румянец все больше был похож на здоровый, Мицуки очень хотела верить, что опасность миновала. Она дала ему еще немного времени восстановиться, а потом разбудила, чтобы накормить. Сейчас, когда разум вернулся к нему, ее радовало, как этот юноша покорно выполнял все ее требования. Проснуться — значит, проснуться. Кушать — значит, кушать. Даже с орошениями не возникало проблем. Единственное, Изуку очень просил, чтобы Бакуго в этот момент рядом не было. — Деку, — какое же непроизносимое имя у него было! — Пора ужинать. Нет, он еще не мог держать ни миски, ни ложки. Мицуки с улыбкой помогла устроиться на набитых травой подушках. — Ешь, милый, — приговаривала она. — Тебе нужны силы. И Изуку ел. Уставал от этого, и пот выступал на его висках и лбу, и Мицуки промокала его тонкой льняной тряпочкой. — Мицуки, — удивительно, но он запомнил ее имя и произносил пусть с чужим миодосским акцентом, но почти правильно. — Кто была та девушка? — Какая девушка? — Мицуки с недоумением наклонила голову к плечу. — Она… — Изуку задумался, и взгляд его стал отрешенным. — На ней было очень тонкое платье. Она была такая красивая… с золотыми волосами. — А где ты ее видел? — Мицуки не стала его резко разочаровывать. Наверное, приснилось что-то. В своей стране она не встречала никого с таким цветом волос. — Здесь… — Изуку что-то напряженно вспоминал, и с каждым словом его голос был все тише и тревожнее. — Кажется, вы мне не поверите. Она… она сначала была такой… словно из солнечного света. А потом превратилась в седое чудище с головой ргапалла, — он вздрогнул всем телом, и Мицуки поспешила отставить в сторону миску и взяла его вмиг похолодевшие руки в свои, успокаивая. — Оно… мне кажется, оно разозлилось. — Милый, это действительно похоже на сон, — ее саму едва не била дрожь от этих слов. Но Изуку не нужно было сейчас лишний раз волноваться. Но она должна была знать. — Почему ты думаешь, что оно разозлилось на тебя? Изуку поднял на нее взгляд, в котором не было ничего, кроме пустоты и страха: — Не на меня. На Каччана. Мне приснилось, что оно обожглось об его магию. Мне ведь приснилось? — спросил он с искренней надеждой, и Мицуки ласково погладила его подрагивающие запястья: — Думаю, да. Скорее всего, это хворь терзала тебя так страшно. А Бакуго, наверное, прервал тот сон, когда проверял тебя. Не переживай. Теперь все будет хорошо. Уложив Изуку спать, Мицуки достала из сундука с едой последние пару кусков вяленого мяса и положила в огонь очага. Уухель не любила, чтобы ей мешали. Она была мстительна, жестока. Неужели магия Кацуки, взращенная сквозь несколько поколений, была настолько сильна? И Изуку… Уухель приходила за ним, он ее даже видел. Оставит ли она теперь его или обратит свой гнев на того, кто помешал ей выполнить предназначение? — Великий Хань, защити Кацуки, — прошептала Мицуки, предлагая высшему божеству единственную имевшуюся у нее жертву. — Прошу, защити. Пламя дрогнуло, пожелтело и продолжило гореть, не касаясь мяса.

