27 месяцев до последнего гвоздя

Ему мерещится знакомый силуэт. Простая походная одежда, как при последней встрече, сама походка, изгиб спины, гордая осанка… Он даже бездумно бежит за этим желанным миражом, неизвестно на что надеясь. Падает, споткнувшись обо что-то невидимое, поднимается и снова пытается догнать. И еле успевает схватиться за подол накидки. До боли знакомый жест — взметнувшийся плащ при повороте. Сам разворот плечей, эти скулы, уставший взгляд темных глаз, узнаваемые губы, выдохнувшие привычный ранее дымок. Шаманская трубка в изящной руке с перстнями на пальцах. Прекрасный разлет бровей — будто нарисованный мазками туши — который он сам когда-то очерчивал кистью, в знак своей любви и уважения, скорби. Аромат жженых листьев и самого лучшего в столице вина... Горло сжимается от этого родного вида. Он еле поднимается на ноги, чувствуя тупую боль в груди. И совсем не как от гвоздей цицяо. Так болит сердце. Кто знал, что у главы Тянь Чуан оно все же есть? Он сам, до недавнего времени, был не в курсе. Сделать быстро уважительный поклон и выждать время. Дождаться, пока трубка кончиком коснётся подбородка и поднимет его. И только после этого открыто вновь взглянуть. Он видел это лицо в свете огней на реке Ванъюэ. В тронном зале при пламени свечей. Сжигающий его душу император.И отпустивший его. Смирившийся с чужим выбором. Цзышу ощущает всепоглощающую тоску с грустью. Как по воспоминанию, в котором он всё еще счастлив, находясь рядом с этим человеком. Где он рассказывает ему о буднях в поместье Четырех Сезонов, а тот смеётся и выглядит таким живым и не скованным долгом перед страной. Наверно часть его все равно всегда будет принадлежать Хэлянь И. Возможно он со временем научится принимать это со спокойствием Будды. Как данность. Но видя его сейчас, вот так… Что-то внутри него устремляется вперёд, к нему, всеми силами. Кажется столь глупым надеяться на что-то во снах. Хотеть того, чтобы они сбылись или же наоборот — чтобы они никогда не сбывались. Но вот он — Его Величество. Смотрящий по-доброму и с не выраженным словами теплом. Выглядящий как в последний раз — без своего гуаня, по которому его с лёгкостью можно было бы отличить от других людей. Вместо него — стянутые тяжёлой полоской ткани волосы, спадающие на спину. Но Цзышу узнает его среди сотен, тысяч. Как и это выражение лица, взгляд, обращённый к нему, слегка сощуренные глаза от губ, расползающихся в мягкой улыбке. Сейчас его окружает свет. Солнечный, слепящий, что приходится даже в этом сне прикрыть веки рукой. — А-Шу… Наворачиваются невольно слезы. Для кого-то он навсегда останется «А-Шу». Ему нравилось, когда его называют «А-Сюй», но здесь — не то чувство. Родное, но по-другому. И ласковое. Как никогда уже не будет в реальности. Слышать это «А-Шу» — и проклятие, и милость. Принадлежит ли оно чему-то свыше или же является лишь плодом фантазии — не имеет значения. Сладкий сон. Сладкий запахом, яркими образами. Звучанием: волнительным, от которого в трепете течет быстрее кровь по жилам. Все пять чувств ощущают на себе эту сильную атаку видением. Желанным. Почему понимаешь важность дорогих тебе людей только когда слишком поздно? Сначала все ученики поместья, на которых он вроде не сильно распылялся вниманием, но потеря которых — болезненна. Потом — Лян Цзюсяо. Его глупый шиди, пошедший ему наперекор, которого не пощадила война Великой Цин и племени Вагэла. Потом Цинь Цзюсяо, который полез под веер Вэнь Кэсина, неизвестно зачем. Их холодные тела — всё, что осталось Цзышу. Потеря Его Величества даётся ему сложнее всего. Наверно каждая потеря так ощущается, что вот это — предел для измученного годами сердца. Но ты всегда можешь потерять ещё кого-то и окажется, что это — в разы хуже. Терять в принципе тяжело, и не важно: друг ли это, который просто отвернулся от тебя и ушел, или тот, кто покинул тебя не по своей воле, но в силу обстоятельств. Но Цзышу лично воткнул свой меч в грудь императору. Он не хотел его убивать. Это нелепая и трагическая случайность. Принесшая огромные плоды в виде объединения людей, положившая начало новому миру, но все же… Зачем Цзышу эти люди? Ему достаточно только самых дорогих рядом. Остальные не нужны, не важны. Но не для его императора. Тот всегда