***

— Деку. Эй, Деку! Изуку едва вздрогнул и вынырнул из дремы на требовательный голос Бакуго. В воздухе окхеля пахло чем-то знакомым, но он никак не мог понять, чем. Бакуго сидел на корточках возле его лежанки, и его красные глаза озорно блестели: — Смотри, что тебе Мина принесла. Изуку осторожно сел и взял в руки светлый плетеный короб. Внутри оказались немного подсохшие, но очень любимые им меренги и мисочка розовой земляники, что как раз в это время поспевала в дворцовых теплицах. Изуку не сдержал радостного возгласа и поспешно запихнул в рот ароматную ягоду. По телу прошла судорога удовольствия, и он зажмурился, чтобы не растерять вкус. После смертельно горького моэга, после всех крепких снадобий и соленой пищи без оттенков, земляника была такой сладкой, такой божественно солнечной, что Изуку мог поклясться — он ничего лучше в жизни не ел. Бакуго наблюдал за ним с нескрываемой усмешкой, в которой не было ничего кроме любопытства и гордости. Изуку, потерявший дар речи от счастья, подвинул к нему короб, но Бакуго только головой покачал: — Ешь. Ты это любишь, значит, тебе это поможет. Изуку насилу удержался, чтобы не накинуться на еду. В конце концов, он же не умирал с голоду и мог вести себя прилично. — Но ведь до Фессы… Четыре дня пути? — он пытался смотреть на Бакуго, но взгляд все равно торопился обратно к землянике и меренгам. — Я обещал положить к твоим ногам мир. Разве четыре дня это расстояние? — Конечно, не расстояние! — с порога рассмеялась Мина. — Я же летала, а не ты! Бакуго ответил ей коротким смешком и погладил Изуку по волосам, убирая непослушные пряди со лба: — Выздоравливай, Деку. Нам нужно возвращаться, — потом поднялся и вышел из окхеля, и Изуку слышал, как Мина затараторила, рассказывая последние новости. Но то ли они отошли совсем далеко, то ли ветер переменился, но Изуку так и не успел ничего разобрать. Время полетело быстро. Три дня промелькнули чередой однообразных действий, большую часть из которых занимал сон, и, наконец, Мицуки разрешила улетать. Изуку был несказанно рад наконец встать с постели и избавиться от унизительных орошений, которые приходилось переживать утром и вечером. Правда, он сильно исхудал за это время, и привезенные ему вещи были свободными, но это было ничего. Он напрочь забыл тревожный сон, что беспокоил его все то время, пока его мучила лихорадка. И теперь Изуку хотелось как можно скорее выбраться из гор, вернуться в уже зеленые равнины Миодосии. Накануне их отъезда Мицуки отозвала Изуку в сторонку и попросила показать магию. Изуку легко вызвал в себе знакомое ощущение непреодолимой мощи, облек себя в него, словно в доспехи. В лиловых сумерках засверкали зеленые искры. Мицуки осторожно провела своими теплыми ладонями по краям этих искр и разрешила погасить их. Она нравилась Изуку: чем-то очень похожая на Бакуго, немного резкая и очень добрая, когда дело касалось Изуку, Мицуки казалась надежной и мудрой. — Твоя магия странная, — заключила она, потирая ладони. — Обычно у людей она начинается с сердца. Твоя почему-то держится на кончиках пальцев. Изуку поднял на Мицуки удивленный взгляд. Да, всегда, когда он вызывал силу, она сначала оплетала его руки, словно жгла под ногтями, и только потом растекалась по телу. — Но ты ведь колыбель, Деку, — чуть нахмурилась она. — У тебя не должно было быть магии. А эта… Пожалуйста, покажи ее еще раз. Изуку повиновался. Вышло плохо: он очень не хотел, чтобы Мицуки догадалась, что он владел ей не с рождения. Что она была не его. Искры получились слабыми, доспехи дырявыми. — Это ведь не все? Ты можешь вызывать ее всю? — настойчиво спросила Мицуки. Изуку прибавил магии. Нет, конечно, он не мог вызвать всю мощь, что была передана ему Всемогущим. Он убил бы себя ею. Никогда не брал больше половины, стараясь удержать ее под контролем. Мицуки с любопытством перекладывала искры из одной ладони в другую: — Сколько же ее у тебя? — Изуку не выдержал такого пристального внимания, погасил магию, сославшись на слабость. — Да, Кацуки выбрал себе харсайым под стать, — рассмеялась Мицуки. — Не знаю, как так получилось, что ты колыбель. Магии у тебя столько же, сколько у альфы. Так у дэньмитов называлась абсолютная сила и те, кто ей владел. Дети, обладавшие магией, еще до своего рождения. Изуку покачал головой: — Наверное, вам так только кажется. Вряд ли ее может быть так много. Мицуки пожала плечами: — Как бы там ни было, твое тело не принимает ее. Я не знаю, как мать смогла произвести тебя на свет, но твоя магия не сможет проявиться полностью. Она должна течь внутри тебя как поток, а я чувствую, как она бьется у чрева, как у плотины. Береги себя, когда будешь носить ребенка. Изуку покраснел, но кивнул. В отличие от миодосских лекарей, она действительно видела все руками, и скрываться было бесполезно. Он уже выжил благодаря ее дару, и не было никакого смысла спорить и не принимать советов.

***

Королевский дворец в Фессе встретил Изуку и Бакуго распростертыми объятиями и роскошным ужином. На стол подали и уток в апельсинах, словно сегодня был праздник, и горячую, пахнущую дымом говяжью жареху. Ииды здесь не было, он был занят подготовкой к обороне на Вириенне, и на Изуку сразу навалилось множество вопросов, которые обычно были адресованы его регенту. Бакуго, правда, не дал ему задержаться ни в кабинете, ни в покоях королевы-матери. Но если из кабинета он Изуку едва не насильно выволок, грубо выслав и управляющего, и камердинера, и казначея, то от Инко они ушли спустя некоторое время, сославшись на усталость с дороги. Это было недалеко от истины: после горячей ванны и успокаивающих тело растираний Изуку мечтал только о том, чтобы растянуться на пуховой перине и провалиться в сон. Сколько бы он не спал в окхеле, где «всегда горел огонь», там он не мог по настоящему выспаться. Там было жестко и неудобно, как и везде у горных кочевников. В спальне привычно было прохладно. Можно было бы подкинуть дров в камин, но духоты и жара совсем не хотелось. Здесь приятно пахло лакированным деревом, старым камнем, из которого был сложен дворец, и чистотой свежевыстиранного и высушенного под светлым солнцем белья. Изуку стянул с себя одежду, в очередной раз внутренне поежившись под внимательным, изучающим взглядом Бакуго, и лег в постель. Последние две недели они не спали вот так рядом, обнаженными. В пути было не до этого, в окхеле Мицуки Бакуго спал отдельно. И сейчас Изуку пришлось снова вспомнить, как стеснительно это может быть. — Итого мы все пропустили, — рассудительно заметил Бакуго, садясь рядом. Изуку справился с желанием поскорее замотаться в одеяло. Он виновато улыбнулся: — Прости. Так не вовремя… — Бакуго вдруг наклонился к нему, и Изуку поспешно замолчал, опасаясь ляпнуть что-нибудь неподходящее. Бакуго заключил его губы в медленный, долгий поцелуй, от которого в голове зашумело. Его ладонь огладила шею Изуку, спустилась к ключицам. Изуку замер. Прикосновения Бакуго были требовательными, изучающими, и он не сдержал протестующего возгласа. — В чем дело, Деку? — усмешка на губах Бакуго казалась хищной. — Мы… мы не подождем до следующего раза? — запинаясь, спросил Изуку, краснея с каждым словом. Бакуго, не торопясь, провел загрубевшими пальцами по груди Изуку, по животу, отметил тазовые косточки. Он словно и не собирался отвечать. Вбил колено между бедер Изуку, заставляя раздвинуть ноги, и навис над ним в очень недвусмысленной позе. Изуку зажмурился и вжался всем телом в перину. Не двигаться. У Бакуго было право, и Изуку должен был просто принять судьбу такой, какой она была. — Успокойся, — усмехнулся Бакуго, снова прижимаясь своими губами к его. — Уж точно не сегодня.