думал о других в глобальном смысле. Принимал судьбоносные решения. Цзышу тоже когда-то так делал. Но решать чужие судьбы все же не для него. Он ранее не замечал его ласкового взгляда, тепла, волнения правителя за себя. Не замечал его осторожности по отношению к себе. Не мог или не хотел их видеть. Или поверить им. Прийти за ним к главам Цзянху, забрать его у них из-под носа вместе с оружием, подарить Кристальную пластину, после того, как Цзышу оставил его… Как Хэлянь И мог простить его? И на кой черт Цзышу нужна стекляшка, когда нет больше самого близкого человека? Того, кого можно было бы назвать семьёй? — Ты слишком много скорбишь. Не пора ли уже отпустить? Цзышу отрицательно и быстро мотает головой. Как можно его отпустить, когда хочется вцепиться в него руками как клешнями? — Ты страдаешь сам и заставляешь страдать других. Мне думается, — бывший император переходит с царственного тона на более дружеский, прикладывает ладонь к щеке Цзышу. Последнему даже кажется, что он чувствует ее тепло на себе. — Тебе пора оставить мертвых в покое. Хватит искупления. — Тише, А-Сюй. Ты сделал достаточно, — откуда-то издалека доносится утешающе. Цзышу оглядывается, но, естественно, никого не видит рядом. Только лишь Его Величество, что стоит напротив него и грустно вдруг усмехается. — Если так хочешь: пей вина за двоих, смотри на моего сына как я бы на него смотрел... Или ходи там, где даже мне, Сыну Неба, это было не позволено. Люби того, кого любишь, не взирая на преграды. — Дагэ, был ли ты действительно счастлив? Хотя бы мгновение? Он не понимает по выражению лица Хэлянь И о чем тот думает. Тот внезапно ощущается таким далёким, несмотря на то, что находится на расстоянии вытянутой руки. Что эта самая рука все еще касается его. Как и ранее. Благородный наследный принц вначале, после — великий правитель Дацина, в итоге — примиряющий император. Цзышу видел его гнев, его осторожность и изворотливость во времена, когда тот боролся за трон. Он знал его со своих пятнадцати лет. И за столько лет, проведенных подле, он должен был бы наконец узнать этого человека вдоль и поперек. Но во всем, что касалось теплых затаенных чувств, его император проявлял обычно мало открытости. А Чжоу Цзышу, даже после его смерти, не может сказать, что узнал его хотя бы наполовину. — Столько, сколько ты был рядом. И это больше, о чем может мечтать правитель. Живи, Цзышу. Полноценно. Это мой последний приказ тебе. У Чжоу Цзышу дёргаются кончики губ, слыша привычные царственные нотки. Такое мог сказать только Его император. Потому что собственное чувство вины, все равно, хоть и стихает в нем порой, благодаря тому же Вэнь Кэсину, не исчезает полностью. Оно зачастую давит как воды, которые смыкаются над утопающим, не давая сделать и вдох... Это не может быть просто сном. Он надеется на это. Зрение застилают выступившие соленые капли на глазах, но Цзышу не скрывает и не утирает их рукавом. Он слишком долго утаивал все и от всех. Хотя бы здесь и сейчас, даже если это всего лишь глупый и жалкий сон, посланный ему внутренними мечущимися демонами, он не желает прятаться. — А как же ты? — не добавляет он почтительных фраз, уважительных обращений. Немного опасаясь, что это вызовет негодование, но глаза Хэлянь И в ответ блестят благодарностью. — Посижу у камня вечности в загробном мире. — Дождись меня, дагэ. Хэлянь И касается пальцами под его глазами, забирая часть влаги ими. — А что насчёт твоего спутника? Он это оценит? Вэнь Кэсин, видя состояние Цзышу после смерти Хэлянь И, видя его даже в сам момент, готов был отдать ключ от Арсенала, чтобы спасти императора и пожертвовать своими планами, если на то будет воля Цзышу. Если бы кто из этих двоих спросил бы его самого, то он бы согласился пойти с ними вместе. Хэлянь И всегда говорил Цзышу: «Позаботься о себе». Чжоу Цзышу заботится всегда о ком угодно, но не о себе самом. Для этого у него теперь есть несносный Хозяин Долины, который сказал лишь однажды: «Я позабочусь о тебе». И держит свое слово с тех пор и по сей день. Цзышу и Хэлянь И старались не давать обещаний вообще, потому что первый слишком дальновиден для подобного, будучи облечённым большой ответственностью, второй же — в силу своего статуса главы Тянь Чуан, что въелся ему практически в подкорку. Вэнь Кэсин выполняет обещания, которые давал, просто потому, что может себе это позволить. Потому что в заточенном однажды в Долине призраке оказалось человечности и свободы больше, чем в императоре в золочёной клетке дворца или в его слуге. Но они все — наравне в своих прегрешениях. И признают их, каждый по-своему. Вэнь Кэсин видел поведение Цзышу, его отчаяние, страх, слезы в ночи, гвозди в его груди, которые тот воткнул себе. Ему нет нужды ревновать, потому что он знал и знает, что Чжоу Цзышу — Его. Это же понимает и сам господин Чжоу. — «Посол» нынче в форме, дагэ. Без него я бы не хотел переходить мост Найхэ. Но и без тебя не хочу. — Только появись на нем как можно позже. Скоротаем время за партией в вэйцзи, если посол опоздает на встречу. Это вызывает у Цзышу невольный смех, отражение которого он находит и в лице своего дагэ. Хэлянь И видится частично размытым пятном, закрывающим яркое солнце. Где-то вдалеке поют птицы, а вокруг пахнет цветущими деревьями. Рядом стоит поместье, заново отстроенное. Они находятся в его владениях, которые до конца не были разрушены, а теперь и вовсе восстановленные. Во внутреннем дворе школы Четырех Сезонов, где не было толп учеников и где они вряд ли когда-либо появятся. — Это место, где ты вырос? — Хэлянь И глядит с интересом на двор с манекенами, а при виде маленькой постройки поодаль, с ограждением для домашних птиц, он выдает фыркающий смешок. — Будешь учителем по ловле пернатых для своего ученика? — Боюсь, что нет. Подобные уроки этот слуга никому не даёт. Взгляд Хэлянь И загорается ненадолго болью. — Ты больше не мой слуга. Цзышу вдруг понимает: тот видит в нем не прислужника. И, как минимум последние месяцы до своей смерти, Хэлянь И его таковым не считал. А сейчас их и вовсе больше не сковывают правила дворца, общества. Ни к чему навешивать друг на друга титулы. Для него, его А-Шу — больше, чем просто глава Тянь Чуан. Он верит чувствам, которые император ни разу не озвучил, но которые показывал так, как умел. Которые осознал, увидев его взгляд глаза в глаза во время бойни перед Долиной Призраков, а после ещё сильнее уверился в них — получив от императрицы Сун потрёпанный клочок сожженного духовной силой полотна, с сияющим белизной цветком сливы, который хранил Хэлянь И. — Но я всегда буду твоим верным младшим братом. А ты мне — дагэ. И моим императором. Потому что в душе Чжоу Цзышу есть место только для одного императора. Только ему он и останется всецело предан ею. И даже его сын, который в будущем станет единолично править Великой Цин, не затмит его. Хэлянь И вдруг прижимается к его лбу в целомудренном поцелуе. А Цзышу впервые делает то, что давно хотел — просто обнимает его, без расшаркиваний и прочего. Прижимается, впитывая в себя ощущение чужого, такого реалистичного сейчас, дыхания, мерный и живой пульс. Как же хочется, чтобы хоть на миг это стало правдой. Видение тает. Вместо него Цзышу, проморгавшись, видит вдруг Вэнь Кэсина. Который тоже обнимает его, загораживая собой солнце: лучи ореолом светятся вокруг него, такого взволнованного. И это его мягкие губы накрывают сейчас его лоб. Чжоу Цзышу кажется, будто что-то важное умерло в нем после этого сна. А когда он внимательнее смотрит на Вэнь Кэсина, оторвавшегося от его лица — наоборот, возрождается из пепла. — Ты говорил во сне, А-Сюй. Ты видел…? — Да, — тот не отпирается. К тому же в этом нет смысла. Ему больше хочется разгладить это нахмурившееся лицо, решившее, что у него был очередной кошмар. Но в кои-то веки полуденный сон дарует Цзышу успокоение. — И у меня есть приказ, который я должен выполнить в любом случае. — Какой же? — Вэнь Кэсин все ещё дико насторожен. Как будто опасается, что Цзышу вынет меч и отнимет его жизнь. Что ж, ему приходится быстро разувериться в своих мыслях, потому что Чжоу Цзышу впервые так открыто притягивает его ближе к себе, на плетеное кресло, в котором сидит. И у того нет никакого иного выхода кроме как рухнуть прямо на сидящего в нем. — А-Сюй! — звучит и восхищённо, и недоуменно, и даже — неверится — стыдливо. — Хозяин Долины Вэнь… — официально и несколько торжественно начинает Цзышу, — я вынужден Вас разочаровать: Вы больше не вернётесь в Долину. Этот Чжоу смеет признаться Вам, что Вы были украдены им. Зря он, что ли, втихаря ремонтировал поместье, а потом, втайне от всех, завлек Вэнь Кэсина сюда? Это его давний план, в который он не посвятил никого, хотя и не скрывал его особо. Он не специально заснул на кресле, а просто пригрелся, разморенный тёплыми лучами, пока Вэнь Кэсин осматривал вновь отстроенные владения. Все равно красть тут нечего, а вином они ещё не закупились. И тот нашел его тут, бормочущим. — Таков был приказ почившего примиряющего императора? — наклоняет Вэнь Кэсин голову вбок с сомнением и едва заметным весельем. Цзышу ему не отвечает, а Вэнь Кэсин и не допытывается. Но у пагоды-печи, установленной тут, как и в их владениях в Долине Призраков, на следующие сутки после этого разговора господин Вэнь впервые жжёт ритуальные деньги. — Спасибо, — Вэнь Кэсин кланяется вдруг перед уходом. — Надеюсь, вам там спокойнее… Ваше Величество. Солнце в этот день светит ярче, чем когда-либо на его памяти. Чжоу Цзышу видит эту сцену, так как, не найдя Кэсина рядом с собой при пробуждении, пускается на его поиски. И от вида Хозяина Долины, делающего последний поклон перед пагодой-печью, в груди делается слишком тесно. Он каждый раз задумывается, глядя на Лао Вэня: как можно столько всего испытывать всего лишь к одному человеку? Хотя… К другому он тоже много чего чувствует. Трепетного, нежного, родного. В чьи волосы хочется зарыться, вдохнуть эти царственные благовония и аромамасла, пропитавшие одежды, вновь почувствовать горячую руку на своем лице, шелк волос под своими пальцами. Защищать его, сильнее чем ранее. Но все, что он мог защитить и сохранить — память о нем. Для его растущего сына. Как и его самого. Но теперь его долгая служба закончена. Солнце лукаво подмигивает Чжоу Цзышу, выглянув из-за одного единственного облака, затмившего то лишь на короткое мгновение. Он сам в этот день не идет к пагоде-печи. Цзышу решает оставить эти ритуалы на тот же Цинмин, когда им и следует проводиться. Потому что ему вдруг становится важным показать одному-единственному призраку, что в том больше человеческого, чем тот о себе думает. Ведь у Цзышу есть важный, последний приказ. Любить того, кого хочет, несмотря ни на что. И он его выполнит. Вечером, когда уже темнеет и вокруг начинает раздаваться тихий стрекот, он перебирает волосы Вэнь Кэсина пальцами: то оттягивает их, то притягивает к себе, пока тот пьет вино, лёжа у него на коленях, когда он сидит на обновленных ступенях перед входом в поместье. Звёзды сияют ярко. А самая главная звезда — в его руках. У него было Солнце, которое он не уберег, но оно все равно греет его своими лучами. И все ещё есть Звезда, которая указывает ему путь. — Ты скучаешь по нему? — Вэнь Кэсин задирает голову вверх. Цзышу смотрит на него, понимая, что это просто праздный вопрос, без упрека или чего-то ещё. — Конечно. Скажи... Ты бы пошел вместе со мной и с ним по мосту Найхэ? Вместе? Кэсин фыркает: — Надеюсь, за время ожидания, он запасётся приличным вином. Таким же как то, что было в твоей комнатушке во дворце столицы. — У Его Величества отменный вкус, думаю, он не откажется встретить прилично гостей, если будет такая возможность, — Цзышу бездумно водит пальцами по его щеке и шее. — Что тебе по душе, А-Сюй: солнце или звёзды? — Оба светят, солнце греет, а звезда сияет вдалеке красиво. И то и то источает свет. Что-то он все равно не скажет Вэнь Кэсину, чтобы тот слишком сильно не возгордился собой. Или чтобы Цзышу мог ещё сохранять способность нормально дышать, потому что… Наверно в сны верить глупо, как и надеяться на то, что они окажутся правдой, но возможно ещё глупее открывать свое сердце открыто, разом и молниеносно как хочется. Страшно отдавать всего себя полностью. Цзышу кажется, что в чем-то его чувства уродливы. Что они искорёжены годами интриг, его службой. Что от него, бывшего когда-то обычным ребенком из поместья, мало что осталось человеческого. Но тот, кто больше двадцати семи месяцев неотступно следует за ним, каждый раз старается его разуверить в этом. А после этого странного сна ему становится в разы легче, словно он получил разрешение… Или даже скорее благословение. И теперь ему будет немного проще поверить тому же Вэнь Кэсину, что он, Цзышу, действительно этого заслуживает. Просто жить.